После докладов Сталина и Бухарина развернулась горячая полемика о характеристике текущего момента, революционной тактике партии, отношению к существующим советам, вопросам агитации, растянувшаяся на несколько дней. Звучали призывы к осторожности, опасения, что рабочая революция не совпадет с крестьянской, утверждения о постепенности шагов к социализму, приводились примеры из практики движения пролетариата в странах Европы. Доходило до толкований сущности диалектики, демократии, рассмотрения всевозможных вариантов развития революции, апелляций к Марксу, Каутскому, Плеханову, даже давнему парижанину Дантону.
Ф. Дзержинский. Фото на удостоверение члена ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов. 1917 г.
[РГАСПИ]
Отвечая на критику и постоянно звучавшие ссылки на западноевропейский опыт, Сталин решительно произнес: «Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму».
Как один из важных, обсуждался и вопрос о неявке Ленина на суд, который собиралось устроить Временное правительство. Пресса, принадлежащая Рябушинским и Коноваловым, писала о намерениях следователей запросить участников съезда о месте нахождения Ленина, а в случае отказа прокурорский надзор возбудит против них обвинение в укрывательстве.
Особенно активно выступали издания, жонглирующие в своих названиях словом «русский». «Русское слово» помещало о съезде заметки под заголовком «Большевики зашевелились». «Русская воля» объявляла, что «вооруженное восстание 3–5 июля было организовано немецкими агентами с целью сорвать все подготовки наших военных властей к наступлению на фронте». Им противостояли близкие большевикам газеты «Рабочий и солдат», «Пролетарий» и «Социал-демократ». Но власти, вполне резонно опасаясь революционно настроенных петроградских рабочих, солдат и матросов, пока выжидали и резких действий против съезда большевиков не предпринимали.
В таких условиях, как ни странно, группа делегатов все же настаивала на том, что Владимир Ильич должен явиться на суд при гарантии полной личной безопасности, гласного ведения следствия и участия в нем членов ЦИК. Проект резолюции представил недавно вернувшийся из Америки Моисей Гольдштейн, он же Володарский, поддержанный приехавшим из Франции выпускником Сорбонны Мануильским и демобилизованным по ранению одесситом Лашевичем.
Ни с кем из них Феликс близко знаком не был. А их аргументы о необходимости именно публичного снятия обвинений с Ленина и Зиновьева, их вера в честность следователей выглядели абсолютно неубедительными и даже наивными. Возможно, они ещё плохо ориентировались в обстановке. Сталин уже до заседания высказался предельно прямо: «До суда не доведут, убьют по дороге».
Естественно, что докладывавший этот вопрос Серго Орджоникидзе выступил резко против приезда Ильича. И его тут же поддержал первым взявший слово Дзержинский:
– Товарищ, который говорил передо мной, выявил и мою точку зрения. Мы должны ясно ответить на травлю буржуазной прессы, которая хочет расстроить ряды рабочих. Травля против Ленина и Зиновьева – это травля против нас, против партии, против революции, демократии. Мы должны разъяснять товарищам, что мы не доверяем Временному правительству и буржуазии, что мы не выдадим Ленина и Зиновьева до тех пор, пока не восторжествует справедливость, то есть до тех пор, пока этого позорного суда не будет…
Съезд выступил по этому вопросу на стороне Орджоникидзе и Дзержинского, а доклад Сталина был взят за основу резолюции по оценке текущего момента. И Сталин, и Орджоникидзе, и Дзержинский, и Свердлов уже не раз подробно проговаривали все эти вопросы с Владимиром Ильичом у его шалаша в Разливе. Главная мысль была ясно изложена в розданной делегатам ленинской брошюре: «Именно революционный пролетариат должен самостоятельно взять в свои руки государственную власть – вне этого победы революции быть не может. Власть у пролетариата, поддержка его беднейшим крестьянством или полупролетариями – вот единственный выход».
В свою очередь съезд выпустил манифест «Ко всем трудящимся, ко всем рабочим, солдатам и крестьянам России», где четко расставил акценты, подчеркнув, что контрреволюция рано торжествует свою победу:
«Пулей не накормить голодных. Казацкой плетью не отереть слез матерей и жен. Арканом и петлей не высушить моря страданий. Штыком не успокоить народов. Генеральским окриком не остановить развала промышленности. Работают подземные силы истории. В самых глубинах народных масс назревает глухое недовольство. В эту схватку наша партия идет с развернутыми знаменами. Она твердо держала их в своих руках. Она не склонила их перед насильниками и грязными клеветниками, перед изменниками революции и слугами капитала. Она впредь будет держать их высоко, борясь за социализм, за братство народов. Ибо она знает, что грядет новое движение и настанет смертный час старого мира.
Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!»
На съезде был избран новый Центральный комитет, в который вошел и Феликс. Разъезжались все в бодром и даже приподнятом настроении. Единство, хотя бы формально, сохранить удалось. Обнадеживали сообщения делегатов с фронта, из крупных городов и многих губерний. Ряды членов партии уже перевалили за четверть миллиона. Это была сила, причем организованная, сознательная.
