– Зачем вам в шесть лет понадобился бензин? – удивилась я.
– Я отдавал его киномеханику, который в клубе показывал кино, и он меня пускал без билета.
– А киномеханику зачем?
– У того был мотоцикл. А в шестнадцать лет я с двумя братьями получил наследство от бездетного американского дядюшки, он уехал в Америку в двадцатых годах. У братьев от тех денег ничего не осталось, а я распорядился ими по-умному…
Дальше я слушала не вникая; речь шла о том, что Сева в одном городе выгодно купил машину, в другом городе продал дороже, потом опять купил и снова продал. То же проделывал и с дефицитной импортной мебелью. Короче, деньги шли к деньгам, на них он и приобрёл в нашем городе трёхкомнатную квартиру. «Конечно, – говорил Сева, – в Араде квартиры дешевле, но я купил не в таком доме, где живут эфиопы. Не хотите ли посмотреть?» – заключил он свой рассказ. «Можно, – согласилась я, – только не сейчас, в другой раз, а то уже поздно».
Не могу сказать, что суетный бесцветный Сева понравился мне, но я невольно возвращалась к мысли о возможности уйти к нему от своего одиночества и призраков в доставшейся мне маленькой квартире родителей. Всякая вещь напоминала деспотизм отца и мамину зависимость, её желание угодить, бесконечные хлопоты на кухне. В замкнутом пространстве из двух крошечных комнат и закутка для кухни мне слышатся их голоса. Одним словом, я хотела избавиться от воспоминаний и одиночества. Это только в ранней юности мечтаешь о великой любви и кажется, что счастье возможно… Дальше воспроизвожу разговор с Севой почти дословно, – улыбнулась Това. – Вам действительно интересно?
– Конечно. Мне всё интересно, что связано с вами.
– Потом он спросил: «А вы где живёте?»
«На соседней улице, – ответила я. – Родителям дали квартиру сразу же, как только приехали в Израиль, меня ещё тогда не было».
«Ну да, тридцать с лишним лет назад репатриантов было немного, жильё давали всем подряд. У вас сколько комнат?»
«Всего лишь две небольшие».
«А где работает ваш отец?»
«Он умер. Работал бухгалтером у частного предпринимателя».
Я внимал каждому слову, вздоху гостьи и, чтобы не выдать давно не испытанного волнения, старался не смотреть на неё, а то подумает… да мало ли чего подумает и перестанет приходить. Привязанность дряхлого старика может оскорбить молодую женщину.
– В следующее наше свидание, – рассказывает Това, – я рассматривала Севины хоромы, в которых не было ничего, на чём бы остановился взгляд: ни картин, ни книг. Всего лишь стандартная мебель; огромный экран телевизора делал гостиную похожей на кинозал. Хозяин, поставив на стол початую бутылку вина и две грязные хрустальные рюмки, тут же принялся рассказывать о том, как он выгодно купил эту квартиру, и о своих планах снова провернуть какое-то прибыльное дело.
Чтобы не обидеть его, я, преодолев отвращение к грязной, липкой рюмке, отхлебнула вина, провозгласив тост за столь редкий коммерческий талант. Потом он повёл меня на кухню, и я изображала восторженное участие к его недавним преобразованиям: перенёс плиту, заменил раковину. При этом не могла отвлечься от тошнотворного запаха то ли грязного белья, то ли немытого тела. А ведь Севе чуть больше тридцати, откуда же этот застоявшийся запах неопрятной старости и скуки? При всей своей ухватистости владелец большой квартиры смотрелся жалким, растерянным. Судя по всему, женщины его не баловали. Короче, я поспешила слинять, уйти, значит. Первое свидание оказалось последним.
Пока Това рассказывала о своём приключении, успела сделать всю свою работу, а затем девушка сразу ушла. Спешила, даже не выпила чаю. И я оказался один перед накрытым в ожидании гостьи столом. И в который раз думаю о своей бесполезности – ничем не могу помочь неприкаянному человеку, разве что выслушать.
Мне только и остаётся, что снова погрузиться в свои фантазии: например, представить, будто жил в Иерусалиме и был убит в Иудейской войне. С тех пор прошло две тысячи лет, но кто знает, может, бывает, что путешествие души совершается во времени. Прошлое – оно же настоящее, вот и улицы в стране, и в Иерусалиме в частности, названы именами наших мудрецов и героев. Например, улица Бен Заккая – того самого, который в первом веке нового летоисчисления после разрушения Храма и утраты политической независимости обеспечил духовное существование народа. В центре города улица Ибн Гвироля – средневекового мыслителя и поэта, содержанием жизни и творчества которого стало размышление над проблемами мироздания, связи бесконечного Творца и конечного человека. Историю страны можно выучить по названиям улиц в разных городах. Я живу на улице Дов Грунер – борца за независимость Израиля, которого англичане казнили за год до появления нашего государства.
