Майкл Уоррен воззрился на беса через клетчатое плечо. На его лице были написаны нетерпение, опаска и некая грусть. Очень взрослое, сложное выражение для такого юного лица, подумал дьявол.
– Да, пожалуйста. Только если все плачут, можно опять уйти? Я тогда тоже блесту плакать, если им грустно.
Помешанный Сэм О’Дай воздержался от замечания, что семья Майкла вряд ли будет носить праздничные шляпы и дуть в бумажные свистелки так скоро после его кончины, и просто понес мертвого ребенка на пару домов дальше по ряду в южном направлении. Бриз с запада принес запахи железа и сорняков с тупиковых линий, где шелушились и ржавели забытые тендеры; белый свет был дозированной сахарной глазурью на ветреной темноте Боро. Дьявол встал над номером 17.
– Ну вот. Посмотрим, что там.
Дьявол охнул в тот же момент, что и ребенок. То, что они увидели в доме, если честно, было последним, что любой из них мог предвидеть. Бес, возможно, изумился даже больше мальчика, будучи менее привычным к сюрпризам. Но теперь он испытал нешуточное потрясение, как множество веков назад, когда его изгнали из Персии, сжигая рыбную печень и фимиам. Этого он не ожидал, и точно так же не ожидал такого зрелища.
Верхний этаж номера 17 был сейчас пуст, как и зал, и коридор. Только гостиная и кухня назади были освещены и оживлены, вмещая в себя, по прикидкам дьявола, полдюжины человек. В маленькой кухоньке над мятым чайником на газовой плите, поджидая, когда он закипит, стояла тонкая старушонка с дымно-серыми волосами, завязанными в узелок. Все остальные болтались в прилегающей жилой комнате вокруг стола, накрытого для чая. В одном его конце, у открытой кухонной двери, сидела девочка лет пяти или шести – на высоком детском стуле, который был для нее слишком тесным. На голове у нее лежала перевернутая миска для пудинга, а по краям ей стриг волосы мужчина за стулом – темноволосый, лет тридцати. Между столом и камином стояла женщина, тоже тридцати лет. Она как раз забирала от огня блюдечко с маслом, где то расплавилось в золотистую лужицу, и ставила посреди раскинутой белой скатерти. При этом она бросила взгляд на дверь в коридор, которая открывалась перед каким-то гостем. Это был высокий мужчина основательного вида с красным лицом, в рабочей спецовке с кожаными плечами. А в руках он держал…
– Это же я, – сказал Майкл Уоррен с испугом и недоверием.
Так и было. Как ни посмотри – даже в четвертом измерении.
В дверь гостиной с широкой улыбкой на пунцовом лице ражий работяга вносил ребенка не старше трех лет, эльфийское личико и светлые кудряшки которого невозможно было спутать ни с чем. Это чуть меньшая версия духа, что бес держал над крышами. Это Майкл Уоррен, вполне себе живой и не подозревающий, что в этот самый момент на него смотрит его собственный пораженный призрак.
– Будь я проклят, – уверенно предсказал исковерканный Сэм О’Дай.
Как же это ухитрился провернуть беловолосый зодчий, особенно с синяком и легкой контузией? Как он избежал ловушки, которую расставил его коллега и противник? Дьявол пытался вообразить мастерский удар, что привел к беспрецедентному результату, представшему его глазам, но, к своему стыду, обнаружил, что не в силах. Трильярдный шар, представлявший Майкла Уоррена, не мог не попасть в лузу, обозначенную золотым черепом, – дыру смерти в северо-восточном углу стола. Иначе бы его душа не рассекала по Чердакам Дыхания в пижаме. Не менее очевидно, что шар как-то выскочил или иным способом вернулся в игру – вернулся к жизни. Если нет, то кто же тот проказник с золотыми кучеряшками, которого вновь принимают в лоно семьи в развернутой объемной книжке дома номер 17 по улице Святого Андрея? Дело заслуживало подробного расследования, решил дьявол.
– И в самом деле, поворот совершенно книжный. Наверху ты мертв, а внизу опять жив. Интересно, почему? Ты, случаем, не зомби из кино про вуду? Или вот менее правдоподобный вариант – ты можешь быть мессией. Что скажешь? С твоим рождением, часом, не совпали знаки или знамения – облака в форме корон, лучи неземного света и все такое?
Ребенок покачал головой, все еще таращась на веселую сцену, разыгрывавшуюся перед глазами.
– Нет. Мы самые обычные. На дороге Андрея все обычные. Что это значит, что я внизу? Это значит, я блесту мертвый ненадолго?
Дьявол пожал плечами.
– Все указывает на то, хотя, признаюсь тебе, хоть убей, ничего не понимаю. У тебя сложная история, молодой человек, а я дьявольски люблю сложность. Может быть, свет на загадку прольет твое происхождение? Ну-ка, расскажи, кто эти люди, что верещат от удовольствия при твоем виде и носятся по комнате. Кто та старушка на кухне?
Майкл Уоррен, попытавшись ответить, казался и опасливо гордым, и трогательно заботливым.
– Это Клара Свон, и она моя бабуля. У нее самые длинные волосы в мире, но они всегда в узле, потому что иначе они могут загореться. Она работала прислугой в каком-то большом богатом доме.
