Члены ЦК, включая и Дзержинского, единодушно внесли в протокол осуждение поступка товарища Троцкого, но, впрочем, никаких оргвыводов решили не делать.
Дзержинского внутрипартийные войны вообще пока не очень затрагивали. Сам он этим не увлекался, а другие, даже тот же Троцкий, лишний раз задевать председателя ОГПУ все же остерегались. Поэтому Феликс в это время занимался своими делами, среди которых не последней, кстати, тоже была «охота на зайцев».
Он давно ратовал за то, чтобы конкретные дела решать оперативнее, по телефону, при личных встречах, не занимаясь волокитой и бумагомаранием. Но в данном случае решил обратиться к начальнику транспортного отдела Георгию Благонравову письменно: «Как у Вас с зайцами? Какой у нас подбор контролеров, не жульё ли это? Проверяют ли фактически поезда агенты ТО ГПУ и какой результат? Какой подбор начальников поездов? Не следовало бы посылать в качестве контролеров свердловцев-рабфаковцев, дав им пару лекций? Не послать ли их для того, чтобы они на выдержку учли и записали, сколько в поезде едет бесплатно по служебным билетам в течение месяца? Это работа большая, но долженствующая в результате дать большой приток средств».
Много дел и бумаг шло и в комиссию по пересмотру структуры всех ведомств и сокращению штатов, куда его тоже назначили председателем.
Письмо Ф. Э. Дзержинского И. В. Сталину о привлечении активной молодежи в ВСНХ. 29 июля 1925 г. [РГАСПИ]
Несмотря на регулярные судебные процессы над сотрудниками государственных учреждений, число расхитителей народного достояния будто бы и не уменьшается.
Надо бы положить конец и самому известному в уголовном мире Москвы месту – Хитрову рынку. Без этого ситуацию с преступностью в столице не изменить. Рапорты рапортами, но Феликс решил посмотреть всё сам, что и сделал, переодевшись так, чтобы не привлекать внимания. О своих впечатлениях на следующий день рассказал в Московском совете и добился ликвидации этого легендарного рудимента крепостных времен.
Чтобы окончательно оздоровить столицу, где расположены все главные ведомства, тресты и банки, куда съезжаются со всей страны теневые дельцы, устраивая свои черные биржи и с помощью подкупа и развращения перекачивая в свои карманы народные средства, председатель ОГПУ предлагает разрешить Комиссии по высылкам заняться наиболее злостными спекулянтами, обещая, что уже через месяц это скажется на всей хозяйственной жизни.
При этом он последовательно выступает против применения высшей меры, считая, что она не отвечает ни интересам дела, ни сложившейся обстановке при нэпе и мирной жизни: «Введение её как постоянный институт для пролетарского государства вредно и даже пагубно». Предлагает заменить смертную казнь принудительным трудом, даже заочно апеллирует к Ленину: «Я уверен, будь Владимир Ильич у руля, он был бы за это предложение, а может быть, пошёл бы ещё дальше. Пришло время, когда мы можем вести борьбу и без высшей меры. Это было бы большим оружием в руках коммунистов за границей для привлечения интеллигентских и мелкобуржуазных масс».
Как в этом случае, так и в других неотложных народнохозяйственных делах Феликс всё чаще и чаще обращается к Сталину, убедившись, что общение с медлительным и осторожным Каменевым или не всегда трезвым и забывчивым Рыковым ведет лишь к потере времени, ненужным дискуссиям и штампованию новых канцелярских бумаг.
А экономическая ситуация в России с лета действительно обострялась по многим параметрам, обнаружились явные плановые просчеты, начались забастовки рабочих. Бездействующих заводов, потухших домен и мартеновских печей оставалось ещё немало. «Если мы теперь – деревянная, лапотная Россия, то мы должны стать металлической Россией. Металлургия – это наше будущее. Мы должны найти средства для того, чтобы металлургия производила то, что нужно стране. Необходимо сознание того, насколько важна наша металлическая промышленность для всей жизни страны», – настойчиво убеждает Дзержинский деятелей Госплана.
Феликс во всех подведомственных структурах борется с расточительностью, с нецелевым и несвоевременным использованием средств, ищет пути максимального сокращения расходов – за счет уменьшения кадрового состава, использования транспорта, содержания погранвойск за счет доходов от контрабанды. Он подчеркивает, что только один рубль сбережения на душу населения даст 140 миллионов в бюджет, и полушутя просит назначить его «диктатором по режиму экономии».
Выступления Феликса на собраниях и конференциях, обширные докладные записки в Совет труда и обороны, страстные и убедительные, полны цифр, фактов, аргументов и четких, конкретных, взвешенных предложений – «обязать ВСНХ», «обязать Госплан», «закрепить», «создать», «упразднить», «пересмотреть»… Он всё помнит, контролирует и упорно добивается результата.
Для анализа ситуации Политбюро образовало специальную комиссию в составе Дзержинского, Зиновьева, Молотова, Рыкова, Сталина и Томского. Итоги ее работы были заслушаны на расширенном заседании Политбюро 20 сентября и на пленуме ЦК 23 сентября.
