Велико разнообразие людей, оказавшихся сейчас гражданами Израиля. Ко мне иногда заходит поделиться новостями крикливая тётка из Украины, что живёт в соседнем подъезде. Говорит, что отец её был евреем, он погиб на войне, она тогда маленькая была – не помнит его. С родными отца тоже не встречалась, то ли они не знали о её рождении, то ли отец был сиротой. Тётка-матерщинница у себя в Харькове торговала живой рыбой и объяснила мне, каким образом обвешивала покупателей – дело нехитрое: нужно рыбину бросить на весы, пока с неё не стекла вода. А если кто-то из стоящих в очереди возмущался – посылала куда подальше. Живая рыба была дефицитом, вот люди и помалкивали. Здесь тётка смотрит передачи из России и ругает израильское правительство. И ещё хвалится, как хорошо устроились её дочки. Одна развелась с мужем-алкоголиком, которого привезла сюда, и открыла свой магазин со свиной колбасой и русской водкой – фирма процветает. Другая вышла здесь замуж за араба и сменила имя, теперь она носит хиджаб и при наших случайных встречах во дворе, когда приезжает к матери, показывает фотографии своего трёхэтажного дома и богато убранных комнат. Сказала, что зовут её сейчас так же, как звали жену Мухаммеда – Аиша, в переводе означает «живущая».
– Мне хорошо живётся, а потом в раю будет ещё лучше, – уверяет меня Аиша. – Там, в раю, и едят, и вино пьют, но не пьянеют и не толстеют. А дома в раю подобны шатрам и сделаны из золота и дорогих камней. И будем мы, слуги Аллаха, щеголять в шелках и парче…
– Спасибо за информацию, – останавливаю я прославление мусульманского рая, – но у каждого народа своё представление о пребывании в следующем мире.
– Что же может быть лучше? – недоумевает собеседница.
– Я предпочитаю оказаться в раю, где приобщусь мудрости мира – узнаю, что от чего происходит в этой жизни.
– А зачем?
– Если человек будет знать причины и следствия происходящих событий, всё на земле образуется к лучшему.
Полнотелая румяная Аиша пожимает плечами – ей хорошо, а до всего остального ей дела нет.
Каждому своё.
Вот стоит на автобусной остановке белолицый американец высоченного роста; положим, влюбится он в эфиопскую девочку с профилем Нефертити, которая стоит рядом, – тоже ждёт автобуса. И будут у них детки шоколадного цвета с голубыми глазами. Кто знает, может быть, далёкий предок эфиопки был одним из тех еврейских мудрецов, которых царь Соломон послал с царицей Савской в её страну. И может быть, даже потомком сына первосвященника, который тоже был в числе тех мудрецов.
У меня в столь преклонном возрасте не исчезла увлечённость былых лет, когда я придумывал встретившимся людям разные судьбы. У только что проехавшего на велосипеде мальчика римский нос – прямой, без переносицы – такие носы на античных статуях. И мне тут же представился умирающий от ран римский солдат, которого выходила еврейская женщина, лишившаяся в войне всех своих близких. Два потерянных одиноких человека выжили, родили сына, у сына был сын… и вот спустя двадцать веков проехал мимо меня их отпрыск, унаследовавший от римского предка его нос. Сколько мы всего прошли; обездоленные, изгоняемые, презираемые, насильственно крещённые, втайне оставались евреями и при первой же возможности возвращались к своей вере.
Удивительное разнообразие лиц людей, идущих мне навстречу. И детишки в сквере такие разные; пытаюсь угадать их врождённые задатки: темперамент, любознательность – и воображаю, какими они станут взрослыми. Характер проявляется рано. Вот две девочки на детской площадке стараются взобраться на горку: одна голубоглазая золотоволосая ашкеназка, оглядывается на маму – ждёт помощи; другая смуглая с копной чёрных кудрей сефардка пробует сама подняться, карабкается, падает, встаёт и снова пытается одолеть высоту.
Вот так же карабкаюсь и я. Кому нужны мои накопленные за долгие годы записи? Разве что сосед, дай ему Бог здоровья и долгой жизни, позаботится и отнесёт их в Институт рукописей – своеобразный склад творчества графоманов. Какой смысл менять в воображении ход истории, представлять, будто не было рассеяния и мы никогда не уходили со своей земли? Сейчас разноязыкие люди Израиля вспоминают традиции давних веков. У ашкеназов и сефардов осталась, с некоторыми отличиями, память праздников, сохранились имена и присущие священнослужителям фамилии вроде Леви и Коэн. И только йеменцы, оторванные от еврейского мира со времён Первого Храма, сохранили в своей музыке отдельные звучания той эпохи.
Каждая община сама по себе, я не знаю тех, кто приехали из Африки, они не знают приехавших из России. Не пересекаюсь я и с героической молодёжью, которая, пренебрегая опасностью, живёт на территориях. Не встречал и тех, кто мечтает жить в Америке, где у большинства мусульман нет установки сражаться и умирать ради торжества ислама. Впрочем, теракты случаются и там. Да и не только в терактах дело; недавно встретил молодую пару, которая, уехав в Канаду, через два года вернулась – говорят, что там можно заработать много денег, но жить интересней в Израиле. Как бы то ни было, евреев объединяет сознание общей исторической судьбы; прошлое – оно же, в некотором смысле, и настоящее.
