Малыш закинул голову, чтобы внимательно изучить Джона, и частично смирился, доверившись надежному виду и рассудительному голосу. Теперь осталась лишь легкая неуверенность – скорее всего, потому, что новенький не знал, кто такой Джон, и не был ему представлен. Филлис решила уладить этот последний недосмотр.
– Все забываю, что ты никого в банде не знаешь. Эт Джон, а вона Реджи, в шляпе. Реджи дольше всех в банде, окромя меня с моим Биллом, пушто он дольшее всех жмурик. Эт Марджори, она утопла на Лужке Пэдди, а эт наш Билл. Мы Мертвецки Мертвая Банда, и мы играем после темноты и после смерти и не вернемся домой, пока не позовут. А терь хошь посмотреть наше логово? Тут рукой подать по джитти и Ручейному переулку.
Не соглашаясь ни на какие предложения вслух, мальчик все-таки последовал с развязной шайкой мертвых ребятишек по проулку и покинул за ними Чердаки Дыхания. Майкл Уоррен послушно трусил по мокрым булыжникам цвета тумана между Филлис и Красавчиком Джоном. Малыш сперва смотрел на одну, потом на другого, слегка хмурясь – очевидно, от множества вопросов на уме.
– А почему вы взорветесь Мертвецки Мертвой Бандой? Смешно, когда говоришь два раза.
Джон усмехнулся – очаровательный сочный звук, который Филлис съела бы на завтрак, если бы могла.
– Ну, когда мы блесть живые, все состояли в разных бандах. Мы с братьями ходили с Зеленой Бандой, Филлис вот – с Девчонками с Комптонской улицы, а старик Реджи блесть членом Шайки Газовой улицы, а потом – Пацанов из Боро. Утопшая Марджори, кажется, из тайного клуба Беллбарна. Единственный из нас, кто вырос не в Боро, это малой Филлис – Билл, и он водился с компанией из… Кингсторпа, да, Филл?
Бросив взгляд туда, где перед ними по темной городской расщелине джитти шагал с Марджори и Реджи Котелком Билл, Филлис кратко подала голос, чтобы поправить:
– Кингсли. Он блесть с Молодцами Кингсли.
– Кингсли, точно. В общем, чтобы не спорить, название чьей бывшей компании взять, Реджи предложил назваться Мертвецки Мертвой Бандой. Насколько я помню, он его вспомнил из сна, который видел при жизни. Ему снилось, что он в школе, на уроке, и учитель взял книжку и сказал, что они сейчас блестут читать. А книжка – в зеленой обложке с тисненым золотым рисунком-контуром, с кучей ребятишек, и один блесть в пальто до пола и в котелке, как Реджи. Книжка называлась «Мертвецки Мертвая Банда». Реджи предложил так и назваться, и нам показалось, что это здоровски звучит, вот мы и согласились.
Продолжая путь по узкому переулку с кирпичными стенами по одну сторону, калитками – по другую и воспоминанием о свинцовом небе над головой, Джон ухмыльнулся Майклу.
– А что это значит, я и сам не знаю. Все, что приходит в голову, – кто-то блесть мертвецки пьяный, кто-то – мертвецки бледный. Ну а мы вот – мертвецки мертвые.
Чуть дальше в проулке маленький Билл, очевидно, что-то сморозил и обидел Утопшую Марджори. Они тут же принялись толкаться, и Филлис встревожило, что Марджори, решительно поджав губы, сняла очки и передала на сохранение Реджи Котелку. В случае Марджори это всегда был дурной знак, и Филлис решила, что лучше вмешаться, пока дела не вышли из-под контроля.
– Джон, пойди-ка к ним. Скажи Марджори нацепить смотрелки обратно, а нашему Биллу скажи, что если не блестет вести ся как след, то я его так по заднице выпорю, что он на другое кладбище улетит.
Джон улыбнулся и кивнул, зашагав от Филлис и малыша на длинных ногах со стильными серыми носками. Догнав Билла и Марджори, он дружелюбно накинул руки им на плечи, шагая между ними, чтобы никто не мог броситься на другого, и их повел по мощеному джитти, а разговор повел в спокойном тоне. На Красавчика Джона всегда можно было положиться – он умел уладить ссору так, что никто не оставался в обиде, заметила Филлис со слабым ощущением гордости только оттого, что состоит в одной банде с ним. Он был таким прирожденным миротворцем, что Филлис с трудом представляла его на войне, хоть и знала, каким он может быть бесстрашным.
Шлепая рядом, Майкл Уоррен неожиданно показал на вход на лестницу в углублении – за железной калиткой в стене проулка справа.
– Когда я тебя потерял, подумал, ты ушла туда, вверх по лестнице. Там блесть темно и под ногами что-то хрустело – я думал, уховертки, а оказалось, фантики «Песенок». Наверху блесть кошмадор с братареями, которые играли колыбельную про звезду, а потом меня схватил дьявол.
Филлис кивнула, когда они миновали огороженный альков. Будучи заводилой Мертвецки Мертвой Банды, она знала все тайные проходы и короткие пути.
– Да. Лестница идет в чей-то сон о Ручейной школе, если прально помню. Пока ты внизу, в Двацти пяти тыщах ночей, Ручейная – школа что надо, но во сне там бывает страшно и случается страшное. Особо по ночам, но и днем там не сказать чтоб весело. Не удивляюсь, что там тя эта жуть и нашла.
