Я не успел договорить – пришла Това. Давиду тоже дали помощницу, которая называется «метапелет». Конечно, разумней, если бы она работала у нас двоих, но к тому времени, когда Това появилась, ко мне уже ходил Юваль, и я не хотел отказывать ему в возможности пополнить его скудный бюджет. Това, подобно моему помощнику, должна приходить два раза в неделю и работать по три часа. Однако справляется за одно посещение – всё делает быстро, аккуратно. Если есть у неё настроение и никуда не спешит – пьёт с нами чай. Миловидная молодая женщина, ей лет двадцать пять или двадцать семь. Высокая, худощавая и одинокая; родители её ушли в мир иной, а замуж ещё не вышла. С первого же посещения, судя по подвижной мимике, быстрой адекватной реакции и чувству юмора, было ясно – девушка умная, тонко чувствующая. Она для меня желанная гостья, а не метапелет соседа.
Приглашаю Тову отведать моего сациви, но она отказывается – спешит, должно быть, на свидание. Наспех убирает комнату Давида, вытирает пыль, моет полы, ещё и ещё раз оглядывает кухню и, убедившись, что всё в порядке и в магазин не нужно бежать – в холодильнике всё есть, – уходит.
Мы с соседом, наверное, представляемся ей скучными, бесполезными стариками, живущими в своё удовольствие на всём готовом. А всякие хвори вроде старческой немощи, диабета, сердечной недостаточности и прочие недуги кажутся молодой женщине пустяком в сравнении с её невзгодами. И она права.
Когда у Товы плохое настроение и нет необходимости спешить, она пьёт со мной чай и рассказывает о себе. В отличие от нас, не знающих забот стариков, у неё вовсе не безоблачная жизнь. Обычно предпочитает приходить в пятницу утром, когда Давид уезжает к дочери и во время уборки никто не крутится под ногами. Опять же, в пятницу, накануне Шаббата, ей не нужно спешить к другому подопечному.
Вот и сейчас Това моет окно в кухне и жалуется на бессонницу:
– Заснула поздно, ночью проснулась с ощущением страха, пустоты…
Она, подобно людям с сильно развитым воображением, в состоянии тягостной неопределённости теряет связь с действительностью. Рассказывает, что вчера ночью ей приснилось или привиделось:
– Лежу в темноте на холодной гальке, кричи не кричи – никого не дозовёшься. Вокруг чёрное безмолвие. Так бы, наверное, и лежала на спине, пересыпая между пальцами мелкие мокрые камушки, пока за окном не начало светать. Страшно…
– У меня подобное состояние тоже бывает, – отозвался я. И тут же представил в черноте ночи замёрзшую мокрую под дождём девушку, которой не к кому обратиться за помощью.
Това молчала, и я продолжал:
– Если такое привидится, нужно вспомнить что-нибудь хорошее или близкого человека…
– Да-да, – соглашается моя желанная собеседница. – Я вспоминаю маму, уже полгода прошло, как она умерла. Чтобы ночью выйти из тяжёлого забытья, встаю, варю крепкий кофе. Взбодрившись, пытаюсь читать, книги не то чтобы спасают, но отвлекают, помогают справиться с бесплодными мыслями, грустными воспоминаниями…
– Например? – спросил я, всё больше обнаруживая сходство наших переживаний.
– Например, сейчас читаю о том, что Луна, притягивая человека, даёт ощущение невесомости, а Земля, наоборот, заставляет почувствовать свою тяжесть…
Това говорила, а я пытался и не мог вспомнить имя человека, изучавшего целебное действие лунного света при сумеречном состоянии сознания.
Потом, глядя на закрывшуюся за ней дверь, продолжал думать об одинокой, неприкаянной девушке, которой только и могу помочь соучастием в переживаниях. Будь она из религиозных, ей бы устроили судьбу – нашли жениха, собрали деньги на свадьбу, и была бы семья, дети.
Религиозные занимаются судьбами своих приверженцев, и в этом их преимущество. Раньше даже в чужеземных странах проданные в рабство евреи не нарушали законы кашрута, мараны перед угрозой смерти старались соблюдать Шаббат. И в давние времена были одинокие люди и разводы, сейчас же их намного больше. Может быть, оттого, что усилилось сознание своей индивидуальности, понятие «мой или не мой» человек, и терпимости поубавилось.
Я стараюсь следовать предписаниям нашей веры, но без фанатизма: свет в субботу зажигаю, потому как повернуть выключатель не считаю работой. Ведь условия изменились, раньше непросто было зажечь огонь – требовалось усилие. На лифте езжу – нет сил подниматься пешком. Молочную и мясную пищу разделяю. Однажды, чтобы удостовериться, что я не самый большой грешник, пошёл на урок к любителям Талмуда, где спросил ведущего: «Что изменилось в устном учении за две тысячи лет? Ведь с изменением условий жизни должны меняться и некоторые правила поведения». Одна из присутствующих дам, должно быть, желая защитить честь преподавателя, который не знал, что ответить, в гневе заявила: «Мы живём по постановлению мудрецов!» «Да, но мнение мудрецов тысячелетней давности не исключает и ваше понимание», – отозвался я. Короткая перепалка кончилась тем, что ведущий – очень подвижный, сравнительно молодой человек с копной светлых с проседью кудрей – заявил: «У нас нет времени на дискуссии», – и объявил тему урока: «Какой толщины дозволено выпекать лепёшки». Я тут же скис – про лепёшки мне было неинтересно. Извинился и ушёл.
