Тех, кто остался в живых, или продавали в рабство по цене лошадей в многочисленные провинции империи, или распинали на крестах. Римляне, понесшие огромный урон при подавлении восстания, чтобы стереть память об Иудее, назвали нашу страну Палестиной по имени исчезнувшего народа плиштим, жившего в древности на южном побережье Ханаана.
Прошло почти две тысячи лет, и снова Израиль, как в библейские времена, когда воевали под предводительством Иисуса Навина, отстоял свою землю в войне с «коалицией из пяти царей». На этот раз с пятью арабскими странами: Сирией, Ираком, Иорданией, Ливаном, Египтом, – напавшими на второй день после провозглашения независимости государства и рассчитывавшими на полное уничтожение евреев в Палестине. Должно быть, воскресла у потомков изгнанников решимость вернуться на свою землю, и «извлекли они из тайников памяти меч Бар-Кохбы и щит Давида».
По поводу наших побед в войнах за сохранение государства, что были на уровне чуда, Голда Меир – четвёртый премьер-министр Израиля – сказала: «У нас есть секретное оружие: нам некуда идти». Она же после расстрела олимпийской сборной Израиля боевиками палестинской организации приказала тайной разведке разыскать и уничтожить всех причастных к теракту. Казалось бы, тем самым нарушалась одна из основных заповедей иудаизма: «Не мсти». Но это месть другого рода, в подобных случаях она справедлива, оправданна и означает наше право на жизнь. Благословен Всевышний, который дал нам дожить до того времени, когда мы можем защитить себя. На ум приходят слова пророка Амоса: «И возвращу Я изгнанников народа Моего, Йисраэйля, и отстроят они опустевшие города и поселятся в них, и насадят виноградники и будут пить вино их, и разведут сады, и будут есть плоды их. И насажу Я их на земле их, и не будут они больше вырваны из земли своей, которую Я дал им, – сказал Господь Бог твой».[200] Это пророчество мои соплеменники повторяли из века в век на протяжении двух тысяч лет, оно поддерживало надежду снова оказаться на своей земле.
Мысли обратились к сегодняшней израильской армии, в которой солдат, попавший в плен, если не нанесёт ущерба своему государству, должен стараться выжить. И вообще, наш рядовой, как я себе представляю, это не безответный исполнитель приказа; он сам отвечает за свои действия, а не пославший его старший по званию.
Сколько раз я мысленно видел себя полагающимся на судьбу солдатом, идущим в бой. Вот и сейчас вообразил было себя чуть ли не героем в смертельной схватке с врагом, но нестерпимая боль в спине заставила растянуться на постели и смотреть в потолок или, повернув голову к стеллажам с книгами, снова и снова оглядывать собранные сокровища – вехи моей жизни. В начальный период своих исканий устремился к познанию чувств и поступков людей – занялся психологией; хотел предвидеть и скорректировать судьбу человека. Разочаровавшись в ограниченных возможностях психологии, стал читать философов – тех, которые обращаются к выходящей за пределы бытия, вневременной сущности. В суждениях Платона, отводящего особое место среди человеческих заслуг занятиям философией, я нашёл подтверждение своим размышлениям о высшей идее, которую можно отождествить с Творцом, и о высшей добродетели – справедливости.
Говорят, радоваться нужно тому, что есть; с годами приобрёл свободу – в старости утихли страсти и нет необходимости искать работу. Правда, одолевают старческие недуги, но бывают и просветы, когда как в юности мерещатся дальние дороги, удивительные встречи.
Всё чаще обращаюсь к нашим пророкам, слова которых так же актуальны, как и в давние времена, ведь не изменилась природа человека. Вера для меня – ощущение сущности, того, что должно быть, а именно – упование на приближение человека к замыслу Всевышнего. Для того чтобы волк жил рядом с ягнёнком, должны измениться законы природы. И настанет время мира и всеобщего братства, без кровожадности, войн, бедности – одним словом – Царство Божье – мировая гармония, нарушенная в Эдемском саду. Можно ли принимать всерьёз эти благостные упования?
На следующий день в воскресенье вернулся мой сосед из Кирьят-Арбы. Мы с удовольствием пьём кофе с пирогами, которые принесла наша добрая соседка Надя, и стараемся придумать, каким образом отблагодарить её за столь вкусные приношения: денег не берёт. В который раз отмечаю, как Давид похож на грузина, евреи часто принимают облик людей той страны, в которой живут. То ли климат сказывается, то ли не получается сохранить чистоту крови, как бы то ни было, грузинского еврея трудно отличить от потомственного горца.
– Скажи, почему в Израиле филиппинцам, украинцам дают рабочие визы, а грузинам не дают? – спрашивает Давид.
– Не знаю… Может быть, филиппинцы менее прихотливы. Но это не объяснение.
– В Грузии разруха, безработица, никогда не было столь резкого разделения на богатых и бедных, очень богатых и очень бедных. Любой заработок в Израиле скрасил бы жизнь многим семьям.
– Слышал, что грузины приезжают сюда в гости, находят работу и остаются на нелегальном положении.
