– Ты не виноват, старина. Это просто азартная игра, в таких районах иначе не бывает. В любом просыпается хулиган. Я видел, как людям резали глотки из-за классиков. Ты лучше бросай свой бильярд и давай дальше пляши на кончике иглы. Никакой тебе жестокости и всегда есть оправдание носить бальное платье.
Дьявол добродушно ткнул зодчего локтем в бок, потом рассмеялся и хлопнул по спине. Больше снисходительного тона они ненавидели, только когда с ними фамильярничали, особенно если при этом их смели трогать. Всякие картины, где зодчие держатся за руки с ранеными гренадерами или болезными малышами, на взгляд дьявола, – только выдумки, чтобы сохранить лицо.
Медленно – как всегда бывает у зодчих с шутками, – до беловолосого малого наконец дошло, что над ним подтрунивают, а это они ненавидели почти так же, как снисходительный тон или когда их трогают. Он выпалил какую-то праведную тарабарщину, от которой уши в трубочку сворачивались и которая более-менее сводилась к «А ну кончай, засранец, а то огребешь у меня», но с дополнительными нюансами, описывающими заточение в латунном сундуке, сброшенном в глубочайшие недра вулкана на тысячу лет. Хлысты, скорпионы, огненные реки – обычная околесица. Дьявол воздел колючие брови с видом оскорбленного удивления.
– Ох-ох, я снова вывел тебя из себя. Надо было догадаться, что у тебя нынче женские дни, но нет, влез с бесчувственными замечаниями. И как раз тогда, когда тебе лучше бы успокоиться, чтобы сделать важный удар. Я же буду безутешен, если ты, как только примеришь кий, вспомнишь обо мне и прорвешь сукно или переломишь палку об колено. Или еще что в таком роде.
Мастер встал на дыбы с внезапной вспышкой огней святого Эльма вокруг снежной головы и проревел что-то многогранное и библейское, по большей части опровергая мысль, что у него женские дни. И тут, похоже, в мыслях осела вторая половина того, что сказал дьявол, – что он может испортить игру припадком ярости. Он взял себя в руки и сделал глубокий вдох, выдохнул. Затем там, где хватило бы ворчливого извинения без прикрас, последовал небесный залп абсурдной поэзии. Дьявол хотел ерничать дальше, но решил не испытывать свою знаменитую удачу.
– Выкинь из головы, старик. Это все я виноват, вечно затягиваю шутки и порчу всем остальным жизнь. Знаешь, я переживаю, что в глубине души я вовсе не самый приятный в общении собеседник. И чего я всегда такой агрессивный, даже когда притворяюсь игривым? Откуда у меня в характере такие неприглядные черты? Иногда говорю себе, что это нужно по работе – как будто раз меня обрекли на бесконечные муки в инферно чувств, то я могу оправдать любое свое прискорбное поведение. Удачи с твоим бильярдным турниром. Я в тебе нисколько не сомневаюсь. Точно знаю, что ты сможешь забыть этот пустяковый приступ убийственного гнева и ни за что не совершишь непоправимое и не испортишь жизнь какого-то смертного из-за того, что вел себя как надутый шут.
Старина, похоже, и не знал, как на это отвечать, сузил свой единственный функционирующий глаз в подозрении. Наконец бросил попытки разобраться, кто виноват, и просто скорчил гримасу, обозначавшую, что на этом их разговор завершен, к удовлетворению обеих сторон. С отрывистым кивком дьяволу, который в ответ галантно приподнял поле кожаной шляпы, мастер продолжил путь по мостку, время от времени мягко ощупывая свободной рукой лиловую кожу вокруг пострадавшей брови.
По тому, как прямо он держался, пока припустил своей дорогой, было видно, что белорясник все еще кипит. Гнев, как и рукоделие с математикой, входил в область специализации дьявола. Все три вида деятельности были запутанными и изощренными, что как раз сходилось с любовью дьявола ко всякого рода сложностям. Что угодно из вышеперечисленного гарантировало ему многие часы безостановочного веселья. А, и еще тихие омуты. Их он тоже любил. А уж благие намерения…
Он вновь раскурил трубку, высекая искру с ногтя, похожего на панцирь скарабея, и наблюдал за зодчим, мрачно топавшим в перспективу протяженного балкона. Бедолажки. Вечно расхаживают с этаким романтичным видом, чувствуют себя так, словно они и есть механизм четырехмерной Вселенной, о котором все только и делают, что слагают хвалебные песни. Потом всякие рождественские открытки, образу которых полагается соответствовать, и еще многотрудные старания поддерживать балахоны в чистоте. Как же вы справляетесь, болванчики мои драгоценные?
Он облокотился на измазанную дегтем балюстраду и думал, чем бы развлечь себя дальше, как вдруг – словно откликаясь на его обычно безответные молитвы – в длинной стене слежавшихся снов за спиной скрипнула дверь, и на голые половицы балкона нерешительно прошлепал мальчонка в пижаме, ночнушке и тапочках. Совершенно очаровательный, а дьявол всегда украдкой питал слабость к маленьким детишкам. Они же боятся абсолютно всего на свете.
