Джон шел рядом с Майклом, составляя ему компанию и участливо делая шаг короче, чтобы малыш поспевал за ним без усилий. Он все бросал на Майкла взгляды со слабой улыбкой, словно его веселило что-то понятное только ему, но пока помалкивал. Наконец он снова заговорил:
– Говорят, тебя звать Майкл Уоррен. Так чейный ты, значит? Как звать твоего папку? Уолтер?
Вопрос сбил Майкла с толку – он подумал, что взрослый мальчик подшучивает над ним, а он еще мал, чтобы понять. Майкл покачал головой:
– Моего папу зовут Том.
Джон заулыбался и окинул малыша взглядом недоверчивым, но в то же время уважительным и радостным.
– Так ты что, сын Томми Уоррена? Чтоб меня разорвало. Никто из нас и не думал, что Том вообще женится, так долго он запрягал. Как он, Том? Счастлив? Остепенился, уже не живет с мамкой на Зеленой улице?
Майкл оторопел, изумленно глядя на паренька, словно Джон извлек из рукава стаю попугаев.
– Ты знал моего папу?
Старший мальчик рассмеялся, лениво пнув бутылку на мостовой, хотя нога прошла сквозь.
– Черт, еще бы! Я играл с Томми и его братьями на лугу в детстве. Он хороший парень, твой папаша. Если вернешься к жизни, как тут все уверены, ты его не допекай, слыхал? Ты из хорошей семьи, так что не посрами фамилию.
Здесь Джон осекся и задумчиво взглянул на огороженный участок, мимо которого они проходили. На сером плетении проволоки повис дрожащий серый дождь.
– Знаешь, твой дедушка… нет. Нет, это дедушка твоего отца, значит, твой прадедушка. Он был старым чертом по имени Снежок. Он отказался от предложения человека, компания которого строит тут здание. Тот малый сказал, будто возьмет Снежка в партнеры при условии, чтоб ноги Снежка не блесть в пабе в следующие полмесяца. А Снежок, конечно, объяснил, куда тот может засунуть свое директорство, и все, ни в какую. Рехнутый старикашка, этот Снежок Верналл, но в силе, тут не поспоришь. Хоть и нищий, а у него блесть сила отказаться от такого состояния.
С точки зрения Майкла, силой это было назвать трудно, особенно по сравнению с умением летать или, скажем, превращаться в великана. Он хотел просить Джона объяснить, но к этому времени они дошли до угла Ручейного переулка, который разворачивался у них из-под ног к угольному складу и к западу, где Джон и предложил подождать, пока их догонят остальные. Коротая время, Майкл разглядывал холм.
Даже без пыльных поблекших красок это был тот Ручейный переулок, который Майкл отлично знал, – Ручейный переулок в летние месяцы 1959 года, а не в ярких воспоминаниях Филлис Пейнтер или других людей, живших там давным-давно. Для начала, почти все здания на противоположной стороне переулка были снесены. Пропали дома у верхнего конца, включая дом Филлис Пейнтер и лавку сладостей по соседству, уступили место длинной полосе травы, бежавшей вдоль края Ручейной школы у начала Криспинской улицы, всего в паре каменных ступеней от бетонной игровой площадки школы. Та ввиду школьных каникул стояла тихая и опустошенная.
Дома ниже по холму, стоявшие между Террасой Алого Колодца у подножия и Террасой Ручейного переулка повыше, тоже исчезли, как и сами террасы. Нижняя спортивная площадка Ручейной школы теперь простиралась от старой фабрики, где когда-то держали чумную повозку, до джитти, что шел на задворках вдоль дороги Святого Андрея. Хотя вид был уютный и знакомый, Майкл обнаружил, что теперь смотрит на него по-другому – как человек, который знал, что там было раньше и сколько всего ушло. Провалы между зданиями уже не казались естественными, как прежде, а скорее напоминали о какой-то страшной катастрофе.
Майкл впервые понял, что жил в стране, которая еще не успела оправиться после войны, хотя он и сомневался, что во время войны на Нортгемптон упало так уж много немецких бомб. Просто казалось, что падали, или что случилось что-то не менее плохое. Странно. Если бы он не видел Душу и как Ручейный переулок выглядит в сердцах людей, то все казалось бы ему нормальным, а не таким голым и изломанным. Ему казалось бы, что так было всегда – все эти дыры и провалы.
К этому времени до него и Джона дошли другие дети, а Филлис и Утопшая Марджори все еще хихикали, перешептываясь между собой. Мальчик Реджи во вдавленном котелке, тащившийся в хвосте Мертвецки Мертвой Банды, снова затеял с младшим братом Филлис, Биллом, игру в кулачки, начатую раньше. На призрачной стежке – бесцветной, как новенькая водная раскраска до того, как примешься за нее с мокрой кисточкой, – рыжий Билл стал блондином, как Майкл. Пока сжатые кулаки Билла и Реджи срывались вниз, чтобы ударить друг друга по костяшкам, мальчики расцветали руками, как злые чудовища или смешные боги, в которых верят люди из далеких стран. Майкл ненадолго задумался, не по этой ли причине у многих существ из легенд есть лишние головы или руки, но тут его внимание привлекла пролетающая ярко-серая божья коровка, так что мысль затерялась, недодуманная.