Бездумное упорство в соблюдении предписаний поведения ни к чему хорошему не приведёт. Я знал женщину из России, дочь которой вышла замуж за ультраортодокса. Через несколько лет дочь умерла от рака, оставив двух девочек. Как только её мать ни старалась угодить бывшему зятю – ходила в парике, длинных юбках – и всё для того, чтобы он позволил ей видеться с внучками. Однако отец девочек счёл, что бывшая тёща недостаточно кошерная, и не пускал её к детям. Одинокая женщина очень тосковала и недавно умерла. Ума и души не хватило фанатику понять, что такое справедливость, доброе отношение к ближнему – главная заповедь иудаизма.
При этом случается, и ортодоксы нарушают узаконенные правила, например, считают дозволенным жить за чужой счёт. Разве они не знают, что наши мудрецы сказали: «Даже если ты духовный предводитель поколения и обеднел, предпочтительно пойти на рынок обдирать шкуры с падали за пруту в день, но не жить на общественный счёт». Хорошо бы вспомнили по этому поводу и законоучителя Гиллеля, который отказался от помощи брата и, уже будучи обременённым семейством, добывал пропитание подённой работой.
Опять же, согласно нашим религиозным наставлениям, мы должны заимствовать хорошее от всех народов. Так, хорошие дороги, гимнастические упражнения, бани не грех было перенять из римской цивилизации, это не могло помешать еврейскому образу жизни, совершенству души. А всякое непотребство вроде продажной любви и борделей, которые римляне устраивали на рынках, – игнорировать.
Они тоже не остались чужды нашей культуре – взяли у нас философское понятие о единстве Творца.
В воскресенье под вечер приехал из Кирьят-Арбы Давид и мы вернулись к нашему бесконечному разговору о возможных поворотах истории.
– Не будь восстания против Рима, – заметил он, – не был бы разрушен Храм и евреи остались бы на своей земле. Так же, как и война против Вавилона, повлекшая разрушение Первого Храма и изгнание. И всё по вине одержимых вождей, утративших чувство реальности.
– Однако есть и положительные моменты этой одержимости, – заметил я. – После разрушения Первого Храма и возвращения из вавилонского плена наши предки окончательно расстались с идолопоклонством.
– Ну да, – соглашается сосед, – столкнувшись с культурой языческого мира, они выбрали своего Бога.
– Насколько я знаю, в Иудею тогда вернулась меньшая часть, многие прижились там, обзавелись хозяйством и не хотели трогаться с места.
– Вот и американские евреи не торопятся сейчас переселяться в Израиль, – заметил Давид, убирая в холодильник остатки ужина.
– Зато из Ирака, бывшего Вавилона, иудеи оказались здесь. Их правительство дало разрешения на выезд только через два года после образования нашего государства. И то при условии отказа от гражданства и имущества. Не помню, где читал о том, что в 2014 году на территории Ирака осталось всего лишь одиннадцать евреев.
– Однако мы опять засиделись. – Сосед поднялся, пожелал мне уснуть без снотворного и ушёл в свою комнату.
Утром за завтраком он, словно всю ночь мысленно продолжал наш вчерашний разговор, заметил:
– А если бы не было восстания против Рима и последующего рассеяния, неизвестно, сохранили ли бы мы свою веру.
– Рим недолго властвовал над Иудеей; со временем он утратил могущество и все завоёванные им страны снова стали свободными, – откликаюсь я. – А не было бы войны, не случилось бы рассеяния и двухтысячелетних скитаний.
– Положим, но всё равно в дальнейшем пришлось бы воевать с крестоносцами, мусульманами, под владычеством последних оказались многие народы, чуть ли не полмира.
– Если бы сохранилось государство, евреям было не привыкать воевать. Разве мощь крестоносцев и мусульманских завоевателей в последующие века сравнима с римскими легионами?
Давид молчит, и я продолжаю:
– Иудея разгромлена, но сохранилась верность Богу Израиля, и есть основания полагать, что именно в силу этой верности мы не потерялись среди других народов. Даже после поражения восстания Бар-Кохбы, когда, казалось бы, не на что надеяться, были желающие принять иудаизм. Этих людей отговаривали, обращали внимание на унижение и порабощение евреев. Приходящему говорили: «Разве ты не знаешь, что сыны Израиля в это время мучимы, преследуемы, гонимы, истерзаны и страдания постигают их?» Если он отвечал: «Знаю, и для меня это не имеет значения», – больше вопросов не было.[225] Такое нередко случалось и в Риме. Впрочем, тогда же принимали и христианство; в то время христианство мало чем отличалось от иудаизма.
– Благодаря нашему рассеянию языческий мир приблизился к единобожию, – в раздумье заметил сосед. – Меня больше занимают проблемы сегодняшнего дня: воевать или не воевать с соседями, которые со времени образования Израильского государства стали называться палестинцами.