– С повышением оклада?
– С повышением оклада. Но имей в виду, Корсак: если облажаешься – нового шанса я тебе уже не дам. Иди работай, а формальности мы уладим без тебя.
Глеб покачал головой:
– Это еще не все. Мне нужен аванс.
– Что?
– Аванс, – повторил Корсак. – «Часть суммы, обязательной к платежу, выплачиваемая работнику до начала работ».
Главный редактор откинулся на спинку кресла и, сцепив пальцы, сложил руки на груди. Некоторое время он с язвительной иронией разглядывал Глеба, а потом проговорил:
– И сколько ты хочешь, Норман Мейлер?[3]
– Четыре тысячи.
– Четыре тысячи… – Турук вздохнул. – Скажи-ка мне, Корсак, тебя еще не тошнит от собственной алчности?
– Пока нет. А думаете, уже пора?
– Давно пора, Корсак, давно пора. – Главред снова вздохнул. – Ладно, вымогатель, будет тебе аванс. Теперь все?
– А как насчет извинений?
– Если хочешь – встану перед тобой на колени. Только с моим артритом я вряд ли снова поднимусь на ноги.
– Что ж, будем считать, что извинение принято, – сказал Глеб. И пробормотал в сторону: – И в кого я такой добрый?
Усмехаясь, он собрал со стола фрагменты костей и запихал их в свою объемистую холщовую сумку.
– Держи меня в курсе расследования, – сказал Турук.
– Постараюсь.
Корсак поднялся с кресла, сделал что-то вроде насмешливого реверанса и вышел из кабинета – так же стремительно, как в него вошел.
– Веревки из меня вьет… – проворчал Турук, возвращаясь к чтению бумаг, разложенных на столе. – Сукин сын.
Вопреки утверждению главреда Турука, Глеб Корсак не был алчным человеком. Он любил комфорт, любил тратить деньги на вкусную еду, приличную выпивку, отличные концерты и путешествия, но сам по себе процесс накопления денег никогда его не захватывал, и в роскоши он особого толка не видел. Глебу хватало самого необходимого. Правда, перечень необходимых вещей Глеба кому-то мог показаться слишком обширным, но у каждого свои потребности.
Глеб зашел в редакционное кафе, чтобы пропустить чашку-другую эспрессо и выкурить пару сигарет. А заодно – обдумать стратегию дальнейших действий. Подумать тут и правда было о чем. Прежде всего надо решить – следует звонить ментам прямо сейчас или лучше отложить звонок до лучших времен?
Как только он притащит кости-послания в ближайшее отделение полиции, у него тут же их изымут как вещдоки, и больше он их никогда не увидит. Сыскари, конечно, пообещают ему «максимальное сотрудничество», а потом попытаются его продинамить. Но вряд ли им это удастся. Он ведь не просто журналист, он фигурант этого дела. А значит…
Глеб одернул себя.
«Господи, о чем я думаю? Ведь никакого дела еще нет».
Однако интуиция подсказывала Глебу, что он на правильном пути. Для начала следует хорошенько прощупать почву. Узнать, нет ли в производстве дела, связанного с вырезанными человеческими костями.
У Корсака, как у любого ушлого журналиста, были приятели в МУРе и в ГИЦе[4] МВД России. Один из них был должником Глеба. Этому-то парню и решил позвонить Корсак, дабы получить необходимую информацию. Но сначала нужно было переговорить с Осей Брилем. И Корсак взялся за телефон.
– Бриль, ты продал машину?.. Так я и думал. Знаешь, как это называется? Тупить. Помни, что с каждым часом узел на твоей шее затягивается все туже, и когда у тебя совсем перехватит дыхание, меня может не оказаться рядом. Впрочем, это твоя жизнь, и делай с ней, что хочешь. Я хочу попросить тебя об одной услуге… Никому не говори про вещь, которую я приносил тебе на анализ, договорились?.. Я рад, что ты так к этому относишься. Хотя на твоем месте я бы не был таким пугливым. Все образуется, дружище. Не скучай!
Глеб отключил связь, затем порылся в телефонном справочнике своего мобильника, отыскал нужный номер и нажал на копку соединения.
– Алло, это Главный информационный центр МВД? Соедините меня, пожалуйста, с майором Коваленко… Да, я подожду.
2
Маша села в кресло, держа в руках большую чашку с горячим кофе, от которого приятно пахло гвоздикой и корицей.
Взгляд ее упал на фотографию сына, стоявшую на столе, и в памяти всплыл один разговор, произошедший перед самой аварией. Любимова тогда, едва ли не в первый раз, зашла за Митькой в танцевальный кружок. Она стояла перед сыном на коленях и помогала ему завязать шарф (у Митьки никогда не получалось сделать это самостоятельно, так же, как у его отца никогда не выходило самостоятельно завязать себе узел на галстуке).
– Вы мама Димы Любимова? – окликнул ее строгий голос.
Маша поднялась на ноги и обернулась. Перед ней стояла учительница танцев, белокурая дама средних лет, с высокой прической и строгим взглядом.
– Да, – ответила Маша. – Я мама Димы.
– Приятно с вами познакомиться. – Учительница улыбнулась и добавила язвительно: – После трех лет занятий.