– Но почему нужно находить себе работу на нелегальном положении?! – возмущается Давид. – Евреи пришли в Грузию ещё в пятом веке до нового летоисчисления. Невдалеке от дороги между нашей первой столицей Мцхетой и Тбилиси недавно археологи нашли захоронения с надписями на иврите десятого века до новой эры. Представляешь?! У нас не обижали евреев!
– Может быть, израильское правительство опасается влияния на грузин мусульман, которые сейчас заполонили Грузию, и в частности, доверительные отношения с Ираном. Ты рассказывал, что иранцы покупают и строят у вас дома, открывают свой бизнес. Даже грузинских девушек берут стюардессами на свои самолёты.
– Ну да… – вздыхает сосед. – Надевают на них паранджу, чтобы только глаза были открыты. Девочки работают по двенадцать часов, а если приходится ночевать в Иране – то в отдельном помещении за высоким забором, чтобы с улицы никто не разглядел их. Платят мало, но если нет другой работы, то и этому рады наши красавицы.
Давид вздохнул и продолжал:
– Я был знаком с единомышленницей отца – Тамарой Кукавой, – она философ, первая женщина-академик в Грузии, сейчас её две внучки, окончившие университет, работают в открытом иранцами казино, рады, что хоть такую работу нашли в Тбилиси. Это ли не падение, исчезновение интеллигенции в стране?!
– Да, конечно, но при всей моей симпатии к Грузии, будь я на месте сотрудника госбезопасности, тоже задумался бы, а не был ли твой соотечественник, например, шофёром или секретарём у враждебного нам иранского представительства в Тбилиси? И кто знает, не завербовала ли его там тайная разведка. Вот мы и опасаемся.
– Ну да, может быть… – отзывается Давид. – Когда-то в Иудейской войне Армения была союзницей Рима, и до сих пор у Израиля с ней прохладные отношения. А с Грузией – напротив, во времена завоеваний царя Кира грузины и евреи оказались чуть ли ни гражданами одного государства… Уже время позднее, извини, брат, устал. – Сосед, ставший мне почти родственником, поднимается из-за стола, снова хвалит мою стряпню, благодарит и уходит к себе в комнату.
Я собираю посуду и мысленно проживаю историю отношений евреев с Иберией; не случайно же в иврите и грузинском языке тысяча одинаковых корней! Представляю судьбу страны и отдельного человека. В частности, Давида – своего ближнего. Счастливые десять лет с любимой женой показались Давиду одним днём. Отец заклинал его оставить бесплодную Софико, в противном случае на нём закончится их старинный род. Чуть ли не силой увёз его из горной деревушки в Тбилиси и там привёл ему другую жену.
Я не спрашивал, сосед сам рассказал под настроение о своей второй женитьбе, когда мы утром пили наш всегдашний кофе:
– Всё было будто не со мной… свадебные столы, уставленные дорогими винами, нарядные веселящиеся люди, которых я не видел прежде, и незнакомая миловидная женщина рядом. А мне виделась скромная свадьба с Софико, соседи, на глазах которых я вырос, даже слышался непрекращающийся шум нашей горной речки. Родственники Леи – новой жены – нашли мне работу, и я стал кем-то вроде инспектора лесных насаждений: разъезжал по стране и давал указания сделать те или иные посадки или вырубить деревья, заражённые лишайником. Больше всего боялся попасть в родное селение Софико, куда она вернулась к родителям. Не знал, достанет ли у меня сил, встретившись с ней, жить с Леей. Не пела моя душа со второй женой; хозяйственная, аккуратная, она умела готовить грузинские и еврейские блюда, и, наверное, всё бы у нас сложилось неплохо, если бы я не тонул в воспоминаниях…
Давид замолчал. Затем снова заговорил:
– Грузия – небольшая страна, и спустя несколько лет я оказался в лесу у горной деревни, где жила Софико. Прошлое стало настоящим: вспомнилась наша школа, что помещалась в старом дореволюционном деревянном строении, куда привозили детей из окрестных горных деревень, наш класс из десяти учеников, запах свежеиспечённого хлеба и кукурузных лепёшек, которые дети брали с собой в школу. Вокруг необхватные дубы, липы, акации, каштаны… и застенчивая девочка…
Давид вздохнул, замолчал, затем продолжал:
– Подобно нашему праотцу Иакову, увидевшему прекрасную Рахель у колодца, я встретил Софико у источника с целебной водой в сосновой роще. Она узнала меня первой и стояла прямая, неподвижная. Приблизившись, увидел смятение в глазах той, с которой мысленно не расставался, опущенные в горестной то ли улыбке, то ли усмешке уголки рта. Никто её, бесплодную, не взял в жёны. Разве что вдовец с оравой детей посватался бы, но вдовца в их маленьком селении не было. Будь Софико благополучной и по-прежнему привлекательной, с ямочками на упругих щеках, наша встреча, наверное, закончилась бы всего лишь ничего не значащим разговором. Но моя единственная, незаменимая была потерянной, сломленной, мне хотелось кричать, выть от жалости и любви к той, с которой был счастлив. И пожалел я, что оставил её, поддавшись напору отца… – Давид снова замолчал, казалось, ему трудно говорить, дышать.