Ф. Э. Дзержинский и И. В. Сталин на даче в Зубалове.
Июнь 1924 г. [РГАСПИ]
И вот тут-то и последовал ответ Троцкого: 8 октября он направил членам ЦК и ЦКК своё секретное письмо с резкой критикой предложений комиссии и общим недовольством внутрипартийными делами. Всегда красноречивый и убедительный, но при этом всякий раз отказывавшийся от хозяйственных обязанностей, Лев Давидович в привычной ораторской манере обвинил руководство партии в методах «военного коммунизма», в «секретарском бюрократизме», создании «секретарской психологии», подборе некомпетентных кадров и призвал взять курс «в сторону рабочей демократии».
Как на звук охотничьего рога, откликнулись и застоявшиеся «загонщики». В Политбюро поступило обращение Преображенского, Серебрякова, Белобородова, Пятакова, Антонова-Овсеенко, Муралова и других известных партийцев. Всего сорока шести. Эта цифра и дала название письму. Хотя многие сопровождали свои подписи под ним определенными условиями, оговорками, неполным или частичным согласием, в целом они поддержали Троцкого:
«Чрезвычайная серьезность положения заставляет нас (в интересах нашей партии, в интересах рабочего класса) сказать вам открыто, что продолжение политики большинства Политбюро грозит тяжкими бедами для всей партии. Начавшийся с конца июля этого года хозяйственный и финансовый кризис, со всеми вытекающими из него политическими, в том числе и внутрипартийными последствиями, безжалостно вскрыл неудовлетворительность руководства партией как в области хозяйства, так и особенно в области внутрипартийных отношений. Случайность, необдуманность, бессистемность решений ЦК, не сводящего концов с концами в области хозяйства, привели к тому, что мы при наличии несомненных крупных успехов в области промышленности, сельского хозяйства, финансов и транспорта, успехов, достигнутых хозяйством страны стихийно, не благодаря, а несмотря на неудовлетворительное руководство, или, вернее, на отсутствие всякого руководства, не только стоит перед перспективой приостановки этих успехов, но и перед тяжелым общеэкономическим кризисом».
Письмо было пространным и странным – успехи признавались, но исключительно вопреки работе тех, кто их добивался, звучал призыв к товарищескому единству, внутрипартийной демократии, но при этом констатировались ожесточенная, тайная борьба, раздирающие партию противоречия. Возникал естественный вопрос: «А кто ж её вёл-то?»
Некоторые оценки в экономическом анализе Троцкого были Феликсу близки, он и сам не раз говорил о перекосах, о бюрократизме и волоките. Но ему вовсе не были близки цели, которые этим анализом преследовал председатель Реввоенсовета. Вопрос единства партии всегда был святым для Дзержинского. Он хорошо усвоил, к чему приводят раскол и шатание, будь то в Польше или России.
Да и интересовала Льва Давидовича сейчас в большей степени иная страна, иной революционный размах. Двадцать третьего сентября специальный пленум ЦК одобрил тезисы Зиновьева «Грядущая германская революция и задачи РКП» и создал постоянную комиссию Политбюро по международному положению, куда вошли Зиновьев, Сталин, Троцкий, Каменев, Радек, Чичерин, Дзержинский, Пятаков и Сокольников. Была даже назначена дата восстания – 9 ноября, в пятилетие Ноябрьской революции в Германии. Вот Лев Давидович и выступил накануне.
Пришлось собирать ещё один, объединенный пленум ЦК и ЦКК в октябре. Троцкий на нём не появился. Объяснил отсутствие тем, что тяжело заболел после охоты на уток. Сталин и сам любил охоту и принял подобный резон как раз за дичь, за «утку»:
– Допустим, что он серьезно болен. Но за время своей болезни он написал три статьи и четыре новых главы сегодня вышедшей его брошюры. Разве не ясно, что Троцкий имеет полную возможность написать в удовлетворение запрашивающих его организаций две строчки о том, что он – за оппозицию или против оппозиции?
Л. Б. Троцкий на охоте. 1924 г
[Из открытых источников]
А вслед за тем, не собираясь вступать с Львом Давидовичем в соревнование по риторике, генеральный секретарь глухо и монотонно пронумеровал все ошибки как в письме товарища Троцкого, так и сорока шести.
Льву Давидовичу вменялось в вину, что он ведет себя по формуле «или все, или ничего», что поставил себя перед партией в такое положение, что или партия должна предоставить товарищу Троцкому фактически диктатуру в области хозяйства и военного дела, или он фактически отказывается от работы в области хозяйства, оставляя за собой лишь право систематической дезорганизации ЦК в его трудной повседневной работе. Говорилось, что он может ввергнуть страну в военную авантюру, не знает внутренней жизни партии, недооценивает роль крестьянства, отталкивает от военной работы лучших «военных цекистов».
– Счастливые вы, однако, люди, – бросил Сталин своим оппонентам, – имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы, обсуждать их и прочее, а я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая, причем я же оказываюсь «виноватым».