Только вот вошёл в свой кабинет на Лубянке, как принесли пакет из Наркомата иностранных дел. Но ожидания Феликса, что в нём будут очередные жалобы на чекистов, которых между собой неподалёку расположенные дипломаты называли исключительно «соседями», на этот раз не оправдались. Внутри оказалась небольшая книга на английском языке с закладкой на одной из страниц. На немецком и французском Дзержинский читал свободно, а тут он смог осилить лишь название – «Русские портреты».
Пришлось позвать полиглота Менжинского. Это оказались воспоминания о поездке в Москву скульптора Клэр Шеридан. Её пригласил встретившийся с ней в Лондоне Каменев, а здесь она два месяца работала над бюстами Ленина, Троцкого, Зиновьева и Красина. Уговорили позировать и Дзержинского.
Заседание коллегии ГПУ. Слева направо: Г. Г. Ягода, С. А. Мессинг, Я. Х. Петерс, И. С. Уншлихт, А. Я. Беленький, Ф. Э. Дзержинский, В. Р. Менжинский, Г. И. Бокий, А. Х. Артузов, Г. И. Благонравов, В. Н. Чайванов. 1922 г. [РГАСПИ]
Менжинский открыл книгу на отмеченной странице и начал переводить:
«Через один-два дня мне сказали, что ко мне зайдет Дзержинский – председатель Чрезвычайной комиссии. Невысокого роста бледный человек в форме вошел и несколько застенчиво посмотрел на меня, затем на мою работу. Я не обратила на него особенного внимания, думая, что это один из случайных посетителей, и ждала, когда он уйдет».
Клэр Шеридан. [Из открытых источников]
Феликс хорошо помнил ту встречу. Скульптору предоставили одну из просторных комнат в Кремле. И действительно, там была этакая немая сцена, пока он не представился. Но затем контакт установился. Клэр оказалась особой довольно симпатичной, энергичной, общительной и, судя по всему, талантливой. Меж тем Вацлав продолжал:
– «Вид этого скромного, без каких бы то ни было претензий человека глубоко поразил меня… У него было узкое лицо и как бы вылепленный из алебастра нос. Время от времени глубокий кашель сотрясал его тело, и тогда вся кровь приливала к лицу…»
– Ну вот теперь враги, включая и её родственника военного министра Черчилля, будут знать, что глава советской разведки не очень здоров, – пошутил Феликс, стремясь скрыть волнение от ожидания дальнейшего текста.
– «Мне хотелось поговорить с Дзержинским, но, к несчастью, я могла объясняться с ним только на немецком языке, а мои познания в нем были ограничены. Все-таки я сумела сказать ему, что, когда люди сидят так спокойно, как он, это значительно облегчает работу художника.
– Терпению и спокойствию учишься в тюрьме, – ответил Дзержинский.
Я спросила его, сколько времени он провел там.
– Одиннадцать лет, четверть моей жизни, – сказал Дзержинский.
Его голос, хотя и спокойный, был глубок, и в нем звучала сила… Тюрьма надломила здоровье этого человека. но дух его остался несломленным. Он жил для России и страдал за Россию… Друзья Дзержинского глубоко и, можно даже сказать, трепетно обожали его…»
– Она, не считая Ильича, работала ещё с Каменевым, Красиным, Троцким и Зиновьевым, – воспользовался паузой Дзержинский. – Как вы думаете, Вацлав Рудольфович, кто из них наиболее трепетно меня обожает?
И они оба расхохотались.
– Подождите, подождите, Феликс Эдмундович, – поднял указательный палец Менжинский, – тут вот ещё на другой странице: «Сегодня пришел Дзержинский. Его глаза выглядели несомненно, как омытые слезами вечной скорби…» И вот: «Никогда не доводилось лепить более прекрасную голову, чем голова Дзержинского. А руки! Я никогда больше не поверю ни одному слову из того, что пишут у нас о господине Дзержинском».
Глава 28«Союз Советских Республик Европы и Азии»
Бывает, что давно и неисцелимо болеющий человек постепенно начинает воспринимать само присутствие врача как один из симптомов недуга, как дополнительный раздражитель и вообще едва ли не одну из причин его немощи. Белый халат действует на него как алая мулета матадора. Хотя и в том и другом случае цвет не имеет никакого значения. Быки, как известно, – дальтоники и цветов не различают. Их приводит в ярость вовсе не цвет, а мелькание, будь то плащ или халат. По знаку зодиака Владимир Ильич Ленин был Телец.
Нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко 21 мая обратился с секретным письмом к Политбюро по поводу прошедшего Всероссийского съезда врачей, на котором, по его мнению, проявились некие опасные тенденции:
«…Сущность выявленного на съезде течения сводится в самых общих чертах: 1-х, походу против советской медицины и восхвалению медицины земской и страховой; 2-х, в базировании в дальнейшем строительстве на «свободно избираемых строящихся с низов и самодеятельных организациях населения» (точная резолюция съезда); на тех узорах, которые расписывали ораторы кадеты, м[еньшеви]ки, с[оциалисты-революционе]ры на этой канве; 3[-х], на резком стремлении стать вне общепрофессионального рабочего движения и, 4[-х], на стремлении сорганизоваться на этой почве, между прочим путем своего печатного органа.
