– Не хотят? – прямо спросил Варлам.
– Да не то чтобы не хотят, – с досадой ответил Иоффе, – Всё это они будто бы принимают, но в жизнь-то не проводят.
– Надо потребовать от них это со всей решительностью, – настаивал Аванесов.
– Вы все несомненно переоцениваете близость германской революции, – обиженно возразил Иоффе, – а мне в это время приходится улаживать мелкие дипломатические конфликты, опираясь на этакие хорошие отношения со всею здешней мерзостью.
– Я думаю, надо действительно опереться на деятелей «Спартака». Они надежнее, – высказал свое мнение молчавший Феликс. – Жаль, конечно, что Роза и Либкнехт все еще в тюрьме. Но я готов переговорить с Яном Тышкой, Эрнстом Майером, Августом и Бертой Тальгеймер. В общем, надо срочно созвать конференцию.
– По моим агентурным данным, Карла Либкнехта вот-вот выпустят, – заметил Иоффе. – Только вот мне на конференцию, увы, не попасть. Сегодня просто чудом от шпиков избавился.
– И не надо, – заметил Дзержинский. – Стоит только их дезориентировать заранее. Объявить конференцию пораньше и где-нибудь в других городах, не в самом Берлине.
Так и сделали. Был пущен слух об Эрфурте и с более ранней датой. А на самом деле она прошла в столице 12–13 октября. В Берлине Феликсу удалось встретиться и с Вацлавом Менжинским, который в ранге советского консула вёл здесь переговоры о поставке германского угля в Петроград. От него он получил, пожалуй, более полную и объективную информацию о ситуации в Германии. Внешне выглядевший угрюмым и малообщительным, Вацлав обладал аналитическим умом, блестящим образованием, знанием многих языков и цепкой наблюдательностью.
После чего Феликса ждали Берн и встреча с семьей. В последний берлинский день он долго выбирал подарок сыну и остановился на конструкторе. Во-первых, немцы были большие мастера в этом, а во-вторых, он хотел вырастить сына созидателем, конструктором той новой жизни, за которую столько лет боролся и продолжает бороться его отец.
Но было в Швейцарии и ещё одно место, где не мог не побывать Феликс. Положил букет роз на могилу своей несостоявшейся невесты Юлии Гольдман, от постели которой не отходил когда-то всю последнюю неделю ни днем ни ночью. Она страшно мучилась, но до последнего не теряла сознания. Её взгляд и сейчас не угас в памяти.
В Берн Дзержинский и Аванесов приехали поздним вечером. Остановились в отеле неподалеку от вокзала. Едва бросив вещи, Феликс направился к семье. Двери дома, конечно, уже были закрыты, но в окнах виден свет. Швейцарцы после десяти часов традиционно запирают и ворота, и двери подъезда.
Чтобы не привлекать внимания стуком, Дзержинский решил прибегнуть к давнему их с Софьей условному сигналу – насвистыванию нескольких тактов из оперы Гуно «Фауст». Этой мелодией в такое вечернее время они пользовались восемь лет назад и в Берне, и в Цюрихе, и даже в Кракове. Не перепутаешь! И действительно, в окошке промелькнула тень, через минуту дверь распахнулась и супруга оказалась в его объятиях.
Оказывается, в русской миссии, где она работала, её предупредили, и они с сыном ждали его если не сегодня, то завтра. На столе был горячий ужин. Правда, Ясик уже спал. Отец полюбовался на него, поцеловал, но будить не стал. Перекусили, поговорили, и Феликс вернулся в отель.
Ф. Э. Дзержинский в Цюрихе. Февраль 1910 г.
[РГАСПИ]
А наутро случилась маленькая трагедия. Сын ждал знакомого отца, отца со стоявшей у них на столике фотографии семилетней давности. Мама рассказывала про его мягкие темно-золотистые волосы и удивительные глаза – серо-зеленые, внимательные и веселые. А пришедший был совсем другим – бритым, без бороды. Ясик расплакался, убежал и спрятался в своей комнате. На уговоры поддался только через полчаса, но затем уже не отходил от Феликса. И убедился, что глаза у него точно серо-зеленые и весёлые. Конечно, сыграл свою роль и подаренный конструктор.
Потом все втроем пошли гулять в город. Ясик повёл отца в свое любимое местечко, в зоопарк, где среди деревьев и цветочных клумб в глубокой яме обитали бурые медведи. Их тут называли русскими.
Но то ли перемена климата, то ли обманчивость погоды или инфекция сыграли свою роль, а скорее всего, и то и другое – в тот же день Феликс слег в постель с высокой температурой. Жена стала ухаживать за ним, и на третий день он уже почувствовал себя значительно лучше. Досадуя на потерянное время, Феликс предложил съездить всем на неделю в Южную Швейцарию. Там и климат здоровее, и виды превосходные!
Ф. Э. Дзержинский с женой Софьей Сигизмундовной и сыном Яном на отдыхе в Лугано в Швейцарии.
Октябрь 1918 г.
[РГАСПИ]
Софья договорилась об отпуске. Поехали поездом сначала в Люцерн, а переночевав там, в Лугано. Остановились в отеле на самом берегу озера с чудесным видом на него и на окружающие горы. На одну из них, Сан-Сальваторе, поднялись на фуникулере и долго стояли, очарованные альпийской степью и солнечной гладью озера далеко внизу.
