Лавируя против холодного ветра нескончаемого коридора, они вынырнули из бледной зари в почерневшую рань и мили полуночного понедельника. На востоке брезжил рассвет дня, которым умер его пассажир. Очевидно осознав, что повествование дьявола подошло к концу, его подшефный со светлыми локонами цвета взбитого масла, не теряя времени даром, поставил ребром новый вопрос.
– Ну, я никак не пойму, что ты делаешь в Боро, если ты такой важный. Почему ты не в каких-нибудь знаменитых местах, Иерусалиме или Египте?
Небо над пассажем, когда они выбрались из просветляющихся сиреневых сумерек, стало расплавленным. Слегка уязвленный недоверчивым тоном молокососа, бес все же признал, что тема поднята обоснованно и требовала разъяснений.
– Честно сказать, мне казалось, должно быть вполне очевидно – даже тебе, – что если у тебя есть доступ к вневременным высшим областям, то легко можно быть почти везде одновременно. Я не только в Боро, и в этот конкретный день 1959 года я озорничаю по всей, как ее раньше называли, Святой земле, а также во многих других горячих и солнечных точках. Но если быть с тобой откровенным – а я и вынужден им быть, – за столетия мне полюбился этот клочок земли.
Взять хотя бы то, что тысячу лет с лишком назад мастера выбрали сей город для своего руда – каменного креста, отметив несущий центр этой земли. Здесь, в юго-восточном углу скромного квартала, – основа Англии. Из этой центральной точки расходится паутина линий – связующих складок на карте пространства-времени, соединяющих одно место с другим; троп, проторенных на ткани реальности множеством человеческих траекторий. Люди прибывали на это основополагающее перепутье из Америки, из Ламбета и – если считать монаха, который последовал указаниям зодчих по доставке креста, – из самого Иерусалима. Хотя все эти регионы удалены друг от друга на материальной плоскости, с математических высот они объединены самыми грубыми и очевидными способами. Да они практически одно и то же место.
Судьбы этих мест переплетены, хотя живые этого и не видят. Места воздействуют друг на друга, но исподтишка, отдаленно. Если бы монах, о котором я сказал, не пришел сюда из Иерусалима в восьмом веке – со Священной земли недалеко от мест, где мы с парнями строили Соломону этот его храм, – то не возник бы проводящий канал для энергии крестовых походов, стронувшихся с этой точки до самого Иерусалима где-то три сотни лет спустя. И не будем забывать, что после первых походов один ваш норманнский рыцарь был так добр, что построил на Овечьей улице идеальную реплику храма, который царь Соломон заставил нас возводить для него в Священном городе. В сетке событий и последствий ваш жалкий боро – важный перекресток, где друг с другом встречаются и пожимают руки война и чудо. Нет, помяни мои слова, в этом районе хватает запала и задора, чтобы еще долго привлекать таких, как я, и менее благородных существ.
Ко всему прочему, знаешь ли, мне стал нравиться и здешний народ. Ну, возможно, «нравиться» – это слишком, но, скажем, я испытываю какую-то симпатию и родство. Нищета и грязь, пьяные всегда, когда есть деньги, избегаемые с отвращением и презрением хорошей породой – они, как и я сам, отлично знают, что значит быть низринутым и обращенным в демона. Ну, удачи им. Удачи всем нам, бесславным чертям.
С магнитных закатных небес Майкл Уоррен и бес начали медленный спуск кленовым самолетиком в безмятежную летнюю атмосферу полуденного понедельника. Над прозрачным потолком пассажа линии полярно-белого цвета описывали бриллиантовые контуры алгебраических перистых облаков, распускающихся на захватывающей дух глади. Внизу становилась ближе музыка пианолы на полу Чердаков, со всеми их фалангами огромных квадратных глазков в мир и время, на драгоценные завороты Кишок Сатаны.
На северной стороне коридора расчлененный Сэм О’Дай видел просмоленные доски балкона, где впервые положил глаз на маленького пилигрима в ночном халате, а чуть дальше – нижние этажи, где слепившиеся сны росли сталагмитами психического гуано, образуя длинную террасу сюрреалистических фасадов домов и магазинов. Одно из заведений – переполох бессознательной чепухи под названием «Улитачен рейс» – было недалеко от входа в переулок, где поставила жаровню ночного сторожа, словно для жарки каштанов, грузная старуха – либо мертвая, либо спящая, либо приснившаяся. Не считая старой кошелки, ссутулившейся над углями и в упор не замечающей дьявола или его юного заложника, на всех Чердаках Дыхания не было никого, по крайней мере в округе этого конкретного часа дня. Самое радостное – не было черноглазых зодчих с трильярдными киями, мерящих шагами пол в ожидании возвращения адского герцога, похитителя детей. Казалось, это безопасное место, чтобы опустить мальчика, пока спиральный Сэм не придумает, что с ним делать.
Словно опадающий цветистый лепесток, дьявол с встопорщенными вымпелами цвета конструктора «Меккано», зеленого и красного, легко коснулся пружинящих сосновых досок. Он с великой наигранной заботой мягко установил Майкла Уоррена на terra firma, чтобы ребенку стало стыдно даже за сомнения в благородных намерениях его инфернального благодетеля.
