Впрочем, за восемь лет работы в далёком от цивилизации месте мне удалось побывать не только в Питере, но и в Москве. Три месяца провёл в Казани – посылали в институт усовершенствования врачей на кафедру патологии новорождённых, где получил подтверждение тому, что нормальные дети при неправильных травматических родах – поворотах головы и вытягивании – получают поражение спинного мозга.
Вся моя жизнь – не что иное, как медицинская практика, из которой восемнадцать лет посвятил программе профилактики наследственных болезней. То была работа помимо прямых обязанностей, денег за неё не платили. Генетика является философией современной медицины – без общего подхода не решить частную проблему. Стараясь набрать опыт в разных областях, пытался приблизиться к представлению о единстве. Шёл один против всех и против системы управления – «Есть упоение в бою!». В то время, когда за рубежом больные гемофилией лазят по горам, в России средняя продолжительность жизни этих детей – двадцать лет. И мы с этим миримся, и всё от соблазна следовать стереотипу – тому, что есть, так проще. В результате прекращаем поиски и плывём по течению.
Когда видишь обречённых детей, их боль становится твоей болью – это самый эффективный стимул в решении любой проблемы. В России не было лекарственных средств для предотвращения кровотечения. Ничего не оставалось, как прорваться за рубеж – послал в американскую ассоциацию просьбу о сотрудничестве по поводу больных гемофилией. Получил информационные материалы из Америки, ответы из посольства Швеции, Франции и других стран. Документы из-за рубежа на фирменных бланках вдохновляли, вселяли уверенность. Администрация больницы поверила в успех – мол, мы не самозванцы, а официальная общественная организация, отстаивающая интересы больных с тяжёлыми наследственными заболеваниями. В газете «Красный север» опубликовали несколько моих статей и интервью о конкретных наших больных. И однажды даже выдали гонорар, кажется в размере четверти месячной зарплаты. Долгая и трудная дорога от создания соответствующей организации до конкретного лечения. Однако, когда уезжал в Израиль, больные гемофилией в Вологодской области уже стали получать жизненно необходимые лекарства.
Я заметил: чем провинция дальше от центрального города, тем меньше антисемитизма, особенно если еврей – врач и готов всем помочь. В области мне не напоминали о том, что я не как все. В Вологде же стремление усовершенствовать медицинскую практику коллеги приписывали национальной черте, считали меня выскочкой, мол, «старается обогнать всех». А я и не забывал о своём еврействе и ни за какие блага не поменял бы в паспорте графу о национальности, это значило бы потерять себя, предать родителей с их идеалами справедливости, стремлением к совершенству. Всегда ощущал себя евреем, хотя и не знал, что означает быть евреем, весь мой сионизм сводился к сознанию того, что еврейское государство может быть построено только на своей исторической земле.
То, что после перестройки в России год от года становилось тоскливей, было очевидно не только нам с женой, но и подросшим детям. Не было надежды, что что-нибудь изменится в плане единовластия, устройства государства. Одним словом, мы стали оформлять документы на выезд. Не могу сказать, что жил с сознанием своей национальной принадлежности, – то была данность: память маминых песен на идиш и, тоже на идиш, не предназначенные для детских ушей разговоры родителей. Однако при слове «жид» невольно сжимались кулаки. В военкомате при оформлении документов меня понизили в звании, это не важно, главное, что не пришлось воевать. Должно быть, именно врачу трудно убить человека. Врачи не воюют, а если оказываются на передовой, то при необходимости срочной операции. Ничего в России нас не держало, кроме воспоминаний. Родители к тому времени были уже в лучшем мире, брат с семьёй тоже собирали чемоданы. Трудно начинать жизнь сначала, если тебе перевалило за пятьдесят. Немногим врачам, приехавшим из России в этом возрасте, удалось выучить иврит и найти работу согласно квалификации.
Во время ломки политических систем народы возвращаются к своим традиционным ценностям. Думая об Израиле, представлял идеальную страну, где справедливость превыше всего. Еврейскую литературу, которая к моменту нашего отъезда уже была не редкостью во всех российских городах, в частности Аггаду, считал чуть ли не правилом жизни. Себя видел на месте праведного Симеона, который, найдя в сбруе подаренного учениками осла драгоценную жемчужину, вернул её измаильтянину, у которого был куплен осёл. На что бывший хозяин животины воскликнул: «Благословен Господь, Бог Симеона!» Слова благословения Бога иудеев были для благочестивого человека дороже всех сокровищ мира.
Должно быть, каждый, оказавшись в Израиле, обращается к исторической памяти, к вопросу владения землёй. Арабы игнорируют слова Святого Писания о том, что Палестина завещана Богом евреям. Мы вернулись сюда, чтобы выкупить и возродить заброшенные пустыри и болота. Мы хотели жить в мире, арабы же принуждали нас воевать. Попытки договориться кончаются ничем, никто не гарантирован от очередного обстрела и теракта. Что бы им ни отдавали, очевидно – наш конфликт может быть решён только силой, ибо речь идёт не о мире, а о временном прекращении огня.
Для многих приехавших в страну в немолодом возрасте самым трудным оказалось устройство на работу. Конечно, местные врачи, пережившие здесь войны, трудные годы становления страны, вовсе не должны уступать нам, приехавшим на всё готовое, своё место. Как бы то ни было, начались мои хождения по мукам с необходимости получить «ришаён» – разрешение на работу врачом. Для этого нужно было пройти соответствующую практику в течение шести месяцев. Без всякой рекомендации, что называется с улицы, явился к профессору Шапиро – заведующему отделением детской неврологии в иерусалимской больнице «Хадасса». «Доктор Гитер всё знает», – говорил про меня профессор Шапиро, но взять в штат не мог, потому что я должен был сдать экзамен для получения разрешения работать по специальности.