Они как раз миновали красивый воображаемый фонарный столб, который, на взгляд Филлис, был самым лучшим моментом во всем джитти. То, что в материальном мире было простым цилиндром с мачтой, здесь превратилось в бронзовую скульптуру. Вокруг его оплетал дракон восточного вида бледно-бирюзового цвета, с золотыми проблесками металла и дремотно сворачивался рельефом у основания, где из летней пыли и мокрой жижи торчали клочки ностальгии по траве. На вершине стержня со змеем в четырех сужающихся книзу окошках самой лампы были витражи. Из них сейчас виднелось только три – тот, что позади, на глаза не попадался, – а так как лампа не горела, то и эти разобрать было непросто.
Левый, если смотреть на фонарь спереди, был украшен портретом джентльмена из восемнадцатого века с простым мужицким лицом, но при этом в пасторском парике, облачении и воротнике. На правом окошке – прозрачное изображение негра с белыми волосами на каком-то устройстве вроде велосипеда, но с веревкой вместо резины на ободьях. Филлис знала, что имелся в виду Черный Чарли, который при жизни обитал на улице Алого Колодца и которого до сих пор можно встретить в разъездах Наверху. Центральный витраж между двумя другими был бесцветным, с одним свинцовым переплетом на чистом стекле. Черными линиями изображалась не настоящая картинка, а грубоватый символ: кривая лента дороги или тропинки и набросок весов над ней – не более чем два треугольника, соединенных прямыми линиями. Это был, как знала Филлис, городской герб Души, и он встречался всюду, хотя она и не знала, что он должен значить.
Майкл Уоррен рядом с ней не обращал никакого внимания на ее любимую лампу, а, судя по выражению, варил в своем котелке очередной дурацкий вопрос:
– Как-как ты сказала? Двадцать пять тысяч ночей? Как в сказках про ковры-самолеты и джиннов в тюрбанах из лампы.
Филлис взглянула на помойное небо над переулком и выпятила губы, на миг задумавшись.
– Ну, эт же истории про всяки чудеса, которые когда-то случились, но больше не повторятся. Ток када грят «двацть пять тыщ ночей», имеют в виду наши истории. Прост сток ночей живет большинство людей, грубо говоря, – лет семьсят, что ль. Канеш, кто-то больше, а кто-то – особо у нас – в разы меньше. Бедный Реджи Котелок замерз насмерть, када спал на старых захранениях у церкви Доддриджа, еще в тыща осемьсот шисятых или семисятых, и блесть ему не больше тринадцати. Четыре тыщи ночей, плюс-минус пара сотен. Или вон Марджори, которая залезла в реку на Лужке Пэдди в девять лет, чтоб вытащить свою собаку, дурашка. Собачь-то вылезла живая-здоровая, а Марджори нет. Ее выкинуло на мель под Спенсеровским мостом. Нашли ток на другой день. Три тыщи ночей или около того, вот те и все. Когда грят «двацть пять», эт прост в среднем.
Мальчик вроде бы на какое-то время задумался – возможно, пытался сосчитать, сколько ночей выпало лично ему. По подсчетам Филлис, чуть больше всего одной тысячи, что само по себе еще не повод чувствовать себя обделенным. Встречались здесь те, кто умер во младенчестве и прожил всего пару десятков или несколько сотен дней… и, в отличие от Майкла Уоррена, они не вернулись обратно к жизни, чтобы набрать еще кто знает сколько тысяч ночей, прежде чем уйти окончательно и бесповоротно. До него еще не дошло, как ему повезло. Филлис не впервые подумала, что нынешняя призрачная молодежь не понимает, что умерла в рубашке.
Перед собой и Майклом у стены джитти по левую руку Филлис заметила жаровню миссис Гиббс, где ту бросили Джон и Реджи. Она уже начинала разлагаться на сонный перегной, что скапливался у тротуаров и в углах Души, теряла форму и предназначение, пока ржавеющий котелок распускался разъеденными лепестками от потухших углей в почерневшей сердцевине. Три ноги подогнулись, сливались в единый стебель, так что вся штука напоминала металлический подсолнух, обугленный оттого, что приблизился к солнцу. Во Втором Боро не стоило сидеть сиднем – здесь все менялось и переливалось, и никогда не знаешь, чем в итоге станешь.
Ковыляя рядом, Майкл Уоррен попытался взглянуть на нее, как ему, похоже, казалось, оценивающим взглядом.
– А сколько блесть тебе, когда ты уснерла? Много ночей?
Филлис одарила его таким взглядом, что им можно было и яйцо сварить.
– Не наглей. Неприлично спрашивать у дамы, када она умерла. Старая, как язык, и старше зубов, больше ниче от мя не добьешься.
Ребенок застыдился и слегка испугался. Филлис оттаяла.
– Вот если б спросил, када я уродилась, другое дело. Родилась я в 1920-м.
Очевидно расслабившись, узнав, что не наделал непоправимого, мальчик продолжал расспросы на безопасные темы.
– Ты родилась здесь, в Боро?
Филлис промычала в подтверждение.
– В Ручейном переулке, на горке. Када опаздывала в школу, могла перелезть через забор и попасть напрямки на школьный двор. А в подполе можно блесть убрать пол и поглазеть в темноте на сам ручей, в честь которого Ручейный переулок и назвали. Денег у нас не водилось, но детство у мя блесть самое счастливое время в жисти. Вот че я терь такая. Эт я в своем самом любимом виде.
Четверка впереди добралась до конца проулка, выходящего на Ручейный переулок. Ее Билл и Реджи Котелок уже скрылись из виду – похоже, свернули направо и начали взбираться по холму, – но Красавчик Джон и Марджори еще мешкали, чтобы Филлис и ее маленький компаньон видели, куда все идут. Джон помахал ей от выхода из джитти и показал вверх по Ручейному переулку, чтобы обозначить их с Марджори направление, и Филлис улыбнулась и подняла руку в ответ. Малыш, шаркающий рядом в тапочках, все еще был увлечен ее последними словами о том, что она выглядела так, как ей больше всего нравилось.