травянистый простор Лужка Пэдди с никелевой ленточкой Нен, которая лежала на нем, отражая деревья в мутных глубинах, словно черные перепутанные обломки кораблекрушений.
Здесь, к северу, если помешанный Сэм О’Дай ничего не путал, когда-то тянулась стена приората Святого Андрея. Выше по течению времени, еще в 1260-х, король Генрих Третий послал карательный отряд конницы, чтобы подавить в этом неуживчивом городишке волнения и бунт, и армия прошла через брешь в старой стене приората благодаря французскому приору-клюнийцу, который симпатизировал французской монархии. Тогда они практически уничтожили это место, надругались, разграбили и угробили, войдя именно через северо-западный угол Боро. На бильярдном столе зодчих – или трильярдном, если быть точным, – это место представляла луза с высеченным на дереве золотым пенисом. Регентская площадь на северо-востоке же была углом смерти, где когда-то выставляли головы изменников, а соответствующая луза украшалась золотым черепом.
Они крутились над разъездом, оглядывая деловые предместья за Спенсеровским мостом, а за ними – новые микрорайоны: Спенсеровский и Кингс-Хит. Спенсер. Еще одно местное имя, отметил дьявол, с интересными ассоциациями и вверх, и вниз по течению. Словно фигуры, гуляющие по дорожке старинной музыкальной шкатулки, дьявол и его пассажир неспешно вращались, встречая глазами Конец Джимми и парк Виктории, красивый и меланхоличный, как брошенная невеста, и наконец снова оказались перед далекими огнями Замковой станции, замкнув орбиту. Лязгающий и стучащий в темноте вокзал был в юго-западном углу Боро – углу с золоченой башней, выцарапанной на шершавой поверхности соотносящейся лузы зодчих и символизировавшей строгую власть. Ерзая в объятиях дьявола, мальчик наконец обрел дар речи.
– Вот. Вот где я блесть. Вот где я живу.
Крохотная ручонка показалась из-под объемистого рукава халата, чтобы ткнуть в полуосвещенную террасу слева от них, чуть дальше на юг по дороге Святого Андрея. Дьявол усмехнулся и поправил его.
– Не совсем. Там ты жил. Пока, конечно, не умер.
Ребенок задумался и кивнул:
– А. Да. Я забыл. Почему так быстро стало темно? Раньше блесть солнечно, а я ушел недавно. Не может уже настать ночь.
Очевидно, заметил дьявол, его молодому другу придется растолковать и это.
– Ну, вообще-то, может. Более того, это даже не день твоего ухода. Когда мы летели вдоль Чердаков Дыхания, мы минули не меньше трех-четырех закатов, а значит, сейчас мы в какой-то момент позже на той же неделе. Судя по множеству машин на Графтонской улице, я бы сказал, что похоже на вечер пятницы. Твои домочадцы наверняка сейчас чаевничают. Хотел бы их увидеть?
По затянувшейся паузе было ясно, что ребенок серьезно обдумывает предложение, прежде чем ответить. Естественно, ему хотелось еще раз увидеть любимых, но увидеть их во время траура наверняка казалось тяжелой перспективой. Наконец у него прорезался голос:
– Ты можешь их показать? Или они будут штуками с огоньками, как Наверху?
Дьявол добродушно фыркнул, так что из его раздувшихся ноздрей, словно выхлопные газы, потянулись струйки синего дымка.
– Ну конечно, я их тебе покажу. Это же главная часть Полета Сэма О’Дая. Этим я и славлюсь. А что до их вида – они будут не такие, как их видно сверху. Знаешь, что означает слово «измерение»?
Малыш покачал взъерошенной головой. Что ж, подумал дьявол, ночка предстоит долгая.
– Ну, по сути дела, это просто другое название плоскости – у любого твердого предмета есть разные плоскости. Если у чего-то есть длина, ширина и глубина, мы говорим, что у предмета три измерения, он трехмерный. Но на самом деле в этой вселенной больше трех измерений, хотя люди почему-то замечают только три. Если честно, их десять, а с натяжкой – одиннадцать, но тебя сейчас должны занимать всего четыре. Это три плоскости, которые я только что упомянул, плюс четвертая – такая же осязаемая, как остальные, но смертные воспринимают ее как проходящее время. Это четвертое измерение видится в правильном свете из Души, что находится Наверху, еще более высшего измерения-измирения. Если смотреть оттуда, то времени нет. Все перемены и движения представлены просто в виде змеящихся кристальных фигур с огоньками внутри, которые ты и видел, расположенных вдоль своих предопределенных троп. Но это когда смотришь сверху, не забывай.
А что до нашего нынешнего положения – мы уже не Наверху. Мы внизу, в трехстороннем мире, где время существует, – но видим мы его по-прежнему верхними глазами. Вот эта мелкая деталька в общем и есть основа всего моего прославленного Полета, который я с твоего позволения сейчас продемонстрирую.
Детка в руках, слушавшая монолог дьявола по большей части без всякого понимания, издала неопределенный ноющий всхлип, интонация у которого все же шла вверх, а значит, ее можно было принять за условное согласие. Не торопясь, чтобы не тревожить без нужды ребенка, а также усечь струящийся хвост изображений, бес поплыл к короткому и полутемному ряду домов, указанному мальчиком, напротив угольного склада дальше по дороге Святого Андрея. Они дрейфовали под треск изумрудных и рубиновых лохмотьев дьявола, словно помех на радио зла, над переделанными банями, через некошеный треугольник луга в сторону юга. Слева по приближении к Ручейному переулку они миновали темную дубильню с высоким кирпичным дымоходом, закрытыми дворами с кучами кожаных опилок, сваленными пурпурными горами сокровищ, с лысыми белыми обрубками хвостов на брусчатке, растворяющихся на мыло и хрящи. С такой вышины лужицы у сараев, где снимали шкуры, казались осколками перламутра, яркими и чешуйчатыми.
