Когда наконец за Ювалем закрылась дверь, я стал корить себя: ну зачем я прицепился к нему?! Он хороший безобидный человек, к тому же недавно разорился. Будучи владельцем маленького магазина хозяйственных товаров, давал покупателям в долг всё, что бы они ни попросили. Давал под честное слово. Кто-то возвращал деньги, а кто-то забывал. Он, подобно моей бабушке в Жмеринке, не записывал долги. При этом бабушкина бакалейная лавка процветала, а Юваль разорился. Должно быть, евреи местечка серьёзней относились к заповеди «не укради».
Как бы я ни уверял себя в том, что мой метапелет бескорыстный добрый человек, он раздражает меня. Ибо мало быть хорошим человеком, необходимо и напряжение ума, стараться понять, что от чего происходит в этом мире. Он же из раза в раз повторяет слова своего рава и остаётся глух к призывам обратиться к фактам, жизненному опыту и здравому смыслу.
А что касается чёрных шляп, то они разные. О хабадниках, например, не скажешь, что они «слишком далеки от народа». К ним можно обратиться за помощью чуть ли ни в любой стране. На соседней улице живёт хабадский рав Хаим Ниселевич – ко всем внимательный, готовый броситься на помощь каждому. Подобно бесхозным старикам в округе, я хожу к нему на Седер Песах, который он устраивает для русскоязычных олим, – не выходить же одному из Египта. Он же, Хаим Ниселевич, прочтёт кадиш на моей могиле.
Израиль – страна чудес, здесь женщины рожают в пятьдесят лет и люди живут долго. Я снова и снова возвращаюсь к прошедшим временам: прошлое в Израиле неотделимо от настоящего. Римская империя и её колонии были так велики, что евреи, проданные завоевателями в рабство, оказались разбросанными чуть ли не по всему миру. При этом я, в отличие от пророка Хошеа, не вижу смысла в рассеянии. Он же полагал, что Господь Пресвятой рассеял сынов Израиля между народами для того, чтобы к ним присоединились прозелиты – геры. Как сказано: «Посею для себя на земле».[221] Но сколько наших погибло, утратили веру среди других народов. А если бы не было рассеяния, Иудея пережила бы засилье иноверцев и снова стала бы независимым государством.
Часто думаю о том, можно ли историю считать наукой или то просто описание событий, не подвластных какой-либо закономерности. Например, завоевания Римской империи и походы Александра Македонского со временем привели к упадку Рима и Греции. Налоги, которые римляне взимали с покорённых народов, не оправдывали содержание армии для усмирения восстаний в провинциях. А после ранней смерти Александра Македонского его держава распалась между воюющими за власть генералами. Уж не говорю о современной истории, о Наполеоне, Гитлере – об их триумфальном начале и бесславном конце. Таким образом, из прошлых завоеваний и поражений можно сделать вывод на будущее. Если за одной и той же причиной часто имеет место однозначное следствие, вывод очевиден – историю в некотором смысле можно считать наукой.
Походы Александра Македонского и Наполеона имели положительное значение в плане культурного обмена Востока и Запада, однако такое могло произойти и без кровопролития. А вот при входе евреев в Кнаан, обещанную Богом землю, речь шла не о культурном обмене, а о категорической смене многобожия на монотеизм, что не могло случиться без войны с местным населением. То была война приверженцев Единого Бога с язычниками – война, означающая начало новой цивилизации. При этом ещё до начала военных действий предводитель израильтян Иисус Навин оповещал аборигенов о том, что каждый может присоединиться к еврейскому народу, отказавшись от идолопоклонства, кровопролития и разврата. Не желающие отказываться от местных обычаев могут уйти. В противном случае – будем воевать.
Мысленно перемещаясь во времени, я снова и снова представляю себя живущим в Иерусалиме двухтысячелетней давности. Была ли у меня горшечная мастерская, или копал колодцы, обладая даром угадывать место подземных вод, или… Ну, неважно, чем человек зарабатывает на хлеб. Представляю тогдашние партии, разногласия. Саддукеи, принадлежащие к знатным аристократическим и священническим династиям, наслаждались в этой жизни и не помышляли о другой, не чаяли ни перевоплощения, ни бессмертия души. Народ не доверял этим представителям Закона, которые, строго наказывая других, себе позволяли всякие вольности. В противовес саддукеям была чисто религиозная партия ессеев – отшельников, живущих в пустыне и не принимающих участия в постановлениях правящей партии. Если бы мне пришлось выбирать, примкнул бы к ессеям, заботящимся о чистоте души. Однако при этом вовсе не обязательно уходить от жизни. В те давние времена, наверное, я был фарисеем и, подобно большинству моих единомышленников, вышел из простого народа благодаря стараниям в приобретении знаний. И не суть важно, из какой я семьи, стриг ли мой прадед овец или ворочал тяжёлыми каменными жерновами. Себя воображаю и пастухом, и пахарем, и виноделом, был красивым и некрасивым, богатым и бедным… Душа, являющаяся в мир в разных обличьях, всё та же. Подобно большинству иудеев тех времён, я следовал за фарисеями, лозунгом которых задолго до Иисуса было: «Суббота для народа, а не народ для субботы».[222]
Чувство справедливости у меня врождённое, в детстве оно касалось даже неодушевлённых предметов, все и всё, казалось, чувствует и боль, и радость – деревья, трава, цветы, картошка, яблоки. «Больно ли картошке, когда её чистят?» – думал я при виде ножа, срезающего кожуру. Тоскует ли испорченное яблоко, когда его выбрасывают в мусорное ведро? Потом появилась причастность к судьбам ушедших поколений, будто мы, современники, в некотором смысле живём на виду у всех страдавших и невинно погибших во времена войн, инквизиции, погромов, Холокоста. Не мучительная ли смерть наших предков возопила к Творцу о милости к народу, первым признавшему Его единство и всемогущество, не им ли мы обязаны созданием нашего государства?
