Арик молчит, и я продолжаю:
– Вот и в Храме царя Соломона в дни праздника Кущей приносили жертву из семидесяти волов за благоденствие окружающих народов. Семьдесят языков должны были знать члены Синедриона – высшего суда справедливости.
Рассказываю о войнах за независимость, о смертельно раненном в бою командире еврейской самообороны, отважном Трумпельдоре, который, будучи героем русско-японской войны, сказал перед последним вздохом: «Хорошо умереть за Родину».
– Знаю, – перебивает меня внук, – ты хочешь, чтобы я приехал в Израиль. Но зачем?! Хорошим человеком можно быть везде, и неважно, где ты живёшь. А ты хочешь сделать всех евреями.
Я собирался сказать, что только и хочу, чтобы он знал историю народа, к которому тоже причастен. И ещё чтобы исчезла ненависть антисемитов. Но внук уже положил трубку.
От сознания своей беспомощности, неумения найти нужные слова болит сердце. Знать бы склонности мальчика и помочь ему найти себя. Сейчас, в отличие от времён моей юности, нет необходимости в надёжной, всегда востребованной специальности инженера. Сейчас можно руководствоваться наставлением: «Иди, человек, в юности твоей туда, куда влечёт тебя сердце твоё». Конечно, я бы хотел, чтобы внук осуществил мою нереализованную мечту – стал историком. Ведь занятия историей позволяют представить разные времена, мысленно прожить в нескольких эпохах.
Арик понял моё невысказанное желание и возражает мне словами бабушки, моей бывшей жены, которая прочит ему карьеру программиста, говорит – это самая востребованная, хорошо оплачиваемая работа. Ну, жена всегда была прагматиком, вот и замуж за меня вышла по расчёту – не будь у меня московской прописки, наши судьбы сложились бы иначе.
Что я могу сказать внуку, кроме того, что нужно следовать природе своей и не соблазняться престижной на сегодняшний день специальностью.
– Чтобы выбрать работу по душе, нужно знать, из чего выбираешь. Читай книги…
– Всё книги! Книги! – раздражается Арик. – Разве книги сделали тебя счастливым?!
– Конечно…
– А я не хочу такой жизни, как у тебя!
– Чем же плоха моя жизнь?
– Ты один. Всё время один.
– А ты не будешь один. Женишься, у тебя будет семья.
– Для этого я должен зарабатывать деньги, и не останется времени читать книги.
– Ты найдёшь скромную девушку, для которой…
– Не хочу скромную, хочу красивую! – перебивает меня Арик и бросает трубку.
Вспомнил свою юношескую влюблённость в одну из самых красивых девушек на факультете. Тогда, в мгновения радости и надежды, мир расцветал. Она стала моей женой, но не сделала счастливым. Мы сами должны наполнить свою жизнь, независимо от того, кто рядом. Сократ сказал: «Чтобы обрести мудрость, нужно отказаться от чувственности». Не хочу с этим соглашаться хотя бы потому, что сам Сократ, имея жену, не следовал своему наставлению. С другой стороны – чем больше я погружаюсь в размышления о причинах и следствиях событий истории, тем меньше оглядываюсь на себя.
Главное, чтобы внук не уподобился сыну, который разнообразит свою жизнь сменой женщин. Не получается у меня общения с сыном. Разговариваем мы редко, всего лишь по поводу знаменательных дат вроде дня рождения или Нового года. Поначалу пытался объяснить ему, что никогда не поздно обратиться к поиску самого себя и соответствующего дела. А приобретение вещей вроде новой машины не делает нас счастливыми. Пытался рассказать происхождение еврейских праздников, которые связаны с историей Израиля, но сыну, как говорится, это «до фонаря». И я смирился с его безразличием и своей беспомощностью заинтересовать вопросами, выходящими за пределы материального устройства. А ради поисков хорошей работы и благоустроенного жилья не стоит переезжать в Израиль, и то и другое с большим успехом можно найти в Америке. Это одна из лучших демократических стран, именно в Конституции Америки записана божественная идея справедливости.
Не могу не признать, что отчуждение сына было вызвано и моим увлечением историей, пока этого не случилось, я полностью принадлежал ему – был его собственностью. Весь мой запас любви, которого хватило бы на пятерых детей, достался ему. В книгах же, к которым я стал возвращаться каждую свободную минуту, он видел измену себе. Я старался делиться с ним прочитанным, хотел приобщить его к мыслям мудрецов, к древним и не очень древним цивилизациям, но Феликс был глух к моим словам.
– Что с твоих книг? – раздражался он. – Вот повар, например, напечёт пирожков и накормит людей, строитель построит дом, а от того, что ты читаешь, никому не холодно и не жарко.
– Для того чтобы построить дом, тоже нужно учиться; без книг не обойдёшься, – отвечал я ему.
– А для чего тебе, например, история древнего мира?! – злился Феликс.
– Видишь ли, настоящее неотделимо от прошлого и в некотором смысле определяет будущее. Вопрос о смысле истории…
– Хочешь сказать, – в нетерпении перебивал меня сын, – что-то зависит от твоих усилий понять связь времён?!
– Приобщившись к чтению, можно мысленно прожить несколько жизней…
– Зачем? – недоумевал он.
Когда появилась возможность уехать из России, Феликс остался глух к моим словам о том, что дом нужно строить в Израиле – на своей земле. Должно быть, я лишён дара убеждения и, подобно еврейскому законоучителю двухтысячелетней давности Шамаю, был нетерпелив, желая найти в сыне близкого по духу человека. Оппонент Шамая – Гилель – напротив, готов был ждать годы, даже в будничных делах и разговорах умел отыскать святость.
