Слева от Майкла стояла Филлис Пейнтер с таким видом, будто она не меньше чем Наполеон, поглаживая подбородок и осматривая свои войска. Маленькая ручка, поднятая к лицу, оставила за собой в воздухе страусиный плюмаж серых и белых силуэтов.
– Ну че, ребзя. Назад на Ручейный переулок и на Криспинскую улицу? Сводим нашего почетного члена по улице Алого Колодца до его дома на дороге Андрея. Джон – ты иди вперед и выглядывай неприкаянных. Билл и Реджи, вы будете позади и держите ухо востро, чтоб не подкрались никакие чокнутые призраки. Помните, мы по всем годам над многими подшучивали, и они нас не любят. Кое-кто безобидный, но если увидаете Мэри Джейн или старого Томми Удуши Кошку, то бегите во весь дух. Если разделимся, потом встретимся на Мэйорхолд, где Стройка.
Майклу показалось, что это звучит тревожнее, чем обещанная ему приятная прогулка. Что еще, интересно, за неприкаянные? И за что человека могут назвать Удуши Кошку? Тем не менее он последовал за остальными детьми, поднимающимися по скошенной пустоши цветов таблицы настройки обратно к тому, что осталось к 1959 году от Нижней Хардингской улицы. Майкл пытался преодолеть особенно крутой участок склона, уцепившись за пучок вьюнка, но обнаружил, что его пальцы прошли сквозь белые бутоны-трубочки и толстые серые вены стеблей, словно Майкл теперь весь сделан из сигаретного дыма, а не только такого же цвета. Он решил, что это логично, если растения настоящие, а он призрак, но как же тогда быть с землей, по которой он карабкался? Почему он со всеми новыми мертвыми друзьями не провалился куда-нибудь в Австралию? Он решил спросить Филлис, шебуршившуюся по склону выше.
– А почему сермля твердая, а все остальное тайманное?
Он скривился, раздосадованный, что язык снова играет шутки. Кажется, чаще всего это происходило, когда он нервничал, и, по-видимому, сейчас его вывели из равновесия разговоры о чокнутых призраках и душителях котов. Филлис поморщилась на Майкла через бледное шерстяное плечо джемпера, который казался теплого оттенка серого, хоть он и знал, что на самом деле тот розовый, как молочный коктейль. Ее спина дымилась размазанными остаточными образами.
– Умеешь ты задавать дурацкие вопросы. Все, что стоит на земле, – не ток трава с деревьями, но и дома с людьми, – оно здесь недолго. Ток месяц, год, век или что там, не больше. Их когдаты едва ли хватат, чтоб оставить отпечаток на мирах повыше. Кое-где, как в церквях Святого Петра или Гроба Господня, которые стоят веками, пройти сквозь стены трудно, так они уплотнились от времени. На Овечьей улице растет бук – он тут уж восемьсот лет, такшт об него и шишку набить можно. По сравнению с этим проходить через фабричные стены или чьи дома – раз плюнуть. Пролетаешь, будто из пара сделан. А этот склон, по которому мы идем, – он тут уже мильон лет, поэтому твердый даже для привиденья. А терь не хлопай варежкой, пока не влезем.
Долго подниматься не пришлось, и вскоре вся банда вновь собралась на потрескавшихся каменных плитах мостовой Нижней Хардингской. Майкл с радостью отметил, что дома на другой стороне улицы все еще обитаемы и поддерживаются в надлежащем состоянии, а улица Купер по-прежнему мягко поднимается к Беллбарн и церкви Святого Андрея, хоть ее ближайшую сторону к месту, где он стоял с детьми-привидениями, снесли. Над улицей с широкого простора холодного серого неба – которое наверняка было бы по-летнему синим, если смотреть на него живым, – палила полированная кастрюльная крышка серебряного солнца. Тут и там попадались маленькие белые облачка, словно на промокашку накапали перекисью.
Пестрой вереницей банда фантомных детишек направилась по старомодной кинохронике улицы обратно в Ручейный переулок, и за каждым струился ряд исчезающих двойников. Как и было велено, маленький Билл и Реджи как-там-его сторожили сзади, пока Филлис и Утопшая Марджори шли бок о бок посреди растянувшейся линии, погрузившись в хихикающий женский разговор, перемежавшийся быстрыми взглядами украдкой на ничего не подозревающего высокого паренька Джона, который шагал впереди всех.
Майкл пытался присоединиться к Марджори и Филлис, чтобы поболтать с кем-то знакомым, но Филлис тряхнула челкой, отчего мотнулось туда-сюда ее ожерелье из пушнины, и заявила, что у них «частный разговор». В свете того, что он еще не знал, как относиться к шкодливому Биллу или суровому Реджи, Майкл поспешил нагнать Джона, вышагивающего с героическим видом перед растрепанным шествием. Самый старший член Мертвецки Мертвой Банды казался Майклу надежным и приличным парнем. Тот оглянулся и дружелюбно усмехнулся при виде одетого в пижаму ребенка, спешившего сзади, чтобы трусить у него под боком.
– Привет, мелкий. Что, Филлис тебя построила, да? Не обращай внимания. Пошли вместе. Никогда не знаешь, вдруг чему научимся друг у друга.
Чтобы угнаться за длинными ногами и широким шагом Джона, Майкл едва ли не скакал вприпрыжку. Ему очень нравился взрослый мальчик. Хотя бы потому, что Джон казался первым встреченным здесь существом, которого не станут раздражать вопросы Майкла. И Майкл решил испытать это предположение.