Дьявол задумчиво поднял кустистую бровь. В этих краях хватало больших домов. Маловероятно, что бабушка карапуза служила у Спенсеров в Олторпе, но как знать. Мальчик продолжил перечисление.
– Другая тетя – моя мамка, ее зовут Дорин. Когда она блесть маленькая, у них блесть война, и они с тетушкой Эммой видели из окна спальни, как на Золотой улице упал бомбардировщик. Тот, кто меня принес и стоит в дверях, – это мой папка. Его зовут Томми, и он катает большие тяжелые бочки в пивоварне. Все говорят, что он хорошо одевается и умеет танцевать, но я сам никогда не видел. Другой – мой дядя Альф, он водит двухэтажный автобус и ездит на велосипеде, иногда навещает бабулю по дороге домой с работы. Он нас стрижет, как сейчас – мою сестру Альму. Это заносчивая девчонка на высоком стуле.
Незаметно от маленького пассажира радужки дьявола на несколько секунд потемнели от удивления, затем опять стали начальных цветов – красного и зеленого, пятен войны или любви на природе. У его молодого подопечного есть сестра, и зовут ее Альма. Альма Уоррен. Перебранный Сэм О’Дай слышал об Альме Уоррен. Она вырастет довольно известной художницей обложек книг и альбомов и будет иногда впадать в визионерские припадки. Во время одного из них лет через тридцать она попытается написать портрет пятого герцога ада со всеми регалиями, в платье рептильего паука с электрическим павлиньим оперением. Картина не сможет похвастаться сходством, а ей будет лень отобразить ящеричный подбой его заказной ауры, но дьявол все равно почувствует себя несколько польщенным. Художница явно находила свою модель прекрасной, и, будь его чувства взаимны, могла бы вновь закрутиться его персидская страсть. К сожалению, Альма Уоррен вырастет ужасным бульдогом, а переменчивый Сэм О’Дай был очень разборчив в вопросе женщин. Вот Сара, дочь Рагуила, из Персии была роскошна. И даже его бывшая Лил, которая блудила с чудовищами, не запускала себя до степени Альмы Уоррен. Хотя дьявол признает, что Альма ему нравилась, он тут же подчеркнет, что не в этом смысле, чтобы никто ничего такого не подумал.
Итак, Майкл Уоррен – миловидный братец наводящей страх Альмы Уоррен, умевшей уговорить позировать для нее даже чертей. Не стоит забывать и о том странном событии с таинственными последствиями, которое произойдет почти через пятьдесят лет, в 2006-м, где художница сыграет важную роль. Триллион деталей сложной головоломки мозга дьявола стал выстраиваться в неожиданной конфигурации. Происходило что-то поистине хитроумное, в этом дьявол уже был уверен. В поисках подсказок и ассоциаций он пересмотрел то, что предпомнил о лабиринтовом ходе событий, окружающих первые годы следующего века. Например, дело со святой в двадцать пятом, где дьявол принял личное участие. Это происшествие имело отдаленное отношение к происшествиям в 2006-м, отношение, которое касалось родословной Альмы Уоррен…
И ее брата.
Ого, становится интересно. Они родственники, так что у них общая родословная.
Это же значило, что Майкл Уоррен тоже Верналл. Неважно, знает ли об этом он сам, и еще менее важно, нравится это ему или нет. С древней профессией, старым ремеслом его связывали кровные узы.
Бес знал, что бо ́льшая часть уникальной местной терминологии Души берет начало в норманнском или англосаксонском языках – такие обороты, как Фрит-Бор, Портимот ди Норан и тому подобное. Но Верналлы были старше. Дьявол припоминал, что слышал здесь это слово – когда, уже во время римского ига? И ему казалось, что оно вполне могло происходить от еще более древних традиций – от друидов или рогатых Хобов, предшествовавших друидам, странных фигур, таящихся в дымных клубах древности. Хотя Верналл – название работы, ее должностные обязанности относились к архаичному мировоззрению, которое не вспоминали уже больше двух тысяч лет и которое видело реальность так, как современный мир не умел.
Верналл следил за границами и углами, и в Боро в средневековые времена у этого слова появился обывательский смысл «межевщик», или verger. Но размытые края юрисдикции Верналла изначально захватывали не только поросшие сорняками обочины смертного и материального мира.
Углы, которые Верналл по традиции размечал, измерял и брал на учет, уходили в четвертое измерение; были стыками между жизнью и смертью, безумием и здравомыслием, между отделениями бытия Наверху и Внизу. Верналлы надзирали за перекрестком двух очень разных плоскостей – стражи пропасти, которую больше не видел никто. Оттого они были несколько подвержены внутренней нестабильности и в то же время более восприимчивы к ненормальным знаниям, талантам или способностям. В недавнем прошлом семьи Уорренов встряхнутый Сэм О’Дай мог припомнить три или четыре ярких примера подобных наследственных склонностей. Эрнест Верналл, работавший над реставрацией собора Святого Павла, когда завязал беседу с зодчим. Снежок Верналл, бесстрашный сын Эрнеста, и Турса, дочь Эрнеста со сверхъестественным пониманием принципов акустики высших сфер. Была свирепая Мэй, смертоведка, и великолепная Одри Верналл с трагической судьбой, ныне влачащая