Если не сын, может быть, внук приедет. Что бы я ни делал, о чём бы ни думал, меня не покидает надежда видеть его рядом. Говорят, желания материализуются, вот я и жду, всё время жду – приедет Арик повидаться со мною и проснётся в нём память предков, и узнает места, где начиналась наша история. Он будет ходить по улицам Иерусалима и тоже почувствует, что когда-то он уже жил здесь.
Я знаю такой случай. Супруги, известные шахматисты, из-за того, что в Израиле мастера шахматной игры не востребованы, уехали из Москвы в Германию. Когда их сыну исполнилось тринадцать лет, они отправили его летом сюда, в молодёжный лагерь. И мальчик не захотел возвращаться в Германию. Что только ни делали родители, сын стоял на своём. Ничего им не оставалось, как сменить Германию на Израиль. Здесь они открыли шахматный клуб, живут безбедно, но мать того мальчика всё время пеняла сыну, что в Германии они оставили дармовую квартиру. И это было до тех пор, пока женщина не споткнулась и не упала на улице; тут же прохожие бросились её поднимать, отряхивали, предлагали воду, машины останавливались – хотели подвезти до дому. Здесь не только люди, но и собаки тебе улыбаются.
Вспомнил, что в недавно прочитанной книге по археологии была информация о том, что именно собака была первой из животных, приручённых человеком на территории Ханаана. Может быть, это связано с тем, что на Ближнем Востоке божества, наделённые исцеляющей силой, ассоциировались с собакой. Как бы то ни было, рука сама тянется погладить на улице псинку, посмотреть ей в глаза; собака – друг человека, а не кошка.
Германия, где предоставляют репатриантам отдельные квартиры, сейчас демократическая страна, но может ли исчезнуть навсегда из памяти немцев философия сверхчеловека, уничтожающая понятие вины, греха и морали? Новым арийцем считали героя, в жилах которого течёт кровь язычников. И сколько времени потребуется на то, чтобы немцы забыли чувство вины за миллионы погибших в последней войне? Почему именно в Германии могло такое произойти? И почему до сих пор группы фашиствующих молодчиков громят там синагоги? При попытке ответить на эти вопросы вспоминают Ницше с его философией сверхчеловека, но Ницше ни при чём. Слепнущий, разбитый параличом, он огромным напряжением ума и воли создал образ сверхчеловека, уничтожающего рабскую мораль слабости, беспомощности. Но это касалось его самого, терпящего адские боли, и воля к власти означала волю над собой, своими страданиями.
Сколько бы ни убеждал себя в том, что я человек самодостаточный, когда сосед уезжает в Кирьят-Арбу к дочери, мысленно следую за ним. Вспоминается животворящий пронизанный солнцем воздух в окрестностях Хеврона; там у меня было ощущение только что сотворённого мира. И чтобы приобщиться к радости свидания Давида с внуками, посылаю с ним понравившиеся мне в магазине игрушки.
Неуютно оставаться одному в квартире. Особенно ближе к вечеру, когда комната начинает представляться отгороженным от мира замкнутым пространством. Отправляюсь гулять по привычному маршруту – на прогулочную дорогу Таелет, откуда видно место, где две тысячи лет назад стоял наш Храм… И то ли воображаю, то ли извлекаю из родовой памяти: невдалеке от дороги на склоне холма я строил свой дом из камней, привёл туда жену, с которой не расставался, и ни разу не возникло отчуждения между нами. И ни разу не вспомнил о благодарности Создателю за то, что сотворил меня мужчиной; мы были на равных. Мы вместе состарились и умерли в один день, нет – в один час, минуту, секунду – на одном вздохе. Наши силы и дни нашей жизни были подобны сообщающимся сосудам. Сейчас весь склон застроен арабами. Стараюсь не смотреть, но взгляд невольно цепляется за золотой купол мусульманского святилища. На том месте в нашем Храме, воздвигнутом на Камне Основания Мира, было семьдесят помещений, где молились и приносились искупительные жертвы за семьдесят народов земли. Евреи рассеялись по миру и нередко сами становились искупительной жертвой.
Сейчас в Израиле, после столь долгого изгнания, всё начинается сначала. Так же, как две тысячи лет назад, многочисленные партии, разногласия – и не всякий приехавший в страну сразу разберётся, что к чему. Первое время думал, что религиозные, которые ходят в чёрных шляпах, знают то, что скрыто от других. Однако беседы с некоторыми из них убедили меня в том, что их отличие состоит в основном в более строгом исполнении обрядов и предписаний. На вопрос о предопределении и о незаслуженных страданиях, как и все прочие, не могут дать убедительного ответа. Чаще всего приходится довольствоваться однозначным толкованием: «Такова воля Бога». Вот я и хочу, всегда хотел, постичь волю Бога. Есть мнение, что люди расплачиваются за грехи в прошлых воплощениях. Но они не помнят свои прошлые жизни. Я не оспариваю ни план истории Всевышнего, ни часто невольные перипетии отдельной судьбы, где, как говорят: «Всё предопределено, но есть свобода воли». Понять бы, почему одного Бог не испытывает и нет тому человеку необходимости идти наперекор предписаниям, а другой грешит в силу обстоятельств. Должно быть, настоящим праведником считается тот, кто выстоял в испытаниях.