Очень мне понятны и близки его поиски: какому религиозному направлению в иудаизме отдать предпочтение? Саддукеям – правящей династии, не верящей в бессмертие души? Или фарисеям, уповающим на справедливость если не в настоящем, то в будущем воплощении? В поисках истины юноша ушёл в пустыню к аскетам ессеям, устранившимся от плотских радостей и разногласий враждующих партий. Склонные к мистицизму ессеи всё приписывали воле Божьей.
Сколько раз я мысленно следую за Иосифом в Кумран, находящийся примерно в полутора километрах от северо-западного побережья Мёртвого моря. Повышенное содержание кислорода и высокая концентрация соли в воздухе определили своеобразный микроклимат, который, как полагают некоторые исследователи тех мест, помогал отшельникам раскрытию тайны небес. Для ессеев небесное предсуществование души было данностью, а её вселение в тело, а лучше освобождение от тела – темницы души, определялось независимостью человека от материальной, земной жизни. Но можно ли найти истину, будучи отшельником? Да и так ли уж сектанты были чужды реальности? Ведь они участвовали в войне с римлянами, были среди защитников крепости Масады, а когда поражение стало очевидным, предпочли смерть рабству. Но это случилось потом, спустя два десятилетия после того, как Иосиф разделял с ними их скудную трапезу. После поражения в Иудейской войне оставшиеся в живых ессеи основали среди александрийских иудеев религиозно-аскетическое общество терапевтов – ревнителей чистоты нравов.
Три года прожил Иосиф у ессеев, и мне нетрудно представить, что он довольствовался всего лишь хлебом, зеленью и водой. А вот на то, что, будучи аристократом, принял их правила быта, в частности – не менять платье и обувь до тех пор, пока они не разорвутся и станут совершенно непригодными, у меня не хватает воображения. Материальная скудость не помешала, может быть, даже помогла научиться у жителей пустыни концентрации мыслей, обострённой интуиции. Вернувшись в Иерусалим, Иосиф примкнул к активным фарисеям. Те, в отличие от саддукеев, не считали, что Тора находится в их нераздельном владении, и потому ратовали за то, чтобы весь народ знал Святое Писание. Следствием чего образованные люди, не принадлежащие к высшему сословию, стали играть важную роль в повседневной жизни страны.
Доведись мне жить в те времена, я бы тоже выбрал предприимчивых фарисеев ещё и потому, что их судьи, руководствуясь принципами свободы и справедливости, были более доброжелательны к простолюдинам, нежели вершители закона из саддукеев, особенно в сфере уголовных наказаний, субботнего отдыха и ритуальной чистоты. Почему и были весьма популярны в народе, даже если их мнение противоречило установкам царя и первосвященника. Моисеевы законы фарисеи, подобно законоучителю Гиллелю, толковали применительно к условиям жизни сегодняшнего дня. Они же устраивали всевозможные школы и не шли на компромисс с законной властью. Главное, в отличие от саддукеев, верили в бессмертие души, что даёт надежду на воплощение мечты если не в этой, то в будущей жизни.
Окажись я жителем Иерусалима в те судьбоносные времена войны с Римом, тоже был бы преисполнен героического духа, готовности умереть за веру; смерть таким образом становилась бессмертием. О бессмертии души Иосиф писал в «Иудейских древностях»: «Тем, кто сохранил верность законам, пусть даже им пришлось с бесстрашием за них умереть, Бог даровал право родиться вновь и получить лучшее, в сравнении с прежним, существование».[192]
Вера в бессмертие души не такая уж большая редкость и в наши дни. Я плохо знаю иврит, но со Шломо – высоким худощавым господином, участником израильских войн, могу объясниться. Этот грустный немолодой человек, взгляд которого устремлён в небеса, утром выходит на прогулку в одно и то же время, и всегда один. Мы познакомились в автобусе, рядом со мной было свободное место, он сел, достал пачку газет и стал их листать. Не помню, то ли я что-то сказал по поводу фотографий в газетах, то ли он спросил. Диалог был немногословным. Сошли мы на одной остановке, оказалось, что мой случайный попутчик живёт на соседней улице.
В следующий раз увидел Шломо утром на прогулочной дороге Таелет; мы встретились подобно старым знакомым; он тут же, без всякого предисловия озвучил свои мысли:
– У горы Синай, когда Всевышний давал Тору, было шестьсот тысяч евреев, способных носить оружие. Вот и сейчас в Израиле именно такое количество мужчин, способных воевать. Это ли не служит доказательством переселения душ?
– Согласен. Когда смотрю на играющих в сквере детишек, представляю, в кого из них вселились души погибших в боях и терактах Израиля, – откликнулся я. Удивительно, как совпали наши мысли, именно о бессмертии души я думал в настоящую минуту.
В следующую нашу встречу на утренней прогулке мы радуемся друг другу как старые знакомые. Шломо рассказывает про войну за независимость 1947–1948 года, когда погибло много солдат, не было ни одного дома, где бы не оказалось горя потери. Рассказывает про участие в Шестидневной войне 1967 года, тогда ему было двадцать три. И про войну Судного дня, когда он через семь лет командовал батальоном.