Мария почувствовала, что готова провалиться под землю от стыда.
– Простите, как вас по имени-отчеству?
– Мария Александровна.
– Мария Александровна, через полтора месяца у нас будет областной конкурс по спортивным танцам. Мероприятие очень ответственное. И у Димы есть большие шансы стать призером.
– Приятно это слышать.
– Но сегодня он заявил, что собирается бросать танцы. Представляете?
– С трудом.
– Вот именно! Дима создан для танцев. Он лучший в средней группе. Я прошу вас, пожалуйста, поговорите с ним.
– Хорошо. Я с ним поговорю.
Разговор с сыном состоялся уже дома. Маша посадила его на стул перед собой, внимательно посмотрела в глаза мальчика (такие же дымчато-серые, как у его отца) и спросила:
– Митька, ты, правда, решил покончить с танцами?
– Да, – ответил сын.
– Почему?
Он отвел взгляд и тихо проговорил:
– Мам, мне это не нужно. От танцев нет никакой пользы. И вообще, танцами занимаются только девчонки.
– Кто это тебе сказал?
– Никто.
– Это папа, да?
Митя молчал.
– Это тебе папа сказал?
Сын снова посмотрел ей в глаза и произнес:
– Да. Он мне это сказал.
– Твой папа ничего не понимает в танцах, понял?
– Он сказал, что мне лучше записаться в бокс. Или на борьбу.
– Только через мой труп!
– Но ты же сама говорила, что мой папа – самый умный папа на свете.
– Я и сейчас готова это повторить. Но даже самые умные папы на свете иногда ошибаются и делают глупости.
Мария отпила еще глоток кофе. И в голову пришло новое воспоминание. Она вспомнила день размолвки. Как вошла в квартиру и увидела в постели голую женщину, как выскочила потом из квартиры, словно ошпаренная, как выкурила, стоя под дождем, несколько сигарет подряд. И как потом приехала на работу – прямо с чемоданом в руке…
Ужасно. Просто ужасно. И так стыдно.
Маша провела рукой по пышным, вьющимся светлым волосам, разделенным посередине пробором и взлетающим над головой, подобно двум трепещущим на ветру парусам, и тихо проговорила:
– Нужно работать.
Усилием воли она заставила себя думать о работе.
«Итак, – размышляла она, – вырезая кости у своих жертв, убийца совершал какой-то ритуал. А ритуал – вещь вполне осмысленная, связанная с символами и знаками. Определенно так».
Маша с наслаждением вдохнула запах кофе и сделала глоток.
«Возможно, в ритуале «похитителя костей» нужно искать какую-то этнографическую или культурологическую подоплеку, – продолжила она свои размышления. – Убийца задал нам загадку. Но для того, чтобы разгадать ее, нам не хватает эрудированности».
Мария допила кофе и протянула руку к стопке старых уголовных дел, лежавших на столе.
Спустя полтора часа Любимова оторвалась наконец от работы и, сунув под мышку несколько дел и листки с выписками, пошла потолковать со Стариком об открытиях, которые сделала.
Когда Маша вошла, полковник Жук отвернулся от окна, в которое до этого задумчиво смотрел, кивнул ей на кресло и разгладил карандашом усы.
– Как продвигается работа? – спросил он, как спрашивают о погоде.
– Работаем, – в тон ему ответила Маша. – Андрей Сергеевич, я просмотрела дела московских сатанистов и обнаружила кое-что интересное.
– Излагайте, Мария Александровна.
– Среди соседей Ирины Романенко по подъезду есть некий Семен Ушаков. Пять месяцев назад он проходил у нас по одному делу.
– По какому делу?
– Ушакова и двух его приятелей подозревали в осквернении могил на Миусском кладбище. Они сломали несколько надгробий, вскрыли одну из могил и вытащили оттуда скелет. За этим делом их застукал сторож. Он сообщил обо всем полиции, но потом надолго слег с приступом гипертонии и не смог выступить свидетелем по делу. В итоге подонков отпустили.
Полковник прищурил усталые глаза и мягко уточнил:
– Кто вел это дело?
– Следователь Мезенцев. Я с ним уже связалась и обо всем переговорила. Семен Ушаков вел себя на суде очень дерзко, даже агрессивно. Сказал, что никого не боится и плевать хотел на тех, кто «пытается пришить ему дело». Это буквальная цитата из протокола заседания суда. Звонила я и участковому инспектору. Ушаков ведет себя тише воды ниже травы. Ни одного привода, ни одной жалобы. Просто заурядный, мирный обыватель.
– Чем он занимается сейчас?
– Недавно открыл с друзьями частную автомастерскую.
Старик повернулся в кресле, задумчиво посмотрел в окно и пристукнул по столу красным карандашом. Затем снова перевел взгляд на Машу и спросил:
– Что вы намерены предпринять, Мария Александровна?
– Думаю, надо послать кого-нибудь проверить этого Ушакова. Только не в лоб, без удостоверений и тому подобного официоза.
– Хорошо. Только не посылайте Толю Волохова. У него на лице написано, что он опер.
– У него на физиономии много чего написано, – улыбнулась Мария. – Пару раз его даже принимали за бандита.