– Ну вот! Мы и вернулись туда, где я тебя нашел, и с твоей головы и кудряшки не упало. Спорим, ты уже начинаешь понимать, каким же славным парнем я могу быть, если захочу. А еще спорим, что ты переживаешь, как же отплатишь мне за чудесную экскурсию, на которой мы побывали. Ну, нимало не страшись. У меня для тебя на уме всего только небольшое порученьице. И будем квиты, как и порешили. Ты же помнишь наш уговор, правда?
Глаза малютки забегали, пока он по очереди обдумывал и отбрасывал маршруты побега. Так и видно, как у него в голове вращались миниатюрные шестеренки, пока он не пришел к обескураживающему выводу, что ему некуда бежать, чтобы дьявол не сцапал прежде, чем он сделает и три шажка. Все еще беспокойно пряча глаза, он нерешительно кивнул в ответ на вопрос беса.
– Да. Ты сказал, что если я тебе когда-то сделаю услугу, то ты возьмешь меня прокатиться. Но это блесть совсем недавно. А ты сказал так, будто мне не придется платить, пока не пройдет очень много времени.
Дьявол сочувственно хмыкнул.
– Думаю, ты вспомнишь, что я сказал, что ты мне сделаешь одолжение в дальнейшем, то есть в какой-то момент в будущем. Но дело в том, что именно туда тебя и заведет мое порученьице. В сорока годах с чем-то на запад, в следующем столетии живет человек, который мне не угодил. И я буду весьма благодарен, если ты устроишь для меня так, чтобы этот человек погиб. А конкретно я хочу, чтобы его грудину размололо в пыль. Я хочу, чтобы его сердце и легкие размазало в однородную кашу. Выполни для меня это простенькое задание – и я великодушно прощу все твои долги. Что скажешь на такое чу ́дное предложение?
Челюсть Майкла Уоррена упала, и он немо замотал головой, неуверенно попятившись от игривого Сэма О’Дая. Дьявол с сожалением вздохнул и сделал шаг к мальчику. Возможно, заметный вечный шрам на духовном животе наглядно убедит мальчика, что торг здесь неуместен.
В этот момент из-за спины демона прозвенел зычный голос дамы с каштанами:
– Не туда, голубушка. Иди ко мне. Не слушай, что тебе втюхивает эта старая страхолюдина.
Бес с негодованием развернулся к источнику такого некультурного вторжения. Теперь выпрямившийся возле дымящейся жаровни, сон или призрак розовощекой старой жучки твердо пронзил беса железными глазами. Разодетая в черные юбки, она носила фартук – тоже черный, с подолом, убранным разноцветными скарабеями и крылатыми солнечными дисками. Женщина была смертоведкой, и что-то подсказало дьяволу, что ее присутствие не сулило ничего хорошего касательно его намерений в отношении Майкла Уоррена. Она снова позвала, ни на миг не отрывая темных глаз-бусинок от архидемона.
– Умница. Обходи его и иди ко мне. Не бойся, голубушка. Он тебя не тронет.
Уголком левого красного глаза он заметил, как мимо в направлении угрюмого свечения жаровни просеменил мальчишка. Разгневанный, дьявол обратил на дерзкую рухлядь самый что ни на есть испепеляющий взгляд и заговорил с ней.
– О! Значит, не трону, вот как? Мне до септических глубин пищеварительной системы интересно, как же ты меня остановишь?
Глаза кумушки сузились. Из теней переулка позади нее робко выступила банда грязных и бездомных ребятишек – скорее всего, тех самых, которых он шуганул раньше, пока они с Майклом Уорреном отправлялись в полет. Когда смертоведка снова открыла рот, говорила она медленно и с холодной решимостью:
– Я смертоведка, голубушка, а мы знаем все древние средства. Блесть у меня средство и про тебя.
Показав из-за спины маленькую ручку, она швырнула на сереющую золу какую-то вязкую субстанцию. Потом извлекла из кармана фартука бутылек дешевых духов и опрокинула на жаровню ночного сторожа. Затхлый парфюм зашипел на раскаленных углях, где уже жарились рыбьи потроха, и дьявол возопил. Он не мог… а-а! Он не мог этого вынести. Аллергическая судорога пробрала его до самого существа, тряпки ощетинились, а его стошнило. Прямо как тот проклятый заклинатель в Персии – снова-здорово, вонючая Персия, – и, как и тогда, он почувствовал, как расползается самый его лик. Он закипел и расплылся в другое тело – гигантского бронзового дракона с завывающим трехголовым мужчиной на спине, – и фыркнул бычьей головой, опуская голову черного барана, и топотал, топотал, пока все дощечки вневременных Чердаков не затряслись, как солома, не заходили ходуном. Далеко внизу он видел улепетывающий клетчатый силуэт Майкла Уоррена, пока карапуз бежал прятаться в юбках смертоведки.
Он проглотил собственную вулканическую слюну, тошнота и мучительные терзания грозили расколоть его. Он закашлялся, и из человеческого носа хлынули сопли, черная кровь и месиво экзотических субатомных частиц, мезонов и антикварков. Дьявол знал, что не удержит эту форму и скоро разольется пирокластическим потоком грозности и горя. Он сосредоточил все восемь саднящих, набрякших глаз на съежившемся малыше, и голос – атомная бомба в соборе – разбил пять стеклянных панелей над Чердаками Дыхания: