– Это почему же, Вацлав?
– До этого вас чаще сравнивали с персонажами французской революции, а теперь уж разве что с Ноем? – с обычной своей скуповатой улыбкой пояснил Менжинский. – Там, в ВСНХ на Милютинском, именно такой ковчег и собрался, что называется, каждой твари по паре. Но только, в отличие от легендарных предшественников, плыть никуда не хотят. Разве что по течению. Я с этой конторой уже сталкивался. Распустил их там Рыков. Так что, право слово, не позавидуешь вам.
– Ну, с восстановлением водного транспорта у меня кое-какой опыт уже появился. Из ковчега и галеру можно сделать, – отшутился Дзержинский.
Он и сам замечал, что с желанием работать и дисциплиной в его новом ведомстве дело обстоит не лучшим образом, много людей случайных, временных, привычных к перекладыванию бумажек, просто пригревшихся на казённых харчах, имеющих заслуги, но не имеющих квалификации. Поэтому заранее получил разрешение ЦК взять с собой хотя бы нескольких проверенных сослуживцев. Ослаблять ОГПУ, с руководства которым его тоже не снимали, конечно, нельзя, хотя повседневные хлопоты он уже официально передоверил Менжинскому и Ягоде. Остановился на Благонравове, Манцеве, Кацнельсоне, Реденсе и ещё нескольких опытных, инициативных сотрудниках.
Начальник Южного окружного транспортного отдела ОГПУ И. М. Блат, В. А. Балицкий и Ф. Э. Дзержинский.
28 мая 1926 г. [РГАСПИ]
Феликс прекрасно осознавал всё громадьё предстоящего: «Работы масса: военная промышленность, электротехническая промышленность и электрификация, горнодобывающая и металлургическая промышленность. Вся политика торговая, финансовая и т. п. Для того чтобы скорректировать директивную линию, подобрать людей, упорядочить работу, мне потребуется не меньше двух лет».
Все собравшиеся 23 февраля на пленум Совета съездов государственной промышленности и торговли ждали выступления нового председателя. Кто с надеждой и энтузиазмом – зная с какой энергией и требовательностью товарищ Дзержинский привык добиваться намеченной цели, а кто и с нескрываемой опаской – он ведь не производственник, не экономист, значит, будет действовать чекистскими методами вместе со своей командой.
Выйдя к трибуне, Феликс оглядел разношерстный, напряженный зал и для начала спокойно предупредил:
– Мне придется на этом пленуме только кратко приветствовать вас и пожелать вам успеха в работе. Как вам известно, я принял обязанности председателя ВСНХ всего только две недели тому назад. Ясно, что со сложными и ответственными вопросами, которыми ведает ВСНХ, познакомиться в течение двух недель нельзя. На первое время мне приличествует в интересах дела более слушать и знакомиться, чем говорить и распоряжаться.
Таким подходом он сразу же несколько расположил к себе зал, а заодно и определил главную суть ожидаемых им выступлений – не отчеты и достижения, а задачи, проблемы и предложения. Атмосфера потеплела.
Феликс, конечно, несколько лукавил. По своему обыкновению, подготовился к разговору с производственниками основательно, просмотрел документы, статистику, встретился со специалистами. Многое ему было ясно и ранее – по НКПС. Поэтому пусть конспективно, но четко и откровенно он своё видение целей и задач все же изложил:
– Я, работая почти три года на транспорте, убедился, что нельзя восстановить транспорт и железные дороги, не разрешая проблем металла, топлива, не разрешая вопросов товарообмена между городом и деревней. Но это сознание, к сожалению, среди очень ответственных наших работников еще не является господствующим, и, как следствие этого, возникает вопрос о противоречивости интересов промышленности и транспорта, о противоречивости интересов легкой и тяжелой промышленности. В результате мы имеем неслыханно тяжелые затруднения для отдельных отраслей хозяйства, которые потом, через некоторое время, неизбежно скажутся и на других отраслях…
Без определенного бюрократического аппарата, который работал бы с точностью часового механизма, управлять нельзя. ВСНХ должен быть таким точным аппаратом. Он должен быть укреплен и усилен, но вместе с тем то, что создает жизнь, не есть аппарат. Жизнь создает мысль и волю. Жизнь и силу создает коммунистическая воля, воля советская, и осознание той задачи, которая перед нами стоит. Вот почему не может быть никакого аппарата без этой мысли, без этой инициативы, без этой силы воли работника…
Для того чтобы наш центральный аппарат действовал с точностью часового механизма, места должны иметь право возвышать голос и возражать, если они находят, что работа идёт не так, как следует, и если вместо организации вносится дезорганизация; нельзя так слепо думать, что всё, что идёт из центра, хорошо.
Феликс постарался коснуться самого наболевшего – недостатка кредитов в условиях проводимой денежной реформы, низкой производительности труда, недопустимости и губительности ведомственного подхода, недостаточной заработной платы рабочих, необходимости экономии, нехватки рыночного опыта. И все это убедительно, конкретно:
– Мы торговать не умеем: не умеем ни продавать, ни покупать то, что нам нужно. Вот пример: три дня тому назад железные дороги обратились через меня в Госпромцветмет с предложением закупки 100 тысяч пудов баббита, но оказалось, что наш Госпромцветмет может продать пуд баббита по 20 рублей, тогда как частный рынок продаёт по 12 рублей. Конечно, для этого есть основания и объяснение, но, товарищи, против всяких объяснений и оснований есть человеческая воля, человеческая энергия, которые могут разрешить эти задачи.
Дзержинский на протяжении всего пленума внимательно слушал каждого и действительно не выпускал из рук карандаш, страницы блокнота постоянно испещрялись его быстрыми заметками. По характеру речей он уже почувствовал, что его поняли, в него поверили и работать в принципе есть с кем. Заключил Феликс тем, с чего начал:
– Я сейчас должен учиться делу, и должен учиться этому у вас. Если я научусь, то этим я оправдаю то доверие, которое выразило мне правительство. Но это возможно лишь в том случае, если вы поможете приобрести мне те знания, без которых стоять во главе такого большого комиссариата невозможно. Я надеюсь, что руководимые одной общей мыслью – восстановить нашу государственную промышленность и желанием составить на этой почве дружную семью товарищей, которым дано столь ответственное дело, мы с задачей нашей справимся.
На заседаниях Дзержинский подмечал все дельные речи, чутко присматривался к людям, с некоторыми тут же встречался в перерывах и по окончании, советовался, уточнял детали, выверял планы.
Да, ему все же пришлось создать комиссию и выявлять злостных прогульщиков и нарочито опаздывающих на работу, даже распорядился учитывать все общие и индивидуальные перерывы, сидение без работы, хождение на завтраки, обеды, в местком, в ячейку… Однако старых истинных профессионалов, которые болеют за свое дело, он не только не трогал, но с самого начала защищал и даже поднимал по должностям. После того как ещё в НКПС он отыскал покинувшего Москву одного из руководителей императорских железных дорог и сделал своим замом, такое поведение Дзержинского уже никого не удивляло. Хотя кое-кто в ЦК и бурчал себе под нос, что товарищ Дзержинский при всей своей верности революции, при всей своей страстности не совсем понимает политику партии. Но только под нос, поскольку этого «непонимающего» во многом поддерживал набирающий силу Сталин. Да и результаты говорили сами за себя.
Письмо Ф. Э. Дзержинского И. В. Сталину о своей болезни и работе в ВСНХ (первая и последняя страницы). 10 августа 1925 г.
[РГАСПИ]
Дзержинский безжалостно избавляется от бездельников, лентяев и саботажников, зарабатывает себе новых врагов, но при этом самые серьёзные посты доверяет и беспартийным, мало того, даже бывшим меньшевикам. На упреки ретивых соратников отвечает просто: «Говорят, что, мол, в ВСНХ – меньшевистское засилье. Пожелаю, чтобы и в других наркоматах было такое же засилье. Это засилье превосходных работников. Они работают не за страх, а за совесть». Так же, как он сам.
– Я знаю факты, когда тот или другой председатель треста, работающий в провинции, защищает общегосударственные интересы. Не считаясь с географическим нахождением данной фабрики, действуя на пользу не только данной местности, но имея в виду и общегосударственные интересы, – очень часто такие хозяйственники проходят довольно тяжелую и мученическую дорогу, им очень часто выражают недоверие, стараясь мелочными обвинениями их выжить.
Он говорил это открыто, на съезде. По сути, предлагая свою личную защиту. И это тоже было важно.
Иногда приходилось немного хитрить. Как с запиской в Политбюро о сосланном историке Рожкове: «По собранным сведениям, Рожкова не следует пускать в Ленинград. Но не следует держать и в Пскове, где он может пользоваться большим научным авторитетом. Было бы более целесообразно поселиться ему в Москве, где аппарат наш мог бы за ним наблюдать». Ранее против него резко и настойчиво выступал Ленин, с которым они не сошлись во взглядах на съезде ещё в 1906 году, а затем полемизировали в 1919-м по вопросу «военного коммунизма». Но теперь обращение Дзержинского сыграло роль, и Рожков начал читать лекции в Академии коммунистического воспитания, в Институте красной профессуры, в МГУ, а затем и вовсе возглавил Государственный исторический музей.
Дзержинский снова работает почти круглыми сутками. Проводит совещания, готовит документы, налаживает постоянный контакт с руководителями синдикатов, трестов и предприятий по всей стране, с красными директорами, уточняет информацию с мест, выстраивает перспективы, отстаивает свою точку зрения по поводу повышения производительности труда и заработной платы, тщательности планирования, воспитания сознательности и творческого подхода у каждого труженика, отчаянно спорит с председателем Президиума ВЦСПС Томским, с Каменевым, с Рыковым и даже со своим замом Пятаковым, резко выступает как против умаления, так и против преувеличения достигнутого, против «губительной маниловщины».