Ну да, Феликс часто спорит. Отчаянно. Невзирая на лица. Порой до хрипоты. Вот командующий Петроградским военным округом Антонов-Овсеенко издал приказ об упразднении милиции, считая, что охрану общественного порядка теперь надо осуществлять путем всеобщего вооружения. А Дзержинский на заседании ВРК выступил против, своего добился и оказался прав, иначе ситуация оказалась бы совсем аховой. Меньше месяца назад Каменев, будучи главой переговорной делегации, прямо нарушил решение ЦК, согласился с требованием эсеров и меньшевиков вывести Ленина из состава правительства. А Дзержинский резко заявил о недопустимости отвода Ленина, о недоверии этой делегации и замене её состава…
Каменеву, Зиновьеву, Троцкому, Бухарину, тому же Рыкову почему-то прощалось и прощается куда больше. А ведь Дзержинский хоть и спорит, но принятые решения выполняет безоговорочно. Исподтишка ничего не делает. Правду не скрывает, чем, конечно, число тайных и явных недоброжелателей множит. Но назови сейчас кандидатуру Дзержинского Бонч-Бруевич, может создаться впечатление, что один шляхтич ратует за другого. Надо быть осторожнее…
Возникшую паузу Ленин истолковал по-своему:
– Вам, конечно, понадобятся люди. Передайте эту записку в Петроградский комитет. Должны помочь. Дело архиважное.
Вернулся за письменный стол, на котором, как всегда, были целые горы бумаг, свежие выпуски газет, заграничные издания, телеграммы, сводки наркоматов, и написал короткий текст:
«Прошу доставить не менее ста абсолютно надежных членов партии в «Комитет по борьбе с погромами», комната 75, 3-й этаж Смольного».
Владимир Дмитриевич смалодушничал. Не отказался.
Людей дали. Конечно, не очень подготовленных, но энергичных. Распределили обязанности, закрепили районы, наладили связи… Работа в комнате 75 закипела. Отовсюду пошли донесения, подозрения, жалобы… Предпринятые расследования обрастали фактами, именами, документами. Росли как снежный ком и становились просто неподъемными. Чуть не ежедневно обнаруживались новые заговоры, склады оружия, тайные переписки, конспиративные собрания, явочные квартиры… Нередко выяснялось, что за как бы стихийными пьяными погромами стоят откровенные контрреволюционеры. Они заранее узнают адреса складов и направляют туда толпу. Пришлось даже задействовать пожарные части для выкачивания вина из погребов и бочек в сточную трубу.
Пошли аресты… Приказом по Петроградскому военному округу было объявлено об упразднении всех офицерских и классных гражданских чинов, званий и орденов.
Однако все предпринятые меры не смогли предотвратить решение «Союза союзов служащих государственных учреждений» о начале Всероссийской политической забастовки. А сегодня была перехвачена телеграмма так называемого подпольного «Малого совета министров» с призывом к саботажу во всероссийском масштабе. Ситуация в Петрограде и других городах могла выйти из-под контроля.
С этими безрадостными новостями и вошел Бонч-Бруевич к Ленину. Тот, лишь на минуту оторвавшись, продолжал что-то быстро писать:
– Извините, Владимир Дмитриевич, буквально через минуту буду весь в вашем распоряжении.
Грузно опустившись в кресло сбоку от письменного стола, Бонч-Бруевич глубоко вздохнул и водрузил перед собой внушительный кожаный портфель, купленный ещё в Цюрихе, и с тех пор неизменно сопровождавший хозяина. Представить Владимира Дмитриевича без этого аксессуара было практически невозможно. А о вместимости его можно было только догадываться. Это был явный родственник сказочной скатерти-самобранки. В нужное время из него извлекался тот самый единственно нужный документ.
Щелкнули открываемые замки, и в комнате сразу почувствовался запах типографской краски, давно заглушивший прежний аромат кожи, искусно выделанной европейскими мастерами.
Некоторые шутили, что этот портфель обладал уже и собственным авторитетом, и даже солидным партийным стажем. Действительно, за полтора десятка лет он побывал подручным и эмигранта, и подпольщика, и агента нелегальной «Искры», изобретателя конспиративной множительной техники, руководителя легального издательства «Жизнь и знание»… Скрывал в своих недрах рукописи, листовки, прокламации, свежие номера газет, уверенно располагался на столе главного редактора «Известий Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов»… В знаменательный день 25 октября именно он порадовал Ленина публикацией обращения «К гражданам России!» и «Декрета о земле». А теперь вот сей портфель дослужился и до непременного присутствия на заседаниях нового правительства. Правда, последнее время его содержимое стало все чаще вызывать озабоченность и тревогу.
Наконец Ленин закончил писать, отложил ручку и бумагу. Бонч-Бруевич стал докладывать положение. Владимир Ильич внимательно слушал, не перебивал, лишь поводил головой, сжимал переплетенные перед собой пальцы и хмурился. Затем резко поднялся, нервно прошелся по кабинету и воскликнул:
– Владимир Дмитриевич! Я понимаю, что вам сложно. На вас и, кроме этого, масса важнейших ежедневных дел. Но неужели у нас не найдется своего Фукье-Тенвиля[2], который обуздал бы контрреволюцию? Сейчас это вопрос жизни и смерти!