На одно и то же время – конец старого и начало нового летоисчисления – приходятся разные, часто судьбоносные события и учения в Иудее. Ирод – злодей, убивал людей вопреки еврейскому Закону, запрещающему казнить без приговора Синедриона, и которого называют Великим, явился причиной вседозволенности, разложения нравов народа. Ему, ставленнику Рима, готовому на любые преступления, всё сходило с рук. Во времена этого пренебрегающего человеческими законами правителя жили праведники, мудрецы. Конечно, имею в виду Гиллеля, который, в отличие от Шамая, предпочитавшего обучать богатых и благородных, принимал в свой бейт-мидраш всех – и бедных, и старых. Слова Писания «возлюби ближнего, как самого себя» Гиллель истолковал конкретней: «Относись к другому так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе». Язычнику, который обговорил свой переход в иудаизм требованием обучить его всей Торе, пока он будет стоять на одной ноге, сказал: «Не делай другому то, что ненавистно тебе самому». И это в большей степени, нежели «возлюби другого как самого себя», соответствует жизненным ситуациям, ведь ближнему не всегда нужна именно та любовь, с которой мы хотим, чтобы относились к нам. Гиллелю же приписываются слова Талмуда: «Суббота должна служить вам, а не вы субботе». К нему, толкующему Закон в зависимости от конкретных обстоятельств, обращался народ – приверженцы фарисеев. Его называли «старейшиной» за духовную мудрость; свод законов еврейского права написан с его слов. Оказалось, что и наставления, которые я слышал ещё в России, тоже принадлежат ему: «Если я не для себя, кто для меня? И будучи только для себя, кто я? И если не сейчас, то когда?» Одним словом, Гиллель – учитель поколений на все времена.
И напротив, строгий Шамай из богатого и знатного иерусалимского рода, в отличие от Гиллеля, держался буквы Писания, не допускал свободы толкований, то есть не учитывал ситуацию, в которую невольно попадал человек. В основе предписаний Шамая – чистый Закон, буквальное понимание установлений, он судил как бы сверху. Одним словом, по принципу «сытый голодного не разумеет». Гиллель же вносил в толкование Святого Писания дух терпимости, исходил из заботы конкретного человека. Говорил: «Никогда не суди другого, прежде чем поставишь себя на его место». Простолюдины, добывающие хлеб тяжёлым трудом, говорили, что Гиллель лучше понимает их, ведь он и сам когда-то был бедным дровосеком.
Притом что разные подходы Гиллеля и Шамая сходятся в высшем понимании единения Бога и человека, есть мнение, что со временем возьмёт верх школа Шамая. Я в это не верю, как не верю в идеальные условия жизни, при которых не будет необходимости принимать трудные решения.
Интересно, что взгляды этих мудрецов разделились и в вопросе зажигания ханукальных свечей. Шамай зажигал в первый вечер сразу восемь свечей, разумея изначальный подъём души. Затем с каждым днём убавлял по свече – так мы умаляемся, становимся всё смиренней перед Богом. Гиллель же, напротив, начинал с одной свечи и доходил до восьми – так мы постепенно набираем знания, жизненный опыт и наш диалог с Творцом становится более осознанным. Творцу нужен партнёр, а не раб; Бог евреев предполагает в человеке индивидуальность, стойкость; не борьба ли Иакова с ангелом на лестнице, уходящей в небо, предшествовала словам Создателя: «Ты боролся и победил!»
Цель творения человека в осмыслении мира и себя в нём. Два с половиной года спорили школа Шамая и школа Гиллеля; одни говорили: «Человеку лучше не быть созданным, ибо горестей и страданий больше, чем радости».
Другие полагали: «Человеку лучше, что он создан». Посчитали голоса и решили: «Человеку лучше не быть созданным, но теперь, когда он уже есть, пусть покопается в своих деяниях». О том же писали греки: люди поймали бога лесов Пана и спросили его: «Что лучше – родиться или не родиться?» Пан долго молчал, а когда понял, что его не отпустят, пока не ответит, сказал: «Лучше не родиться, так как горестей в жизни больше, чем радости, но, если уж родился, пусть подумает: зачем он». Настоящая мудрость едина во все времена.