Ленин, постоянно следя за ходом съезда, по-прежнему оставался в Разливе. Но время сенокоса подходило к концу. Луговые работы завершались. К тому же начался сезон охоты, и число желающих побродить по тамошним болотистым местам могло заметно увеличиться. Да и ночевать в шалаше становилось уже прохладно. Однако возвращаться в Петроград было по-прежнему рискованно. ЦК принял решение переправить Ленина в Финляндию. Эту задачу тоже взял на себя Емельянов. Он вывел Ильича лесными тропинками к железной дороге и сумел посадить на поезд под видом кочегара.
А Временное правительство и впрямь решило поактивнее заняться выявлением и нейтрализацией наиболее активных и влиятельных большевиков. Правда, иногда эти меры выглядели явно запоздало и почти смешно. Из Москвы Дзержинскому сообщили, что тюремная инспекция из Петрограда только что запросила Бутырскую тюрьму, содержится ли там Феликс Эдмундов Руфинов Дзержинский, а если освобожден, то по чьему распоряжению.
Что могла ответить Бутырка очнувшимся канцеляристам? Только истинную правду – «1 марта сего года толпой народа освобожден из-под стражи». Последовала новая депеша: «Какие приняты меры к розыску?»
Администрация тюрьмы в недоумении запросила разъяснений у прокурора окружного суда: разыскивать Дзержинского или просто официально оформить его освобождение задним числом? Кажется, этот вопрос до октября так и не решили. А вскоре уж пришло время самому Дзержинскому слать свои приказы в Бутырку.
Глава 8«Промедлим – обойдутся без нас!»
Феликс вышел из квартиры на Кавалергардской ещё совсем засветло. Хотя определение «светлый» едва ли может быть уместным по отношению к тусклому октябрьскому дню в Питере. Хорошо, хоть дождя не было. Небо с утра хмурилось, но решительности, видимо, недоставало и ему, как многим из тех, с кем предстоит сегодня встретиться на заседании Центрального комитета.
Путь предстоял неблизкий. Дзержинский рассчитал так, что в оживленном центре, среди простого народа, в своей солдатской шинели особого внимания не привлечет, а вот когда подойдет к Троицкому мосту и перейдет на другую сторону Невы, как раз начнет смеркаться. И там уже останется всего ничего по прямой до монастыря Иоанна Кронштадтского, чьи массивные строения никак не дадут заблудиться даже при нынешнем слабом освещении города.
Он как-то уже бывал в этой квартире на набережной Карповки, напротив монастыря, куда сегодня прибудет только что вернувшийся из Финляндии Ленин.
В дни последнего съезда там работала редакционная комиссия. Место было тихое, удаленное от центра. Квартиры сдавались внаем, причем чаще всего ненадолго, паломникам, приезжающим со всех концов России преклонить колени перед мощами святого праведника. С точки зрения конспирации это очень удобно. Много самого разного меняющегося люда. Квартира на первом этаже. В неё можно попасть как через парадный вход, так и через черную лестницу. Все комнаты проходные по кругу, изолированных помещений нет.
Н. Е. Гиммер.
[Из открытых источников]
Когда-то в Лодзи, придя на конспиративную квартиру, он обратил внимание на торчащий снаружи ключ. Оставаясь на лестничной площадке, осторожно приоткрыл массивную дверь и обнаружил внутри засаду. Прежде чем полицейские спохватились, он захлопнул дверь и быстро дважды провернул ключ в замочной скважине. Затем абсолютно спокойно спустился по лестнице и предупредил других подходивших к дому подпольщиков.
Сегодня подобное было маловероятно. Дополнительной страховкой была фигура официального съемщика этих пятикомнатных апартаментов – известного меньшевика Суханова, вполне лояльного нынешней власти, побывавшего в своё время и эсером, и народником, которого заподозрить в симпатиях к большевикам никому не пришло бы в голову.
С Николаем Гиммером, такова была настоящая фамилия Суханова, Дзержинский познакомился в Швейцарии. И он сам, и его семья были достаточно примечательны. Притчей во языцех была история, как в 1895 году отец Николая, обрусевший немецкий дворянин, не получив разрешения на развод у церковных инстанций, по договорённости с матерью инсценировал самоубийство и исчез, чтобы дать супруге возможность повторно выйти замуж. Но все открылось. Они оба были приговорены к ссылке, заменённой годом заключения. Многие считали, что как раз их семейная драма послужила графу Толстому материалом для известной пьесы «Живой труп».
Пожалуй, не менее любопытна была и семейная драматургия сына. Он, будучи давно и неплохо знаком с Лениным, постоянно критиковал его за радикализм, социальную демагогию, а «Апрельские тезисы» вообще публично определил как «беспардонную анархо-бунтарскую систему». В свою очередь Ильич в статье «О нашей революции» обвинил Суханова в педантском отношении к марксизму, в непонимании «его революционной диалектики», а Троцкий, который тоже должен быть сегодня в сухановской квартире, поставил ему диагноз политической близорукости.