Глава 15Заминированный мир
Все чаще и чаще сквозь будничную суету и бессонницу мысли Феликса уносились за тысячу километров от Невы в небольшой городок Брест-Литовск, где начал переговоры с Германией наркоминдел Троцкий. Начал без твердой цели. Тянул как мог. Надежда была на то, что противник не выдержит: только что в Австрии прошла всеобщая стачка из-за голода, потом такая же полумиллионная в Берлине.
Агенты Шевары меж тем доносили, что начальник штаба Восточного фронта германский генерал Хоффман решил поддержать идею «мира без аннексий и контрибуций», но только в одном пакете с декларируемым самими большевиками «правом наций на самоопределение». Тогда по его замыслу «самоопределившиеся» национальные окраины никуда не денутся, неизбежно попадут под немецкое влияние. И это для Германии – жизненная необходимость. На Западе запасы продовольствия практически исчерпаны, но они есть на Востоке.
А споры в ЦК не стихали, большинство требовало продолжения войны. На этом настаивали и левые эсеры в правительстве. Зиновьев убеждал, что подписанный мир ослабит революционное движение в Европе, а это вскоре приведет к гибели социалистической республики и в самой России. Урицкий резко бросал, что «лично у него рука не поднимется подписать похабный мир».
Феликс тоже со всей прямотой заявил, что заключение договора – это полная капитуляция, подписывая его, мы ничего не спасём. Его мучила горькая мысль о том, что соратники в Польше и Литве будут в таком случае наверняка отрезаны. Их задавят либо германцы, либо Пилсудский. Даже родные места в Белоруссии, запад Малороссии могут оказаться за границей… Это было слишком похоже на предательство. Чего стоили теперь прежние речи и убеждения Дзержинского в том, что польский народ может достичь свободы только в единстве с Россией?
Вопрос никак не решался, и эта неясность явно дезориентировала и расшатывала партию. Германия заявила, что готова принять условие о мире без аннексий и контрибуций, только если этот мир подпишут все воюющие страны. Однако ни одна из стран Антанты и не думала присоединяться к мирным переговорам, поэтому немцы отказались от требований большевиков. Речь во втором раунде переговоров шла исключительно о сепаратном мире, условия которого диктовала Германия. На заседании ЦК Сталин констатировал: «Ясности и определенности нет по вопросу о мире, так как существуют различные течения. Надо этому положить конец».
Единственно возможным компромиссом многим показался предложенный Троцким. Он формулировался приблизительно так: «Войну прекращаем, армию демобилизуем, а вот мира не подписываем. Если немцы не смогут двинуть против нас войска – это будет огромной победой. А если двинут – мы всегда успеем капитулировать».
Но вот 9 февраля свой, сепаратный, договор с немецкой и австро-венгерской делегациями подписала подсуетившаяся Украинская рада, войска которой буквально накануне были выкинуты из Киева отрядами красногвардейцев левого эсера Муравьева.
И сразу же германская сторона ультимативно потребовала от Троцкого принять предложенные ими условия мира. На что последовал вполне уместный и эффектный на митинге или даже конференции, но неожиданный и едва ли продуктивный за столом переговоров ответ:
«В ожидании того, мы надеемся, близкого часа, когда угнетенные трудящиеся классы всех стран возьмут в свои руки власть, подобно трудящемуся народу России, мы выводим нашу армию и наш народ из войны.
Наш солдат-пахарь должен вернуться к своей пашне, чтобы уже нынешней весной мирно обрабатывать землю, которую революция из рук помещиков передала в руки крестьянина. Наш солдат-рабочий должен вернуться в мастерскую, чтобы производить там не орудия разрушения, а орудия созидания и совместно с пахарем строить новое социалистическое хозяйство… Мы не можем поставить подписи русской революции под условиями, которые несут с собой гнет, горе и несчастье миллионам человеческих существ.
Правительства Германии и Австро-Венгрии хотят владеть землями и народами по праву военного захвата. Пусть они свое дело творят открыто. Мы не можем освящать насилия. Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора».
Генетически привычные к орднунгу, к тому, чтобы все было разложено по полочкам и сопровождено конкретными бирками, немцы на некоторое время действительно застыли в недоумении. Но затем по приказу кайзера двинулись вперед, беспрепятственно заняли Эстонию, дошли до Нарвы, взяли Псков. Дальше движение несколько застопорилось – зима была снежная, по Петрограду и то из-за сугробов проехать было нелегко.
Совет народных комиссаров 21 февраля принял обращение «Социалистическое Отечество в опасности!». В нём предписывалось расстреливать на месте «неприятельских агентов, спекулянтов, громил, хулиганов, контрреволюционных агитаторов и германских шпионов», а также «сопротивляющихся мобилизации в батальоны для рытья окопов работоспособных членов буржуазного класса».