– Самым трудным для меня было поднимать солдат в атаку, – вспоминает он. – После разрыва вражеских снарядов некоторые из них не вставали с земли. А я снова и снова командовал: «За мной! Вперёд!» Чувствовал себя убийцей детей, хоть и был ненамного старше их. До сих пор ужас неподвижных тел мальчиков возвращается во снах – я умирал с каждым из них. Не может быть, чтобы они ушли в небытие – исчезли, будто их и не было…
– Согласен с вами, – отозвался я. При этом вспомнил слова русского маршала Жукова о том, что солдат не жалеть: «Бабы ещё нарожают». А у евреев со смертью каждого человека погибает целый мир.
– В наших спровоцированных арабами войнах мы не могли потерпеть поражения; одна проигранная война означала конец государству, – говорит Шломо.
– Я невольно сопоставляю сегодняшнее положение страны со временем двухтысячелетней давности. Восстания иудеев, подобно сегодняшним войнам, тоже были спровоцированы. Римские наместники, желая оправдать перед императором свой произвол, насилие, вынуждали народ, признающий своим владыкой только Всевышнего, к сопротивлению.
– Это так, – отозвался собеседник.
И я продолжал:
– Однако, когда поражение восстания стало очевидным, следовало остановиться, дабы предотвратить разгром Иудеи. Что бы ни говорили об Иосифе Флавии, мол, продался римлянам, я разделяю его разумные доводы, следуя которым можно было избежать сотни тысяч жертв и разрушения Храма.
Шломо промолчал, должно быть, он был не согласен со мной в оценке поведения Иосифа Флавия. Как бы то ни было, мне несказанно повезло, мой случайный знакомый оказался историком. Более того, мы почти земляки, его мать тоже из Москвы, приехала в Израиль девочкой в двадцатых годах, почти сразу после революции. Я знаю переулок у нынешнего метро «Новокузнецкая», где жила её семья во времена НЭПа; тогда граница была открыта. Мой собеседник знает несколько слов на русском и на идиш, что помогает нам понимать друг друга. Говорит, что ему очень комфортно разговаривать со мной, наверное, унаследовал от матери из России манеру общения. Отец его из Румынии, жена – из Польши.
– Каким образом семье твоей жены удалось выбраться из оккупированной немцами Польши? – спросил я.
– Они приехали сюда до войны. У родителей жены тринадцать лет не было детей, не знаю, смилостивились ли небеса или оттого, что состоятельный отец фабрикант подарил синагоге Тору, наконец родилась девочка. Спустя полтора года у ребёнка обнаружилась астма, родители ходили к лучшим профессорам – никто не мог помочь. И только один престарелый врач сказал, что спасение можно найти в Израиле в районе жаркого и сухого климата. Много было препятствий, прежде чем удалось выехать из Польши. Уезжали на время, в Польше осталась фабрика, дом, счета в банке. Через два года началась война. Все родственники погибли.
– Значит, астма у девочки спасла семью.
– Получается так. Вот и мои родные приехали в Израиль до той страшной катастрофы.
Мысленно я вживаюсь в судьбу человека, который родился здесь, воевал, учился на историческом факультете Иерусалимского университета, где слушал лекции знатоков древней истории. В подробностях Иудейской войны плавает как рыба в воде. Затем писал докторат в Нью-Йорке и не сошёлся с тамошним профессором в оценке помощи Америки Израилю в его первых судьбоносных войнах. В самый критический момент из Чехословакии, а не из Америки было доставлено нам оружие.
– Некоторые из моих сокурсников и однополчан переехали в Штаты, там легче жить… и с жильём проще, – вспоминая не столь далёкое прошлое, говорит Шломо.
– В стране, которая воюет, всё дороже, – отозвался я.
– Это можно понять – одна война за другой, а если не война, то резервистские сборы, чтобы не утратил боевую форму. Люди устали. Вот и сейчас, когда ракеты летят на наши города, кто может быть уверен, что завтра не придётся идти в бой; значит, нужно бросить работу, учёбу, только что родившихся детей. Хорошо говорить о любви к Израилю, а вы представьте себя на месте людей, которые не знают, что их ждёт завтра.
– Но ведь и вы могли остаться жить в Америке, – заметил я.
– Мог. Я и жил там с семьёй несколько лет… Там от аппендицита умер мой первенец. Врач поставил неправильный диагноз, сказал, что ребёнка можно забрать из больницы домой, а ночью мальчик умер. Я ведь и женился только ради него, не хотел, чтобы девушка, с которой встречался, делала аборт.
Шломо замолчал. Затем продолжал:
– Вот и решил после этого несчастья: судьбу не обманешь – настигнет в любом месте. Мы вернулись в Израиль, жить было негде, много раз с маленькими детьми переезжали с одной съёмной квартиры на другую. И работу по специальности не мог найти. Где только не подрабатывал!
Всего лишь несколько минут назад я завидовал белой завистью своему новому знакомому в том, что он родился в Израиле и учился здесь на историческом факультете. Сейчас же, представив себя на положении гуманитария, который не может найти работу и не имеет своей крыши над головой, решил, что в подобной ситуации человеку со всегда востребованной специальностью инженера проще.