Майкл Уоррен и дьявол прекратили движение в воздухе над угольным складом, глядя на восток и под острым углом на террасу напротив, что шла между нижними началами улицы Алого Колодца и Ручейного переулка. Опустив рогатую рыжую голову, дьявол прошептал на ухо мальчику:
– Знаешь, когда рассказывают о моем аттракционе, всегда перевирают его суть. Говорят, что великий дьявол скользкий Сэм О’Дай по просьбе превозносит тебя над миром и снимает крыши с домов и зданий, так что видно людей внутри. Формально это правда, но на деле никто не понимает, что происходит на самом деле. Да, я превозношу людей над миром, но только в том смысле, что поднимаю их – если захочу – в высшее математическое измерение, о котором мы только что беседовали. Что же до моей способности якобы убирать крыши, чтобы волшебники могли поглядеть на соседских женушек в душе, – как я могу это сделать? А если бы и мог, то с чего мне стараться? Этот Полет – мой самый легендарный атрибут, если не считать всяческих убийств. Неужели никому не приходит в голову, что мне есть что показать поважнее, чем голые груди? Вот посмотри на дома сам и скажи, что ты видишь. Убрал я крыши или нет?
Конечно, дьявол знал, что это был далеко не простой вопрос. Потому он его и задал – просто чтобы полюбоваться напряженным размышлением на озадаченном лице ребенка, когда он пытался ответить.
– Нет. Все крыши на месте, и я их вижу, но…
Мальчик помолчал, словно что-то решая в голове, потом продолжал:
– …но я вижу и людей в комнатах. В доме миссис Уорд в конце я вижу, как миссис Уорд кладет в постель каменную грелку, а мистер Уорд – на первом этаже. Сидит и слушает радио. Как я вижу их обоих, если они на разных этажах? Разве мне не должен мешать потолок? И как я вообще их вижу, если крыша на месте?
Дьявол вопреки себе был впечатлен. Иногда дети могут удивить. За лепетом и вздором мы склонны забывать, что их мозги и восприятие работают намного, намного усерднее, чем у их взрослых версий. Это чадо сейчас поставило куда более проницательный вопрос, с куда более искренним любопытством, чем последние пятнадцать грешных некромантов искореженного Сэма О’Дая вместе взятые. Потому он потрудился соответствовать глубокому вопросу, подобающим объяснением.
– О, на это такой юный умник, как ты, может ответить и сам. Приглядись поближе. Ты ведь не смотришь сквозь потолок и крышу, верно?
Майкл послушно прищурился:
– Нет. Нет, я, скорее, смотрю как бы за угол.
Дьявол прижал мальчишку так, что он ойкнул.
– Молодчина! Да, именно так и смотришь – заглядываешь в замкнутый дом за угол, который обычно не видно. Это как если бы люди были плоскими – или двумерными, – и жили на плоском листе бумаги. Если ты нарисуешь вокруг одного квадрат, тогда этот плоский человечек будет отделен от остального плоского мира и его обитателей. Они его не увидят, потому что он закрыт от их глаз линиями-стенами, нарисованными вокруг, и не увидит их он, закрытый в своей плоской коробке.
Но ты – тот, кто рисует линии, и у тебя три измерения. В отличие от плоского народца, у тебя есть еще целое измерение, и это дает большое преимущество. Ты можешь смотреть через открытую верхнюю сторону нарисованного квадрата сквозь измерение, которого плоский народец не видит и о котором не знает. Можешь смотреть на плоского мужичка в коробке из-за угла, что для него не существует. Теперь ты понимаешь, как видишь своих соседей одновременно и внизу, и наверху, несмотря на потолок и крышу? Это просто вопрос точки зрения. Разве это не гораздо логичнее, чем мысль, будто я каким-то невообразимым манером прячу все крыши? Что мне делать-то с вагонами черепицы?
Ребенок таращился на ряд домов с ошарашенным выражением, но медленно кивал, словно понимал хотя бы голую суть того, о чем ему рассказывали. Мышление детей может похвастаться гибкостью и упругостью, которой у взрослых в массе своей нет. По мнению перемешанного Сэма О’Дая, пытаться сломить дух или рассудок детей – дело слишком трудное, чтобы за него браться. Да и зачем? Повсюду хватает взрослых, а взрослые трещат как веточки. Нехотя проникаясь чувствами к приторно приятному и открыточно смазливому пассажиру, дьявол продолжал свой экскурсионный монолог.
– Более того, если ты приглядишься к соседям, то обнаружишь, что видишь за краем их кожи внутренние органы и скелеты. А если приглядишься еще ближе, то заглянешь и за тайные углы костей и увидишь костный мозг, хотя этого я уже не советую. Признаться, потому я и провожу полет над крышами домов. Если бы мы гуляли по улицам, тебя бы слишком отвлекали кишки и кровь, чтобы как полагается усвоить куда более важные нюансы этого просветительского опыта. Хочешь взглянуть на дом, где ты когда-то жил?