– А что такое Филлис сказала про неприкаянных? Это плохие привидения, и они нас схватят? Это их ты высматриваешь?
Джон обнадеживающе улыбнулся:
– Они не такие уж плохие, не подумай что. Просто по той или иной причине не могут найти себе место в загробной жизни. Им не хочется опять возвращаться в жизнь и их не тянет наверх в Душу. Кому-то кажется, что он не заслужил, а кому-то просто больше нравится здесь, где все знакомое – пусть и черно-белое, ничем не пахнет и все такое.
Лицо красавца посерьезнело.
– По большей части они безобидные, эти ребятки, но блесть парочка иных. Они пробыли здесь так долго, что крыша поехала, либо с самого начала была не на месте. Еще блесть те, кто слишком налегает на призрачную выпивку – они называют ее Паков пунш. Они страшнее всех видом. Не могут себя поддерживать, так что у них в телах и лицах бардак, как на лотке на распродаже, и на них постоянно находит ярость. Старый Удуши Кошку – он один из них, и я прямо скажу: если призрак даст тебе затрещину, ты ее еще как почувствуешь.
Джон в доказательство мягко ткнул Майкла пальцем в плечо, и, хотя больно не было, мальчик мог представить ощущения, если бы Джон приложил силу. Удовлетворенный, далее Джон вытащил концы фосфоресцирующей рубашки из шортов по колено, подтянул ее вместе с пуловером, чтобы показать живот. Сразу под грудной клеткой на правом боку Джона был тусклый серый свет, который как будто периодически пульсировал под кожей, словно у Джона в животе был маленький фонарь.
– Вот куда угодил сапог Мэри Джейн, когда мы ее недавно разыграли. Такой призрачный синяк рано или поздно сойдет, но, думаю, если наловишь их достаточно, то оправиться твоему духу блестет непросто.
Джон закатал рубашку и заправил назад. Из-за этого у талии осталась кипящая метель из призрачных рук и рукавов, которая улеглась через мгновение.
На другой стороне Нижней Хардингской улицы с приглушенным скрипом открылась дверь и из нее показалась сердитая женщина лет сорока, а также донесся краткий обрывок музыки из радио, играющего где-то в доме. Майкл узнал песню – американская. Ему казалось, она называется «Как там вдела Вере» [68], но она оборвалась, когда женщина захлопнула за собой дверь и заспешила по террасе – воинственно сложив руки, с завитой прической, кивая головой, как клюющая птичка. Остановившись у соседей в нескольких дверях дальше, она постучала в дверь, и почти тут же ее впустила высокая тетя с короткими волосами – то ли светлыми, то ли седыми. Ни одна из женщин не оставляла за собой следа при движении и не уделила банде детей, бредущих по противоположной стороне улицы, никакого внимания.
– Они еще живые, поэтому нас не видят, – заговорщицки пояснил Джон. – Можно отличить, потому что за ними нет хвостов, как у нас с тобой, – тут он помахал рукой, так что она распустилась веером, как колода карт, и лишние конечности задержались на миг, прежде чем исчезнуть.
– Если увидишь кого без хвостов и кажется, что они тебя заметили, – наверняка это кто-то спит и видит сон. Здесь, на призрачной стежке, они попадаются не так часто, как Наверху, но время от времени парочка забредает, и им снятся черно-белые сны. Многие при этом только в майке и трусах, а то и вовсе голые. Если увидишь одетого, кто смотрит прямо на тебя, но картинок за ним не остается, – то это такие редкие типы, которые живые, но могут видеть всякое. Если они пьяные или приняли наркотики, или если они чудики, то иногда могут тебя заметить. Чудики или поэты, все одно. Чаще всего они сами не поймут, что видят, и отвернутся.
Шагая рядом с Майклом, пока тот пытался идти с ним в ногу, Джон опустил взгляд на мостовую под ботинками и нахмурился, словно вспомнил что-то нехорошее.
– А всякие ясновидящие и свами – ерунда на постном масле. Смотрят прямо сквозь тебя, а сами рассказывают твоей маме, какой у тебя счастливый и довольный вид, что ты не страдаешь. Кричи, сколько влезет: «Мам, меня взорвали, и это было ужасно!» – но она не услышит. И они не услышат, шарлатаны чертовы.
Хотя раз я сходил на сеанс, который устроила у себя в салоне одна старушка. Она только и делала, что прикидывалась и говорила всем, будто их любимые рядом, хотя никого там не блесть. Только я – я был единственным привидением, ну я и встал прям у нее перед глазами, и чтоб меня разорвало – увидела! Посмотрела на меня и ударилась в слезы. Тут же объявила, что сеанс окончен, и отправила всех по домам. После этого бросила свое столоверчение. Ни разу не созывала собраний, и вот она – единственная, кого я встречал, чтоб блесть настоящая.
Впереди приближался верх Ручейного переулка: древняя улица убегала направо с места, где Нижняя Хардингская превращалась в Криспинскую после пересечения перекрестка. Пустырь, возле которого они шли, был забран здесь сетчатым забором, а за ним виднелось начало какого-то строительства. По ту сторону забора стоял большой знак, прислоненный к стальным лесам, гласивший о том, что вся огороженная территория принадлежала какому-то Кливеру, который скоро построит здесь фабрику.