Что касается мессианской эпохи, то есть всеобщего братства – это в будущем, сейчас же никто не знает, каким образом решить проблему с израильскими арабами. Казалось бы, куда как просто: два государства для двух народов – у каждого своя экономика, культура. Однако это трудно сделать, потому как их поселения перемежаются с нашими по всей стране, а в Старом городе, в районе Храмовой горы, арабские и еврейские дома стоят чуть ли не вплотную. Положим, не было бы этой территориальной проблемы, и мы бы разделились, тогда получили бы соседнее государство, у которого не было бы необходимости иметь ракеты дальнего действия, обошлись бы примитивными пушками. Арабы среди нас – в больницах, магазинах, автобусах, и я не один, кто не знает, как общаться с ними. Вроде миролюбивые, а отвернёшься – получишь камень в спину, что и случилось со мной на прогулочной дороге Таелет.
В бассейне, куда иногда хожу, уборщик-араб, и я ловлю себя на невольной, чуть ли не заискивающей улыбке, вызванной угрызениями совести: мол, я господин, а он у меня в услужении – полы моет. Это чувство присуще не только мне: не раз слышал, что наши работодатели арабам дают более лёгкую работу, чем своим единоверцам. Может, из страха? Однажды в узком проходе между домами услышал шаги за спиной, оглянулся – то был араб, он стоял передо мной с оскалом победителя, означавшим: «Ага, бо-и-шься!» Да, я испугался, хоть и постарался придать своему лицу независимое выражение. Случится ли время, когда станем жить по-братски с народом, у которого вечная борьба за лидерство даже среди своих кланов?
Часто от ноющей боли в спине ощущение полного бессилия, хочется лечь, закрыть глаза и ни о чём не думать… При этом боюсь, что не встану. В окне солнце садится, только краешек виден, быстро темнеет… Моё одиночество длиною в жизнь. При, казалось бы, полной отрешённости где-то в глубине души тоска по неслучившемуся чуду, чуду любви. Тело стареет, слабеет память, а мечта всё та же; в юности она как могучие крылья за спиной, затем крылья теряют перья, однако время от времени воскресают забытые желания… Всплывают в памяти строчки когда-то прочитанного стихотворения израильской поэтессы Елены Аксельрод:
Господь, помилуй и спаси –
не оставляй меня одну.
Не забирай, кого люблю,
не дай утратить дар любви.
Покуда я могу дышать, оставь мне хоть одну
струну –
Струну любви и доброты,
а остальные все порви…
Услышать бы в последнем забытье музыку Маллера, не буду сопротивляться ей, поднимающей и уводящей из этого мира. Вот уж воистину дух дышит, где хочет; ничто не располагало будущего всемирно признанного композитора к занятиям музыкой в семье потомственного трактирщика. Казалось бы, обычная, присущая многим жизнь: юношеская несчастная любовь, необходимость зарабатывать деньги и мечты, не соответствующие реальности. И те же вопросы, которые задаёт себе каждый: «Почему ты жил? Почему страдал? Неужели всё это огромная страшная шутка?» Сколько раз я пытался понять: что же это за сила, поднимающая художника над бытом и превращающая его мысли, переживания в искусство? Умение видеть, слышать, сопереживать? Ибсен по этому поводу сказал: «Я получил дар страдания и стал певцом».
Успех, слава Густава Маллера перемежались уничтожающей критикой. Жена, не свободная от антисемитизма родителей, по собственному признанию, вышла за него замуж потому, что «никогда не могла устоять перед гениями». Композитор, живший, дышавший своим искусством, мог ли оставаться иудеем в католической стране? Крещение оказалось «входным билетом» на сцены европейских городов. Крестившись, писал о себе: «Я трижды лишён родины – как чех в Австрии, как австриец среди немцев и как еврей во всём мире. Я повсюду незваный гость, везде нежелателен…» По просьбе Маллера прощание при его погребении было безмолвным – ни речей, ни песнопений.
Вживаясь в последние дни, часы, минуты человека, для которого музыка была служением, чувствую усиливающуюся боль в сердце. Вытягиваясь на спине, невольно принимаю обычную во время сердечного приступа неподвижность мертвеца. Боль нарастает… трудно дышать… Сосед приедет только через два дня. Нужно сделать усилие, сползти с постели, подняться и тащиться к врачу, что я и делаю. Лучше упасть на улице – тут же подберут.
Осмотр в поликлинике занял всего лишь несколько минут, сделали кардиограмму, велели не шевелиться и вызвали скорую. Не прошло и нескольких минут, явились санитары, уложили на носилки и задвинули в машину. По дороге под вой сирены скорой помощи не знал: то ли оклемаюсь, то ли следует прощаться с жизнью; а сколько ещё непрочитанных книг… Думал о своём единственном внуке, хорошо бы из всего рассказанного мной что-то запало ему в душу…
В больнице сделали обезболивающий укол, и я в силу привычной любознательности стал оглядываться по сторонам. Заметил, что у всех привезённых в отделение кардиологии, в основном пожилых людей, одинаковое выражение лиц – как у несправедливо обиженных детей. Про себя не мог этого сказать, ведь всё, что мог, я уже сделал, а если мои часы окажутся последними, то проследить бы момент отделения души от изношенного тела. Вставать не велели, только и оставалось, что, лёжа на каталке, наблюдать за окружающими. Был приятно удивлён организо