Многих из них Феликс хорошо знал лично. Среди них были главный теоретик индивидуального террора Чернов, его практик Абрам Гоц, известные меньшевики Ираклий Церетели и Дан-Гурвич… Люди, ещё совсем недавно уважаемые в революционном подполье, более чем серьёзные, но в той же мере безответственные.
Кстати, того же Чернова сначала не менее восторженно, чем Ильича, встречали на Финляндском вокзале, а в июле уже задерживали разъяренные, готовые к расправе кронштадтские матросы и отпустили только благодаря Троцкому. Правда, вслед за тем уже сам Троцкий со товарищи оказался на нарах, а Ленин объявлен в розыск. «Церетели и Черновы – министры без власти, министры-куклы, вожди партий, поддерживающих палачество», – писал о них тогда Владимир Ильич.
Все так, все так. Хотя Дзержинскому, даже под нажимом Ленина, трудно было решиться на временный арест будущих членов Учредительного собрания, ещё труднее представить картину, как один из узников бунтовавшего Александровского централа будет вынужден вести допрос другого.
Впрочем, с некоторых пор их борьба уже стала не общей. Их мечты о народном счастье и методах его достижения разошлись слишком далеко, и слишком многое поставлено на карту. Дзержинский по своей привычке не столько даже допрашивал, сколько пытался вникнуть, переубедить, усовестить былых соратников, доказать, что их компромиссы с прежней властью, их трусливое заячье петляние привело к обратному – к борьбе уже против самого народа.
Он, конечно, предполагал, какую бучу поднимет эсеровская пресса. Но вот того, что представители этой партии, нарком юстиции Штейнберг и член коллегии Карелин, просто так, используя служебное положение, исподтишка без его ведома освободят арестованных, не ожидал.
Так получилось, что решение о ВЧК было принято практически в то же время, как левые эсеры вошли в Совнарком, и, конечно, они сразу почти нахрапом полезли в её дела. Правда, обойти Дзержинского никак не получалось. Вот и решили таким примитивным образом продемонстрировать ему свою власть.
В. М. Чернов. [Из открытых источников]
А между тем накануне открытия Учредительного собрания с особой остротой встала проблема именно индивидуального террора. Чекисты выяснили, что, например, под видом Солдатского университета создана целая база террористов, где проходят обучение до тридцати солдат, вооруженных вплоть до бомб. Опыт правых эсеров нельзя недооценивать, а численность их боевой группы уже под сотню. И что? Ограничиться наблюдением. Но на серьезное наблюдение просто нет людей. Опять отследим, арестуем, а Штейнберг выпустит?
Дзержинский вынужден апеллировать к СНК. Специально собрались. Наркомюст упорно настаивал на праве контролировать ВЧК, на обязательной проверке следственных комиссий и особом порядке выдачи ордеров на арест политических деятелей, а это означало, что большевики должны просто передать им важнейшие рычаги реальной власти. Резолюция, предложенная Лениным и Сталиным, признавала действия наркома юстиции Штейнберга и члена коллегии Карелина неправомерными и еще раз утверждала принцип подчинения ВЧК и других следственных комиссий непосредственно Совнаркому.
Однако одним заседанием не обошлось. После бурного обсуждения принято, что ВЧК не подчиняется наркому юстиции, но информирует его и НКВД о произведенных политических арестах. Но левые эсеры не успокаивались, решили, что называется, не мытьём, так катаньем – потребовали делегировать своих представителей на ответственную работу в ВЧК, в том числе и в её коллегию. Совнарком ответил, что тогда каждая кандидатура будет утверждаться им. Им, но все-таки не Дзержинским. А как тогда гарантировать секретность операций? Как гарантировать безопасность внедряемых сотрудников?
Вот ведь все это время, уже около двух недель, Ильин под именем поручика Мещерского обедает и ужинает в кафе Филиппова. Встречаясь со своими новыми «друзьями», он постепенно обогащает чекистов получаемой информацией об офицерских организациях и группах «Союз помощи офицерам-инвалидам», «Все для родины», «Белый крест», «Чёрная точка». И все это благодаря совсем узкому кругу задействованных в операции.
Ильину удалось продержаться до конца. Об отправке отряда на юг было объявлено в кафе на углу Невского проспекта и Николаевской улицы. Ударники тут же принялись отчаянно отмечать это событие. Ильин, прикинувшись несколько перебравшим, улучил момент, на минуту вышел и по телефону сообщил своим. Через полчаса нагрянули чекисты. Всех взяли. Следствие установило, что руководили группой бывший полковник Ланской и поручик по фамилии Орел. Начались допросы. А «поручик князь Мещерский» был с благодарностью разжалован обратно в секретари коллегии ВЧК.
Оказалось, впрочем, что в поисках преступлений можно даже не выходить за порог здания на Гороховой. В ноябре комиссаром по управлению делами над бывшим Петроградским градоначальством был назначен одессит эсер Михаил Фаерман, который затем передал дела Ворошилову, а сам занял пост комиссара гражданского отделения Петроградского военного округа. Так вот всего за месяц он вместе со своим делопроизводителем анархистом Любовным, подделав документы, похитили немало имущества и ещё значительную сумму казенных денег. В их квартирах были найдены также чистые бланки Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов с печатью Военного отдела.