Со светлыми завитушками и глазами голубыми, как небеса в стихах, крошечный соня сперва как будто не понял, что оказался в присутствии дьявола, хотя дверь, из которой он явился, была всего в паре ярдов от места, где стоял бес. С опасливым видом и бровями, поднятыми в вечном изумлении, малыш дошаркал до черненых балясин балкона и выглянул между ними на распростертые Чердаки Дыхания. Так он провел несколько мгновений с озадаченным и дезориентированным видом, потом повернулся и бросил взгляд туда, где еще можно было разобрать исчезающего вдали схлопотавшего зодчего, подносившего руку к глазу.
Ребенок не замечал дьявола за спиной, но так оно обычно и бывает. Дьявол задумался, мертв ли мальчишка или только спит, если он разодет в ночное. Теоретически это вообще не человеческий ребенок. Это мог быть убредший фрагмент чьего-нибудь сна или даже персонаж из книжки на ночь – вымысел, обретший плоть благодаря накопившемуся воображению, спрессованному множеством прочтений, множеством читателей.
Но, на взгляд дьявола, малец казался настоящим. Сложение снов и персонажей из сказок отличалось какой-то лощеностью, словно их упростили, тогда как данный пострел отличался непродуманной беспорядочностью, от которой так и пахнуло натуральностью. Уже по тому, как он прирос к месту и таращился вслед уходящему зодчему, было видно, что он и приблизительного понятия не имеет, куда попал или что ему делать дальше. Люди же из снов или сказок, напротив, всегда полны целеустремленности. Итак, этот маленький человечек определенно был смертным, хотя мертвым или спящим – это решить было уже не так просто. Пижама обозначала, что он спит, но, конечно, маленькие дети обычно умирали в больнице или кровати, так что раннюю смерть тоже не стоит сбрасывать со счетов. Дьявол решил удовлетворить любопытство.
– Ну-ка, ну-ка. Призрачный коротыш.
Ну вот. Не самое ужасающее начало разговора, на его вкус. Хотя время от времени он мог подшутить над беспомощными людишками, даже доводя их до безумия или смерти, но это же не значило, что он неразборчив. Дети, как он уже отметил, вечно напуганы уже просто потому, что они дети. Хлопни пакетом из-под чипсов – и они подскочат до потолка. Где тут место азарту или изяществу?
Маленький мальчик повернулся к нему лицом, нацепив на эльфийскую мордашку нелепое выражение: глаза выпучились, а рот растянулся, как щель резинового почтового ящика. Казалось, будто он пытается скрыть свое истинное выражение – не иначе как чистейший ужас, – чтобы не обидеть постороннего. Наверняка мамочка приучила, что кричать при виде уродов или чудовищ – невежливо. Сказать по правде, смесь парализующего страха и искренней заботы к чувствам других людей показалась дьяволу одновременно и комичной, и довольно милой. Он решил попробовать еще одну обыденную разговорную реплику, раз уж, так сказать, привлек внимание мальца.
– У тебя потерянный вид, мальчик. Ох-ох-ох. Так у нас дело не пойдет, верно?
Хотя тон дьявола сделал бы честь вкрадчивому детоубийце, растрепанный пупс, похоже, принял слова за чистую монету, заметно расслабившись и решив при первом звуке дружелюбного голоса, что он вне опасности. Этот доверчивый лопушок был настоящей находкой, по-другому не скажешь. Дьявол поразился, как тот прожил хотя бы пять минут в беспощадных шестернях мира живых, а потом вспомнил, что, видимо, и не прожил. Вообще-то, чем дольше он находился в компании сосунка, тем правдоподобней была мысль, что это кто-то мертвый, а не кто-то спящий, – тот, кого заманили в машину незнакомца или брошенный холодильник на свалке, где никто не услышит криков.
По лицу мальчонки так и читалось, о чем он думает, как крутятся колесики в его еще не сформировавшемся мозгу. Ему казалось, он что-то нарушает, но если делать вид, что все в порядке, то дьявол этого не заметит. Выглядел он так, будто на лету изобретал оправдание для своего присутствия, но по молодости еще не обладал значимым опытом во лжи. В результате попытки соорудить алиби запищал он наконец с безмерно виноватым голосом, причем его шитая белыми нитками история наверняка была правдой.
– Да. Я потерялся. Можете посмотреть для меня в окно, чтобы я понял, где я?
Мальчишка кивал на поблескивающие воспоминания об окнах в стене из снов, откуда он появился. Очевидно, ему не было никакого дела до того, что на другой стороне, но, услышав ответ, он притворится, что сориентировался, прежде чем вежливо поблагодарить дьявола и сбежать так быстро, как только понесут короткие ножки, и как можно дальше, а куда именно – вопрос десятый. Очевидно, он боялся, но пытался не показать свой страх, словно дьявол – не более чем неуютно большая собака.
Нахмурившись в легком удивлении, заклятый враг человечества небрежно бросил взгляд через стекло, указанное ребенком. Там не скрывалось ничего особенно выдающегося, просто преувеличенный фантом местного школьного класса, выдернутый из чьих-то ночных мыслей. Это место дьявол, само собой разумеется, знал: не бывает мест, которых дьявол не знает. Пространство и история мира велики, спору нет, но и «Война и мир» тоже велика, а все-таки конечна. Были бы желание и время – если не считать, конечно, что времени вообще нет, – то можно легко изучить вдоль и поперек и то и другое. В вездесущности нет ничего особенного, думал дьявол. Просто перечитывай книжку почаще в свой почти бесконечный досуг – вот и станешь экспертом. Он вернул взгляд к настороженному карапузу.