Мы вернулись в отвоёванную страну с тем же непреходящим в веках сознанием необходимости справедливости и превосходства духа над плотью. Вот только со справедливостью проблема: например, вновь прибывший специалист из России, не зная иврита и английского, часто поначалу вынужден работать уборщиком или охранником. Случается, не выдерживают подобного испытания, уезжают обратно. Главное – знать, зачем ты здесь. На нашей улице есть хостел для пожилых людей, в нём пять лет назад умерла Нина Тимофеева, мастерство которой осталось в истории мирового балета. Она приехала сюда с дочерью – тоже ведущей балериной Большого театра. У них была, казалось, несбыточная цель – сделать в стране, где не было балетных традиций, труппу на международном уровне. Надя – дочь Нины Тимофеевой, сейчас художественный руководитель Иерусалимского балета – рассказывает, что начинали с нуля на свой страх и риск, первые годы были гонкой на выживание. Всё преодолели, в настоящее время, спустя тридцать лет, у труппы большой интересный репертуар, ездят на гастроли в разные страны.
Я встречал на нашей улице Дов Грунер Нину Тимофееву – высокая, прямая, в свободных одеяниях казалась отрешённой от всего мирского. Слышал, что незадолго до смерти она предложила однажды старым женщинам в хостеле двигаться под музыку. Сидела и смотрела на толстых неуклюжих старух и, может быть, видела в них девочек, которые мечтали стать балеринами. Что она чувствовала при этом? А может, то была тоска по отвергнутой карьере – ведь могла стать выдающимся педагогом Большого театра.
Мои размышления прервал Давид, он вернулся из центра города, куда ездил в поисках «эликсира молодости и здоровья» – так он называет грузинскую минеральную воду «Боржоми».
– Голодный как волк! – обрадовался он празднично накрытому столу. – Я должен доплачивать своей метапелет за то, что благодаря ей ты совершенствуешь своё кулинарное мастерство.
Я промолчал, и мой добрый сосед, чтобы отвлечь меня от грустных мыслей по поводу не тронутых гостьей блюд, заговорил о первом грузинском философе Петре Ивере, заимствовавшем у иудеев представление о «первом», «первопричине».
– Ты что, интересовался теологией? – усомнился я в его познаниях.
– Рассказывал же тебе, что перечитал чуть ли не всю библиотеку отца. Он, занимаясь историей Грузии, читал и наших мыслителей, определивших воззрения народа. Я же хотел стать биологом, а книги, что были в доме, читал вместо романов. Собирался поступать в университет, хотел изучать естественные науки, но любовь к Софико пересилила. После нашей свадьбы стал работать лесником, начинал с помощника лесничего. Долго присматривался к саженцам сосны – моё любимое дерево. Над семенами устойчивой к засухе породы, которые привёз в Израиль, колдовал много лет.
– И забросил библиотеку отца?
– Да нет, всякую свободную минуту возвращался к ней. Не знаю, насколько мои мысли совпадают с действительностью, но можно полагать, что отец первого известного грузинского философа – теолога Петра Ивера – принял христианство, так как оно в четвёртом веке мало чем отличалось от иудаизма. Ведь евреи жили на территории Грузии задолго до нового летоисчисления, о чём можешь прочесть у многих дореволюционных историков, в частности и у твоего любимого Иосифа Флавия.[227] Иврит был настолько распространён в древней Иберии, что им пользовалось и местное население.[228]
Я молчал, не в силах справиться с грустью по поводу столь стремительного ухода Товы.
– Так вот, – продолжал Давид, – я говорил, что понятия «первое», «первопричина» Петра Ивера были производными от «Единого» иудеев. От первопричины он переходит к бытию. Бытие и первопричина сливаются воедино, ибо вне бытия нет и первопричины. Нет Бога без человека. В поисках понимания замысла Творца искатель истины отправился в Византию, затем в Палестину, где в пятом веке основал первый грузинский монастырь в Вифлееме. В шестом веке в Иерусалиме был построен грузинский монастырь Святого Креста, там спустя семь столетий провёл остаток жизни и похоронен наш грузинский поэт Шота Руставели. Есть сведения, что и царица Тамар – правительница золотого века страны – погребена там же.
Давид замолчал, затем то ли себе, то ли мне заметил:
– Что христианство может противопоставить иудаизму с его понятием о высшей духовной сущности? В Танахе нет ни рассказов о рождении Бога, ни фактов из его жизни, но есть близость религиозного опыта опыту бытия. У нас личностный диалог с Создателем…
– В христианстве тоже личностный диалог с Христом, – откликнулся я. – Однако по этому поводу Лев Толстой говорил, что он предпочитает говорить с Хозяином мира, а не с его секретарём. Иисус не зачинатель новой религии, а продолжатель учения еврейской секты ессеев. Те не проявляли интереса к политике и светской жизни, отсюда и слова Иисуса: «Царство моё не от мира сего». Он, подобно учителю праведности Кумранской общины, начало существования которой относится ко второму веку до нового летоисчисления, проповедует смирение, любовь к ближнему, отказ от насилия. При этом «учитель праведности» – не конкретное историческое лицо, а титул, которым именовался руководитель общины на протяжении её существования.