Ознакомившись с протоколами расследования, Феликс снабдил их пометкой: «Интересны и расписки Любовного: 29 ноября получает от Фаермана десять тысяч рублей, а через 3 дня получает снова десять тысяч пятьсот семьдесят рублей. Где отчет и на что он получил? Явно, что эти господа – мошенники».
Чекисты набирались опыта и знаний, увеличивалось число информаторов. Сотрудники едва успевали проверять многочисленные сигналы о нелегальной транспортировке оружия и боеприпасов, создании подпольных боевых групп, подготовке террористических актов, налетов и грабежей, спекулянтах и саботажниках.
Вскоре была раскрыта еще одна офицерская организация во главе с генералом Хомутовым. При обыске у него обнаружили два письма. В одном, отправленном из ставки Корнилова, Хомутову и ещё нескольким руководителям подполья рекомендовалось ждать в Петрограде особых событий. Не прошло и нескольких дней, как был арестован полковник Чеченского полка Гейман. И у него нашли важное письмо плюс записную книжку с вытравленными адресами. Большую часть из них удалось восстановить. Это помогло выявить следующую организацию под названием «Военная лига». Она активно занималась подготовкой контрреволюционного мятежа.
Поступала информация и о различных планах ликвидации Ленина, Троцкого и других руководителей государства. Данные тщательно проверялись. Накануне заседаний Учредительного собрания можно было ожидать всего. Владимиру Ильичу советовали хотя бы на несколько дней покинуть город. Бонч-Бруевич, у которого Ленин по-прежнему квартировал, обсуждал этот вопрос с Дзержинским. А тот в свою очередь упомянул об этом в разговоре с прибывшим на работу в ВЧК членом Петроградского комитета Яном Берзиным. И тут выяснилось, что Берзин только что провел пару дней в бывшем императорском санатории «Халила» недалеко от Петрограда.
– Там тихо, спокойно. Хороший дом. Сосновый воздух. Молочная кухня, каши… – расписывал Ян.
– Но это уже Финляндия… – засомневался Дзержинский.
– Да какая там Финляндия? Этот район полностью контролирует наш Ивар Смилга. Охрану Ильичу, конечно, надо обеспечить, вот и всё!
И самый молодой член ЦК Смилга, и Берзин были ребята проверенные, боевые. Во время Октябрьских событий Смилга подготовил в Гельсингфорсе несколько мощных вооруженных отрядов и ждал условленной телеграммы от Свердлова с текстом «Присылай устав», а получив, тут же отправил в Петроград несколько «уставов» – составов с бойцами, которые там очень пригодились.
Дзержинскому оставалось только передать эту рекомендацию Бонч-Бруевичу, а тому уговорить Ленина. Все получилось. Владимир Ильич с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной, с неизменным спутником Эйно Рахья и двумя телохранителями отправился в санаторий. Одна забота на время слетела с плеч.
Перед самым Новым годом «господин курьер» Сорокин принес Дзержинскому аккуратный конверт, адресованный председателю ВЧК лично и снабженный каллиграфически четким грифом «Совершенно секретно». Вскрыв его, Феликс обнаружил письмо некоего Константина Александровича Шеваро-Войцицкого. Сама фамилия эта в Польше была достаточно известна. Писатель и редактор Казимир Владислав Войцицкий в прошлом веке участвовал в освободительном восстании, сидел в тюрьме, издал трёхтомное собрание народных пословиц и поговорок. По его книгам Феликс когда-то изучал польскую литературу.
Письмо, которое сейчас держал в руках Дзержинский, было пространным и обстоятельным. Ясно, что автор стремился вызвать интерес к своей персоне за счёт подробной биографии, взвешенной оценки ситуации в России и вокруг России и обещания своим трудом «принести несомненную пользу не только внутри Советской Республики, но и вовне». А также сообщал, что имеет десятилетний опыт работы в качестве секретного агента военной разведки и контрразведки. Работал с генералом Батюшиным, выполнял задания за рубежом, а в последнее время служил сотрудником по особо важным поручениям при штабе 42-го армейского корпуса, расквартированного в Финляндии.
– А кто принес это письмо? – спросил Феликс, порывистым шагом выйдя в приемную.
– Господин Дзержинский! – степенно ответствовал, поднявшийся со стула Сорокин. – Человек не изволил представиться, хотел нанести вам личный визит, но охрана не пропустила. Тогда вот и передал пакет. По виду, кажись, из офицеров. Сказал ещё, что будет дожидаться ответа там, внизу.
– Будьте любезны, Григорий Кириллович, скажите охране, что я разрешил, и проводите его ко мне.
Дзержинский в промежутках между срочными делами уже наводил справки, искал толковые кадры – разведчиков, шифровальщиков, криптографов. Совнарком постоянно требует свежую, проверенную информацию. Круг задач ВЧК расширяется с каждой неделей. А тут на ловца и зверь бежит. Причем ценный. Очень ценный! Работа под началом главного разведчика Генерального штаба Николая Степановича Батюшина, о котором много писала отечественная пресса, была более чем серьезной рекомендацией.