У меня были те же проблемы, что и у всех новых репатриантов – нужно было на что-то жить и снимать квартиру. Единственное место, где мог получить деньги сразу, – устроиться уборщиком в министерстве социального обеспечения; и было у меня тридцать шесть кабинетов. Случалось, сотрудники задерживались и приходилось ждать, пока они уйдут. В любом случае – невозможно было убрать такую площадь за оплачиваемое мне время; работал не разгибаясь. Спешил, даже воды не мог выпить – спешил в ульпан на урок иврита, где засыпал от усталости. Судя по всему, мой начальник на такой объём работы должен был взять двух человек, когда он сообразил, что я это понял, поспешил уволить меня.
Спустя полтора года, перебиваясь случайными заработками, более-менее освоил язык – спасательный круг, без которого не выплывешь. Ещё должен был сдать экзамен для получения разрешения работать по специальности. В Тель-Авиве существуют курсы для подготовки к этому экзамену. Платные, но раз надо так надо. Занимался там два месяца вместо пяти; полагал, что главное – ознакомиться с требованиями на экзаменах.
Вскоре узнал, что в Израиле многие методы лечения в области неврологии не применяются: не учитывается индивидуальный подход. Однако помалкивал, как говорится – «не лезь со своим уставом в чужой монастырь». На экзамене все вопросы в билете касались терапии и хирургии, чем я не занимался. Помогла интуиция и знание общих принципов. С трудом – из-за ограниченного словарного запаса – ответил на все вопросы комиссии и получил подтверждение, что могу работать врачом!
И снова, теперь уже во всеоружии, отправился к профессору Шапиро, но он к тому времени ушёл на пенсию, да и штаты были укомплектованы. В результате хождений в поисках работы узнал, что в ирии – иерусалимском муниципалитете, появилась вакансия педиатра для наблюдения за детьми с момента рождения. Я и полетел на крыльях надежды – кого же брать, если не меня. Там запросили соответствующие документы для прохождения конкурса. Тут же их отослал и спустя несколько дней получил ответ, что все мои дипломы соответствуют требованиям. Затем пришло извещение за номером двадцать один, где была указана дата, время и место прохождения конкурса. «Есть упоение в бою!» Я с нетерпением ждал состязания, где буду двадцать первым. Чего-чего, а опыта работы с детьми от новорождённых и далее у меня предостаточно. И вот – долгожданный день состязаний! Ровно в 9:40, как назначено, сижу у указанного кабинета. А где же остальные претенденты? Вышла служащая, удостоверилась, что я пришёл по вызову, и пригласила войти. За большим столом сидят семь или восемь человек, называют фамилию, спрашивают, я ли это. Отвечаю: «Нет, я доктор Гитер, явился по вашему вызову». Тишина, что-то вроде немой сцены, затем замешательство, недоумение. Тот, что сидел за председательским столом, сориентировался – ну, мол, всё в порядке, присаживайтесь. И посыпались вопросы от каждого члена комиссии. Я ответил на все, собственно, и были-то они в основном организационного характера. А так надеялся продемонстрировать свои знания педиатрии. И последний совсем уж нелепый вопрос – справлюсь ли с работой. Странно, перед ними мои документы, свидетельствующие о квалификации, и ответил на все вопросы. Я подтвердил своё полное соответствие предлагаемой должности. В итоге поблагодарили, сказали, что решение комиссии получу по почте. Спустя две недели получил сообщение – меня не взяли. Затем узнал, что конкурс – всего лишь формальное мероприятие, за которым ничего не стоит, было известно заранее, кого возьмут. И действительно, на это место взяли врача, даже не педиатра. Через месяц его уволили по причине профнепригодности.
Ну что ж, люди как люди, может быть, не могли отказать сыну высокого начальника? Подобная ситуация не вызвала сомнений в том, что следовало сменить заслуженное, престижное положение в России на положение безработного люмпена в Израиле. Помогло министерство абсорбции: на основании моих публикаций там сочли, что могу заниматься наукой, будучи на «стипендии Шапиро». Мне позвонил профессор Орной, известный учёный в области врождённой патологии, сказал, что ознакомился с моей трудовой биографией, и пригласил работать в научную лабораторию университета. Я был счастлив! Доброжелательный коллектив докторов и соискателей; мы изучали влияние различных медицинских препаратов на развитие эмбрионов крыс. Я участвовал в исследованиях мирового уровня! Даже прочитал коллегам две лекции о проблемах генетики. Однако профессор притушил мой пыл, сказал, что перспективы остаться нет: даже для выпускников университета, его докторантов, нет вакантных мест. При этом добавил, что будет стараться пробить для меня ставку. Я услышал то, что хотел, – мне удастся остаться и заниматься творческой работой. При этом не слышал наставлений жены и знакомых коллег: не лучше ли пройти специализацию по детской неврологии и получить постоянное место и уверенность в завтрашнем дне? Но… тогда бы мне пришлось работать в рамках принятых лекарств. Нет, я не мог отказаться от исследований, о которых мечтал всю жизнь. Спустя полтора года оказался безработным.