Перегруппировавшись, призрачные беспризорники перешли Ручейный переулок и продолжали путь по Криспинской улице, мимо плетеной проволочной преграды, закрывавшей белый свалявшийся мех верхней школьной лужайки. Только когда Билли и Реджи нырнули прямо сквозь забор, чтобы мутузить друг друга и поваляться по бледной худосочной траве, Майкл вспомнил, что теперь обрел способность проходить сквозь стены и предметы. Он спросил себя, почему же тогда он и остальные идут строго вдоль проволочной перегородки. Подумал, что дело в привычке, и решил не испытывать эту способность, присоединившись к Биллу и Реджи. Если не ходить все время сквозь стены, будет легче притворяться, что все нормально – не считая отсутствия цвета или кустов из двадцати рук, без которых он как будто больше не мог незаметно поковыряться в носу.
Когда они приблизились к расцарапанному серебристому барьеру шлагбаума, стоявшего у верхних ворот школы, Майкл посмотрел через Криспинскую улицу на улицу Герберт: вот она, поднималась на холм между двумя заросшими и замусоренными пятачками, где когда-то, по всей видимости, были дома. В обычной жизни, когда мамка Дорин возила его мимо этих мест на коляске, улица Герберт казалась Майклу убогим закоулком, где живут убогие люди, хотя, может быть, это впечатление происходило от названия. От улицы Герберт, почти верил он, и пошли «герберты», что значит «жалкий» или «никчемный», включая «драных гербертов» и «ленивых гербертов», на которых так часто ругался его папа, а также их более успешных родственников, если судить по названию, – «пронырливых гербертов». Эту мысль, скорее всего, передала ему по наследству, как безглазого плюшевого мишку, старшая сестра.
Погрузившись в размышления о фамилиях, семьях и откуда они пошли, в том числе о том, что говорил о его папе и прадедушке Джон, Майкл до смерти испугался, когда большой мальчик вдруг схватил его за шиворот и ткнул лицом в прошитые травой булыжники. Да с такой силой, что на миг лицо Майкла оказалось под поверхностью улицы, и он сперва занервничал, пока не обнаружил, что ничего неудобного в этом нет, разве что смотреть там не на что, кроме червяков. Всплыв назад, он уловил обрывок крика Джона, который теперь лежал на земле рядом с Майклом.
– …ложись! На десять часов Мэлоун, над Олторпской улицей! Мы более-менее такие же серые, как дорога, так что замрем – и он нас не заметит, пока витает в облаках.
Хотя Майкл и боялся пошевелить даже мускулом, все же он медленно выгнул шею, чтобы взглянуть на небосвод.
Сперва он принял это за пятно грязного дыма, плывущий клочок фабричной черноты над дымоходами, что росли меж ними и Мэйорхолд выше по холму на востоке. Оно неслось над черепичными крышами, как маленький, но целеустремленный вихрь, и Майкл было подивился, почему облачко назвали Мэлоуном, когда впервые заметил двух тявкающих терьеров, что оно несло под мышками.
Это был человек – мертвый, судя по кляксе фотографий, заикающихся вслед за ним, пока он прокладывал путь по белесым небесам. На нем были подбитые гвоздями башмаки, задрипанный костюм и длинное темное пальто, а венчал весь ансамбль котелок, как у Реджи, только куда меньше и делового вида. Именно выцветающий хвост остаточных изображений от обвисшей одежды и показался Майклу дымом, когда человек только попался ему на глаза, – смазанным, выжженным на воздухе протектором шины. Но, приглядевшись получше с острым зрением, подаренным ему смертью, он различал все больше и больше страховидных подробностей.
Взять хотя бы лицо этого малого – белую маску, подвешенную в клубящемся черном дыме головы и тела. Бледный, с серыми морщинками на месте глаз, призрачный лик был гладко выбрит, почти резиновый на вид, и принадлежал ухоженному шестидесятилетнему мужчине, глядевшему перед собой без всякого выражения. Майклу показалось, что каменное лицо казалось скорее страшным, чем забавным. Оно будто не умело реагировать ни на что, даже что-нибудь милое, ужасное или внезапное. Цвет волос мужчины скрывался под потоком котелков, но Майкл решил, что они наверняка белые и намасленные, как перья альбатроса.
Не очень высокий, но жилистого телосложения, мужчина двигался по небу прямо, только перебирал ногами, словно сидел верхом на невидимом велосипеде или поднимался по воздушной лестнице. Полоскания и колыхания пальто запечатлевались на небе за спиной языком деготных испарений. В руках он держал двух псов – белого и черного, как на этикетке бутылки виски бабули, – а карманы его пиджака кипели головами – сперва объятый ужасом Майкл решил, что змей, но потом осознал, что хорьков, хотя лучше от этого не сделалось. Он слышал издали их угрожающее и паникующее верещание, даже среди испуганного лая терьеров, несмотря на то, что звукоизоляция призрачной стежки впитывала отголосок каждой ноты.
– Что он такое? – спросил Майкл Джона шепотом, пока они лежали ничком на камнях Криспинской улицы вповалку. Отвечая, старший мальчик пристально следил своим поэтическим взглядом за тлеющей фигурой, проносящейся над ними.
– Он? Это Мэлоун, крысолов Боро. Страшный человек, не сомневайся. Говорят, его любимый трюк – ловить крыс и загрызать насмерть, хотя никто этого лично не видел. Филлис как-то раз стибрила его котелок и нацепила на здоровую крысу. Видно блесть только, как по улице уносится шляпа с крысиным хвостом, а за ней вдогон – старик Мэлоун с посеревшей рожей. Мэлоун блесть в ярости. Сказал, что вздернет Филлис на ее собственной веревке с кроликами, если поймает, и не шутил. Судя по направлению, он только что из «Веселых курильщиков». Это паб, где заседают призраки, на Мэйорхолд, так что он наверняка пропустил кружечку. Его в любом случае лучше обходить стороной, пьян он или трезв. Если повезет, он отправляется домой на Малую Перекрестную улицу и через минуту скроется из виду.