Приведя в пример не только Украину, но и Польшу, Ленин полностью поддержал резолюцию, озвученную Сталиным. Дзержинскому не оставалось ничего другого, как, не сдерживая своих мыслей и эмоций, выступить против них обоих:
– Товарищи, речь товарища Ленина меня не убедила: в его речи не было того ответа, какой товарищ должен был бы дать. Я скажу, что если товарищ Ленин упрекает польских товарищей в шовинизме, то я могу его упрекнуть в том, что он стоит на точке зрения польских, украинских и других шовинистов. Не знаю, что лучше. Я на эту тему совершенно не буду распространяться…
Товарищ Ленин сказал, что русские должны быть по отношению к сепаратистскому движению совершенно нейтральны, а польские социал-демократы должны с ним бороться. Какая это социал-демократическая точка зрения? Наши позиции должны быть одинаковыми. Разве интересы польского и русского пролетариата не совершенно тождественны?
Товарищ Ленин не прав, говоря, что весь польский парод, вследствие ужасного гнета русского правительства, был проникнут одной мыслью о мести москалям. Это неверно. Кто в 1905 году был в первых рядах вместе с русской революцией? Разве не польские рабочие? И разве на их знаменах была месть москалям? Этого не было. Напротив, этот период совершенно уничтожил тот национализм в умах рабочих, при помощи которого господствующие классы думали овладеть собственным населением.
Товарищ Ленин спрашивает, даем ли мы конкретный ответ, и говорит, что мы его не даем. Нет, мы даем. Наш конкретный ответ: национальный гнет может быть уничтожен только при полной демократизации государства, борьбой за социализм, сепаратистские же стремления есть стремления борьбы с социализмом. Мы конкретно высказываемся против права наций на самоопределение.
Феликс сел сопровождаемый одобрительными возгласами и хлопками и питерцев, и представителей национальных окраин. Он необычайно волновался; было заметно, что ему трудно владеть собой. Но, скорее всего, его худощавый, изможденный вид, это его волнение лишь усиливали впечатление от пылких слов.
Его тут же поддержал один из старейшин, Филипп Махарадзе:
– Национальный вопрос будет решен только при социалистическом строе. Национальное государство в настоящее время относится к прошлому, а не к будущему.
Чтобы остудить головы перед полагавшимся Сталину заключительным словом, обсуждением поправок и голосованием, был объявлен перерыв. В коридоре к Феликсу подошел Ленин, взял под руку и, отойдя в сторону от выходящих из зала, сказал, что он высоко ценит польскую социал-демократию, знает о её заслугах перед революцией и товарищ Дзержинский зря так обиделся. Он вовсе не хотел сказать что-то плохое о польских товарищах. Право – это вовсе не обязанность. Польский народ должен сам решать свою судьбу. Россия его вовсе не отталкивает, просто декларирует такую возможность.
Сталин выступил максимально примирительно:
– Обе резолюции в общем и целом сходятся. Пятаков списал с нашей резолюции все пункты, кроме одного – «признание права на отделение». Одно из двух: либо мы отрицаем за нациями право на отделение, и это надо сказать прямо, либо мы не отрицаем этого права.
Сейчас имеется движение в Финляндии, направленное в сторону обеспечения национальной свободы, имеется также борьба с ним Временного правительства. Возникает вопрос: кого поддерживать? Либо мы за политику Временного правительства, за насильственное удержание Финляндии и доведение ее прав до минимума, и тогда мы аннексионисты, либо мы за независимость Финляндии. Социал-демократия, поскольку она держит курс на социалистическую революцию, должна поддерживать революционное движение народов, направленное против империализма.
Либо мы считаем, что нам необходимо создать тыл для авангарда социалистической революции в лице народов, поднимающихся против национального угнетения, – и тогда мы прокладываем мост между Западом и Востоком, – и тогда мы действительно держим курс на мировую социалистическую революцию; либо мы этого не делаем, – и тогда мы оказываемся изолированными, тогда мы отказываемся от тактики использования в целях уничтожения империализма всяких революционных движений в недрах угнетенных национальностей.
Пятаков и Дзержинский говорят нам, что всякое национальное движение есть движение реакционное. Это неверно, товарищи. Разве движение Ирландии против английского империализма не есть движение демократическое, наносящее удар империализму? И разве это движение мы не должны поддерживать?..
После того как Сталин занял свое место за столом, посыпались многочисленные поправки. «Овсянников предлагает… Гельман предлагает… Ведерников предлагает… Лазуркин… Вычеркнуть… Снять… Поправка Герчикова… Добавление Смилги… Отклоняется… Поправка Матросова… Сокольников предлагает… Сокольников снимает… Дзержинский просит внести поправку… Отклоняется… Смидович… Ангарский… Соловьев… Брюханов… Сольц предлагает… Поправка отвергается…»
В обсуждении поправок самым активным был Свердлов. Пожалуй, эта была в основном именно его заслуга, что практически ни одно изменение общим голосованием принято не было. Прошли все ленинские тексты.
Дзержинскому ещё раз пришлось брать слово. Обсуждался вопрос о Стокгольмской конференции, где должны были участвовать социалисты всех стран. Здесь они с Лениным были заодно.