Для борьбы с этими течениями мне кажется тактически необходимо: 1) быть крайне осторожными в вопросах переустройства нашей советской системы. НЭПО породила в этом отношении у нас своего рода былое ликвидаторство, когда с глубокомысленным видом и с иронией начинают третировать перед спецами основы нашего советского строительства. Всякую идею «земщины» нужно выжечь каленым железом. Никаких попыток восстановления «городских управ» (идея т. Варейкиса>) не должно быть. С этой точки зрения я лично считаю опасной даже идею возрождения горкоммунхозов, которые фактически превратятся в городские управы. Наркомвнуделу, по моему мнению, следовало бы предписать производить реформы в области советского строительства лишь по одобрении Политбюро. 2) В частности, считать всякие попытки заменить советскую (классовую) медицину земской («народной») и страховой («внесоветской») политически недопустимыми. 3) Госиздату не разрешать спецам и их об[щест]вам издания газет и журналов, носящих общественно-политический (не научный) характер, иначе эти журналы-газеты, вроде разрешенного теперь журнала Пироговского о[бщест]ва, объективно вырождаются в органы противосоветской пропаганды; разрешение на каждое периодическое издание согласовывать с соответствующим ведомством и ГПУ. 4) ВЦСПС быть крайне осмотрительным в установлении границ автономии отдельных спецовских секций (врачей, инженеров) в общепрофессиональных союзах и ни в коем случае не допускать отдельных самостоятельных союзов спецов.
Что же касается изъятия «верхушки» врачей м[еньшеви]ков и с[оциалистов-революционе]ров, выступавших на съезде (д[окто]ров Грановского, Магула, Вигдорчика, Левина), то этот вопрос надо согласовать с ГПУ (на каких основаниях, административных или судебно-следственных? Не создать бы популярности их выходкам, имея в виду, что больше съездов не предвидится?)»
Феликса сразу покоробило абсолютно безапелляционное вмешательство Семашко в его сферу, будто он нарком не здраво-, а вообще охранения. Вот все бы врачи в своей области так оперативно выставляли диагнозы, давали рецепты и назначали методы лечения. «Всякую идею «земщины» нужно выжечь каленым железом»… Дзержинский где-то читал, что Гиппократ тоже активно использовал раскаленное железо для устранения геморроя. Что ж, древний целитель, кажется, нашёл вполне достойного ученика в лице товарища Семашко.
Однако реакция Владимира Ильича оказалась неожиданно резкой – давно уже пора немного «полечить» наших медиков. На следующий же день Дзержинскому было дано поручение при помощи Семашко выработать план мер и доложить Политбюро в недельный срок.
Но спешить не пришлось. Спустя два дня все получилось иначе. Не Ленину пришлось срочно вмешиваться в состояние медицины, а медицине пришлось вмешаться в состояние вождя. В подмосковных Горках, где он всё чаще обитал в последнее время, с ним случился приступ – потерял сознание, парализовало всю правую сторону. Он не мог говорить и не понимал окружающих.
Перечитывая направленное ему письмо наркома здравоохранения, Феликс обратил внимание и на ещё один любопытный фрагмент: «Насколько мне известно, эти течения широко распространены среди не только врачей, но и спецов других специальностей (агрономы, инженеры, техники, адвокаты), и тем более еще, что многие даже ответственные товарищи не только не сознают этой опасности, но легкомысленно склоняют ушко под нашептывание таких спецов». Знакомая стилистика. Это рука не медика, а опытного аппаратчика. Причём которому известно совсем свежее секретное письмо Ленина Дзержинскому о высылке за границу писателей и профессоров.
В нем Владимир Ильич, упоминая отдельных авторов и издания, констатировал: «Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить, и излавливать постоянно, и систематически и высылать за границу». Особо спешить Дзержинский не собирался, основываясь на соседних строках: «Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим. Прошу обсудить такие меры подготовки».
Так что, похоже, товарищ Семашко серьёзно советовался. И с определенной степенью уверенности можно было назвать фамилию консультанта, а вполне возможно, и инициатора – товарищ Горбунов. Ведь «ответственные товарищи не только не сознают этой опасности, но легкомысленно склоняют ушко под нашептывание таких спецов».
Заседание коллегии ГПУ. Стоят слева направо: В. А. Герсон, А. Я. Беленький, Г. Г. Ягода, Г. И. Благонравов, С. Ф. Реденс; сидят слева направо: С. А. Мессинг, Я. Х. Петерс, И. С. Уншлихт, Ф. Э. Дзержинский, В. Р. Менжинский, Г. И. Бокий, А. Х. Артузов, В. Н. Чайванов. 1922 г. [РГАСПИ]
Управделами, конечно, как и все сейчас, обеспокоен болезнью вождя, но обязательно проконтролирует и, улучив момент, непременно доложит. Дзержинский для исполнения расписал оба письма особоуполномоченному Якову Агранову, хорошо знакомому с Горбуновым, работавшему ранее вместе с ним в секретариате Совнаркома. Тот, по давно замеченной Дзержинским привычке, лишь чуть иронично шевельнул тонкими губами и без лишних вопросов принялся за дело.