Тем временем самосуды в Петрограде продолжались. В ночь на 23 февраля на Суворовском проспекте были застигнуты на месте преступления шесть грабителей, вытаскивающих из хранилищ магазина золото, серебро и другие драгоценности. Солдаты без колебаний расстреляли их на месте как контрреволюционеров.
Дзержинский решил дополнить правительственное обращение специальным объявлением в газетах:
«Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией при Совете Народных Комиссаров доводит до сведения всех граждан, что до сих пор комиссия была великодушна в борьбе с врагами народа, но в данный момент, когда гидра контрреволюции наглеет с каждым днем, вдохновляемая предательским нападением германских контрреволюционеров, когда всемирная буржуазия пытается задушить авангард революционного интернационала – российский пролетариат, Всероссийская чрезвычайная комиссия, основываясь на постановлении Совета Народных Комиссаров, не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, громилами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения на месте преступления, а потому объявляет, что все неприятельские агенты и шпионы, контрреволюционные агитаторы, спекулянты, организаторы восстаний и участники в подготовке восстания для свержения Советской власти – все бегущие на Дон для поступления в контрреволюционные войска калединской и корниловской банды и польские контрреволюционные легионы, продавцы и скупщики оружия для отправки финляндской белой гвардии, калединско-корниловским и довбор-мусницким войскам, для вооружения контрреволюционной буржуазии Петрограда будут беспощадно расстреливаться отрядами комиссии на месте преступления».
Причем если в Петрограде даже по отношению к людям, обвиненным в серьезных правонарушениях, довольно часто применялось лишь общественное порицание, внушение, убеждение, то в регионах правосудие творилось не пойми как. ЧК должна передавать дела в трибуналы, в суды. А там-то что? Вот вчера на стол Дзержинского легла записка от одного из сотрудников:
«Жена моя осуждена к 15-ти годам каторги Казанским Рев. трибуналом за то, что позволила себе быть в буржуазной семье на обеде и пить вино, о котором я раньше не знал, а узнал только теперь по делу… Карл Карлсон».
Рижанин Карлсон был хорошим работником, членом партии с 1906 года, за плечами и аресты, и эмиграция, перешел в ВЧК из типографии «Известий». И вот на тебе. Они тут в Питере убийц и шпионов ловят, а в Казани, видишь ли, в бирюльки играют! На ровном месте выращивают преступления для отчета. Подобные факты из разных мест время от времени всплывали и раньше.
Феликс вызвал к себе Карлсона, успокоил и прямо при нем позвонил во ВЦИК Авелю Енукидзе, подчеркнул, что берет супругу своего сотрудника на поруки. Тот пообещал все решить.
Дзержинскому стало окончательно ясно, что анархическому разгулу, дискредитирующему советскую власть на местах, надо ставить прочный заслон. На повестку дня ВЧК выдвигается безотлагательный вопрос о перестройке названного сначала Организационным в Иногородний отдел, чтобы его полномочия всем стали понятны. Вместе с местными советами он будет организовывать и контролировать однотипные чрезвычайные комиссии, которые и должны заниматься всеми арестами, обысками, реквизициями и конфискациями. Стало ясно и кого рекомендовать на должность председателя Казанской ЧК – пусть Карлсон там сам и разбирается.
Преступлений в Петербурге в сравнении с ноябрем – декабрем стало заметно меньше. После передачи Ревтрибуналу чекиста Березина, застрелившего одного из арестованных, поднялась дисциплина и среди сотрудников, практически прекратились жалобы на самоуправство и рукоприкладство. «Тот, кто станет жестоким и чье сердце останется бесчувственным по отношению к заключенным, – внушал сотрудникам Дзержинский, – должен уйти отсюда. Здесь, как ни в каком другом месте, нужно быть добрым и благородным».
Хотя многое объяснялось и изнурительной, связанной с постоянным риском работой, наглостью задерживаемых преступников, уверенных в революционном гуманизме.
В последние недели все чаще и чаще на Гороховую стали приходить люди с сообщениями о лжечекистах, которые предпринимали обыски, предъявляли липовые мандаты и ордера, конфисковывали деньги, ценности и предлагали по окончании следствия прийти за всем этим в ВЧК. С сопротивляющимися они безжалостно расправлялись. Причем свидетели все чаще стали уточнять, что вели себя бандиты не как обычные уголовники, а будто люди образованные, благородного сословия.
Особой дерзостью и жестокостью отличался некий самозваный князь, рецидивист с вычурным именем Константин Эболи де Триколи. За ним охотились давно. И однажды он чуть было не попался. С сообщниками и поддельным ордером «князь» сунулся в магазин известного антиквара Савостина, но в тот момент там оказались чекисты. Сохраняя хладнокровие и ничем не выдавая себя, грабитель подождал ухода настоящих сотрудников ВЧК, а затем все же совершил задуманное.