Снова, тяжело опираясь на палочку, Феликс поднялся на ораторскую трибуну и, несмотря на общую усталость, с первых же слов заставил аудиторию встрепенуться и с напряженным вниманием прослушать всю его речь. Он призвал держать курс на пролетарскую революцию и отказаться от участия в позорной дипломатической комедии предателей международного социализма.
В результате была принята резолюция в духе предложений Ленина и Дзержинского. Феликс не мог не заметить, что и в этом была немалая заслуга Свердлова. Он был на редкость деятелен, устраивал короткие совещания и встречи в перерывах, когда надо было сплотить делегатов по какому-либо из спорных вопросов, подготовлял проекты резолюций, составлял списки рабочих комиссий, успевал быть везде и со всеми. Именно он в первый день выступил с идеей разбить конференцию на шесть секций, что тоже повлияло на результат.
Перед выборами нового ЦК Ленин высказался лишь по одной из кандидатур:
– Деятельность Каменева продолжается десять лет, и она очень ценна. То, что мы спорим с товарищем Каменевым, дает только положительные результаты. Убедив его после трудностей, узнаешь, что этим самым преодолеваешь те трудности, которые возникают в массах.
ЦК был избран в составе девяти членов – Ленин, Зиновьев, Сталин, Каменев, Милютин, Ногин, Свердлов, Смилга, Федоров. Предлагали и кандидатуру Дзержинского, но он сам снял её, сославшись на слабое здоровье и необходимость лечения.
Глава 5«Степь да степь кругом…»
Седобородый Вайнштейн, врач лазарета в Сокольниках, куда после возвращения из Петрограда вновь поместили Дзержинского, постоянно вздыхал и добродушно ворчал:
– Ну как мне проводить перкуссии, когда у вас сплошные дискуссии? Тишина должна быть в палате, покой… Это там у вас революция, а у нас должна быть эволюция. Эволюция организма. Сил надо набираться, здоровья. Иначе никакие лекарства не помогут. Лечат ведь не болезнь, а больных.
Но его увещевания не действовали. Больные постоянно собирались группками, что-то читали вслух, что-то яростно обсуждали. И каждый непременно стремился вовлечь в разговор Феликса Дзержинского. А как иначе? Он только что с Всероссийской конференции, с Лениным разговаривал, все речи слышал, все новости знает. И Дзержинский охотно разъяснял суть резолюций и лозунгов, стараясь по возможности не акцентировать тему о бывших там страстях и разногласиях. Решения приняты и для всех членов партии, не исключая и тех, кто выступал против, стали законом. Сила партии не только в числе её членов, но и в дисциплине.
Кстати, здесь, в лазарете, он снова встретился с Люциной Френкель, которую Московское бюро помощи освобожденным из заключения назначило сюда в качестве снабженца. Она почти ежедневно доставляла больным продукты, медикаменты, бельё и непременно заходила проведать Дзержинского, передавала последние новости.
А вот когда его навещали земляки, он предпочитал выходить с ними в сад. Поскольку, как и ожидал, резолюция по национальному вопросу была принята многими неоднозначно. Стали появляться предложения о создании по примеру бундовцев и пэпээсников временного Главного правления социал-демократов Польши и Литвы в России, что уже означало некоторую обособленность как от РСДРП, так и от Главного правления, действовавшего на территории Польши.
Дзержинский выступал против, неустанно разъясняя ошибочность и опасность такого пути. Это добавляло дополнительные нервы к и без того сильному физическому и моральному истощению, вызванному и обстановкой, и итогами Всероссийской конференции.
К тому же у Феликса все-таки обнаружили последствия давнего, казалось бы, вылеченного туберкулеза. Скверная это вещь – носить в себе врага, который преследует тебя по пятам. Лишь на мгновение удается забыть о нем, но потом он опять напоминает о себе. Врачи говорят, что все же можно избавиться от него при правильном лечении, хорошем питании и строгом соблюдении режима.
В результате московский комитет большевиков решает отправить товарища Дзержинского на курс кумысолечения под Оренбург. Оценив своё состояние и реальные возможности, Феликс соглашается. Когда-то лечение в Швейцарии и санатории в Закопане действительно вернуло ему прежнее здоровье.
Получив железнодорожный билет, он про себя отметил, что в этом году все важное почему-то происходит именно в первый день месяца – 1 марта освободился из тюрьмы, 1 мая легально отпраздновал традиционную маёвку не за чертой, а в самом центре города, а теперь вот 1 июня выезжает из Москвы в далекую степную лечебницу. Причём, и это тоже впервые, судьба ведет его не на север или восток империи, а гораздо южнее.
В вагоне соседом оказался симпатичный и общительный, прилично одетый молодой человек. И лицо, и одежда, и манеры выдавали в нем то, что коротко можно было бы охарактеризовать одним словом – порода. Из вещей у него был лишь небольшой кожаный саквояжик. Такой чаще всего используют земские врачи. К ним с первого взгляда и отнес его Феликс. Поздоровавшись и поместившись напротив Дзержинского, попутчик извлек из саквояжа какую-то книгу в тисненом переплете и майский номер популярного у провинциальной интеллигенции журнала «Нива», что лишний раз свидетельствовало о его просвещенности.