Но даже в этот момент супруга заметила какую-то печаль в глазах Феликса и обеспокоенно спросила:
– Что-то не так?
– Да нет, все прекрасно. Просто иногда мне кажется, что я живу будто не свою жизнь.
– Ты имеешь в виду здесь, в Швейцарии?
– Да нет, – качнул он головой. – Как раз там, в России.
– Почему?
– Понимаешь, мне стали сниться чужие сны. Сны, в которых меня нет. Только какие-то незнакомые мне люди. Раньше такого не было… Временами кажется, что я живу в каком-то оцепенении, в какой-то душевной неподвижности, как бы жил как раз во сне. Как бы живую душу потерял… Будто если и вернусь к жизни, то буду как воскресший Елизар с такой вечно мертвой и умертвляющей всю жизнь вокруг душой…
Но тут же улыбнулся:
– Может, старость?.. – И обнял супругу.
Больше они на эту тему не заговаривали. Гуляли по прибрежному парку, катались на пароходе. Феликс учил сына гребле на лодке. Так бы и тянулась эта дивная семейная сказка…
Впрочем, знак к её завершению тоже можно было бы отнести к мистике. В предпоследний день, когда они всей семьей в очередной раз садились в лодку, неподалеку, с правой стороны, пристал пароходик. Феликс, уже взявшись за весла, поднял случайный взгляд на него. А на палубе, прямо рядом с трапом, стоял… Локкарт. Собственной персоной. Председатель ВЧК даже глаза инстинктивно протер. Да, да, тот самый британский шпион, совсем недавно допрошенный им и высланный из Москвы Роберт Гамильтон Брюс Локкарт. К счастью, тот его не заметил или не узнал. Но со швейцарских небес спустил.
На следующее утро в Лугано испортилась погода, густой туман окутал озеро, пошел дождь. Выспались денек и отправились в Берн. Феликсу с Аванесовым уже пора было возвращаться. И вновь через Германию. Прощаться с сыном, который только-только привык к нему, было неимоверно тяжело. Договорились, что семья пока побудет здесь, а через полгода ситуация в России будет получше и они приедут.
Перед самой швейцарско-германской границей, из Винтертура, Феликс, вдруг ощутивший доселе почти незнакомое тепло семейной жизни, послал жене коротенькое прощальное письмо, а из Берлина уже побольше.
Германская столица выглядела иначе, она уже заметно бурлила. Кипяток выплескивался наружу, крышка дрожала, но пока держалась. 23 октября из тюрьмы в Луккау был освобожден Карл Либкнехт. Два старых добрых товарища наконец встретились. Феликс понял, что теперь «спартаковцы» готовы к самым решительным действиям. Революция начиналась!
Враг был в растерянной злобе. Феликс сам наблюдал, как мирных демонстрантов разгоняли шашками. Видел тяжело раненных. Часть демонстрантов прорвалась через полицейские оцепления и остановилась перед советским посольством, приветствуя его, размахивая шапками и платками, восторженно провозглашая «Hoch!».
Делясь впечатлениями и раздумьями с женой, Дзержинский писал: «Это лишь начало движения. Массы ждут переворота. Недостает лишь группы пионеров с достаточной волей и авторитетом. Роза все еще сидит, и неизвестно, когда ее освободят. Ожидают, что скоро. Либкнехт полностью солидаризуется с нами. В более широких кругах партии слаба еще вера в собственные силы, и отсюда чисто «пораженческие» настроения. Над нами, по-видимому, собираются тучи не только со стороны Антанты, но и Германии, и нас, вероятно, ожидает период очень тяжелой борьбы».
Снова встретились с Вацлавом Менжинским. Он подтвердил, что ситуация сдвинулась с мертвой точки. Но власти пытаются найти компромисс с революционерами, предлагают даже места в рейхстаге.
По пути в Россию Дзержинского нагоняли волнующие европейские вести: в Праге провозглашена независимость Чехословацкой республики, в Венгрии произошла буржуазно-демократическая революция, немецкие моряки в Киле поднимают красные флаги… Началось?
Глава 22Победы и беды куются в тылу
– Вот видишь, Феликс, мы с тобой едем разбираться с разгильдяйством на фронте, а оно начинается здесь, в Москве. Ни много ни мало председателю Совнаркома надо телефонировать, чтобы паровоз для комиссии ЦК подали вовремя, – раздраженно говорил Сталин, снимая шинель и присаживаясь на диванчик в салон-вагоне. – Ну ничего, сейчас согреемся. У меня чаек с собой хороший. Глотнешь и сразу юг вспомнишь…
Он открыл небольшой чемоданчик и вынул оттуда какую-то коробочку.
Действительно, ожидание на Ярославском вокзале длилось неимоверно долго, а на улице как-никак тридцать градусов мороза. Дзержинский смог ещё раз убедиться в правильности недавнего решения об организации чекистских отделов на железной дороге. Не только явные бандиты, вредители и саботажники, но и разгильдяи, лодыри являются ныне реальной угрозой революции.
Вместе со Сталиным в качестве партийно-следственной комиссии ЦК они едут на Восточный фронт разобраться в причинах крупного поражения – сдачи белым Перми. После ряда успешных действий это был удар крайне чувствительный. Ленин в сердцах даже назвал его катастрофой. Захвачен