Сравнения с Французской революцией, с Конвентом, с Робеспьером, Маратом и Дантоном, с якобинцами последние месяцы были особенно в ходу. Троцкий и Бухарин даже предлагали вместо Учредительного собрания созвать «Революционный Конвент» из большевистской и левоэсеровской фракций. Однако Фукье-Тенвиля как-то до этого не поминали. И не только из-за «непролетарской» сложности фамилии. Общественный обвинитель французского трибунала отправил на эшафот слишком многих, в том числе и Дантона. Но в итоге и сам не избежал этой печальной участи.
– Фукье-Тенвиль, насколько я помню, действительно навел порядок, но он был юристом, а вовсе не революционером, – мягко заметил Бонч-Бруевич. – Верно служил сначала королю, а потом и Конвенту… Вот, кстати, посмотрите, что пишут в своем постановлении прежние сыскари Петрограда.
Он достал из портфеля еще одну бумагу и зачитал:
«…Имея в виду, что служащие уголовного розыска по своему призванию имеют своей задачей и обязанностью лишь борьбу с уголовной преступностью, что учреждение это беспартийно и помогает всякому пострадавшему и работа его не приостанавливалась при всех сменах правительственной власти, несмотря на двукратный разгром управления заинтересованными уголовными преступниками, общее собрание постановило продолжить свою уголовно-розыскную работу при существующей в данный момент власти и исполнять свой тяжёлый гражданский служебный долг перед населением Петрограда по борьбе со всевозрастающей уголовной преступностью».
– Всевозрастающей!.. А возрастает-то почему? – мгновенно отреагировал Ленин. – Потому что тесно сплетена с контрреволюцией. Нам нельзя повторять ошибок Парижской коммуны. От прежней государственной машины мы ничего не получим, кроме саботажа. Нам нужен свой государственный аппарат. Юрист, говорите? Юрист… Вот эсеры предлагают в наркомы юстиции адвоката Штейнберга. И мы согласимся. Хотя нам вовсе не адвокат нужен! Нам нужен наш, «красный» Фукье-Тенвиль! Не юрист, а именно революционер! Якобинец! Верный делу партии, энергичный, незапятнанный и авторитетный. Который будет действовать твердо, решительно и беспощадно. И нужен незамедлительно!
Он снова занял место за столом. По ставшему задумчивым, даже чуть отрешенным лицу, по покинувшим собеседника глазам, по неторопливо поглаживающим бородку пальцам было видно, что в уме он перебирает различные кандидатуры.
Бонч-Бруевич тоже сидел молча. Знал, что в таких случаях Владимир Ильич не любит подсказок, предпочитает собственные решения. Названная кем-то кандидатура может принести скорее обратный эффект.
А на следующее утро в самом начале их разговора Ильич сам вернулся к этой теме. Интонация прозвучавшего вопроса «Не поручить ли нам это товарищу Дзержинскому?» не оставляла сомнений в окончательности решения, которое он тут же и обосновал:
– У Дзержинского нюх на предателей и провокаторов просто отменный. Он еще в подполье это проявил. Честный, принципиальный. Энергичный. Ситуацией владеет и организатор хороший. Ликвидационная комиссия Военно-революционного комитета и без него справится. Давайте сегодня же вынесем это на Совнарком. Примем решение. И пусть товарищ Петровский немедленно сообщит Феликсу Эдмундовичу.
Владимир Ильич на минуту задумался и продолжил:
– И вот ещё что… Надо бы прояснить возможность такой всероссийской забастовки, которой нас пугают, и ломки этой ситуации путем, к примеру, лишения стачечников продовольственных карточек. А заодно сразу выработать текст особого декрета о недопустимости стачек в государственных учреждениях. Можно поручить это Троцкому. И передать Дзержинскому.
Я тоже подготовлю Феликсу Эдмундовичу записку по этому поводу. А уже завтра, – Ленин поднял указательный палец, – и это тоже не забудьте в повестке, ждем его на заседании с конкретными предложением по составу и первоначальным мерам. По поводу мер пусть особо не стесняется. Миндальничать не время!
Глава 11Всероссийская чрезвычайная
Когда Петровский зашел в кабинет Дзержинского, у того была делегация крестьян из Псковской губернии.
– Сегодня важно разрушить старый порядок, – внушал им Феликс Эдмундович. – Научиться жить по-новому. Нас, большевиков, еще не так много, чтобы без вас выполнить эту историческую задачу. Мы здесь только для того, чтобы направить в нужное русло ваши действия, в которых и жажда справедливости, и стремление к счастливой, свободной жизни, и законное желание угнетенных отомстить своим угнетателям, которые, кстати, вовсе не успокоились и сегодня продолжают чинить вам всякие препятствия.
После того как ходоки степенно попрощались и вышли, Петровский не преминул отметить:
– Вот все-таки непросто с ними. В глазах постоянно какая-то хитринка. Послушают тебя, помолчат, покивают, а вернутся и сделают по-своему. С рабочими общий язык с первого слова находишь и ощущаешь уверенность, что твои слова не в песок ушли.