Пока он стоял разинув рот и глядел со смесью увлечения и отвращения на паясничающих гомункулов, он все же заметил, что больше никто среди россыпи богомольцев, собравшихся у церкви, к нему не присоединился. Никто не поднял головы к странно вогнутым выступам, где махали, тараторили и свистели помоечные чертенята, и так Реджи сообразил, что люди их не видят. Он заключил, что их видят только мертвые – заблудшие души вроде него, которые оставляли за собой серые изображения, а не слабые облачка туманного дыхания, присущего живым в студеный январский день.
Он не знал, что это за существа, и в тот момент не хотел выяснять. На него постепенно снисходило – с самого момента, когда он заглянул в ящик, – что, хоть он и мертв, не похоже, чтобы он был в раю. А это в ограниченном понимании теологии Реджи оставляло всего одно-два места, которыми могла быть призрачная реальность, и ни то ни другое не казались привлекательными. С растущей паникой он попятился, проходя между или сквозь ничего не подозревающих жителей Боро, прибывающих к месту поклонения, и все время не сводил глаз с семенящих видений на стрехах на случай, если крысиные человечки вдруг скатятся по церковным стенам и набросятся на него.
Наконец он отвернулся и припустил с торопящимся вслед за ним хвостом остаточных изображений, обходя церковь слева к Замковой Террасе, где его поджидало еще более поразительное зрелище. Все дело было в старой двери, что висит на высоте на западном фасаде церкви Доддриджа. При жизни он часто ломал над ней голову, пытаясь угадать ее назначение, но, выскочив из-за угла и замерев на месте, пока в него втыкались фантомные двойники, Реджи наконец обрел ответ, хоть и не понимание.
Хотя теперь Реджи с усмешкой оглядывался на свое недоумение при первой встрече с Ультрадуком, если быть честным, для него не прояснилось, что это или как оно работает, даже после стольких лет – неисчислимых, потому что их и не было смысла считать. Реджи только помнил перехватившее дух благоговение, с которым без единой мысли в голове блуждал взглядом по рядам чудесных белых пилястров, закинув голову, чтобы вместить в глаза стеклянное подбрюшье невозможного моста над головой. Над прозрачным алебастром его настила, над ним и над Замковой Террасой, туда-сюда целеустремленно сновали фосфоресцирующие пятна, а мимолетный свет пробивался сквозь точеные балки, чтобы упасть на поднятое лицо Реджи, словно снег, для которого, как все говорили, сегодня было слишком холодно.
Пройдя под великолепной умопомрачительной постройкой в оглушенном трансе, он наконец вывалился с противоположной стороны, и все его испаряющиеся реплики вывалились вслед за ним. Освободившись от завораживающей красы Ультрадука, Реджи издал громкий стон замешательства перед прогрессирующей странностью своей ситуации. Не оглядываясь, он в панике помчался по Бристольской улице – крепко прижимая призрачную шляпу к голове, с хлопающей по голым коленкам потусторонней шинелью. Он слепо забирался вглубь бледного отзвука Боро, который станет, как тогда казалось, его новым домом навечно: страшного места, на которое обрекли Реджи. Он несся по бесцветному углепроводу Банной улицы, как паровой локомотив, волоча за собой вместо вагонов и тендеров своих двойников. Там, в больных кишках района, он постепенно замедлил бег, потом сел посреди дороги и попытался собраться с мыслями.
Конечно, не прошло много времени, как он повстречал первых неприкаянных: мелкую компанию, которая выглядела и говорила, как пьянчуги из нескольких разных столетий. Они вправили ему мозги относительно природы призрачной стежки – или, как они сами говорили, чистилища. Как и многие привидения Боро, в душе они были сентиментальной братией и взяли его под крыло, выучив многим полезным навыкам. Они показали, как соскребывать накопившиеся обстоятельства и копать сквозь время, потом рассказали, где найти самых сладких Бедламских Дженни, которые растут в вышних трещинах и которых люди с сердцебиением видеть не могут. Они даже сыскали ему призрак старого футбольного мяча, хотя первая же проба продемонстрировала ограничения игры – вернее, ее посмертной версии: во-первых, мяч не подпрыгивал высоко – примерно так же, как звук не резонировал четко. Во-вторых, будучи бесплотным, призрачный мяч бесконечно плыл через стены домов живых. Реджи быстро надоело постоянно доставать его из-под стола или из кресла, пока вокруг ужинала какая-нибудь семья.
Реджи был благодарен за руку помощи и чувство локтя старых мертвецов, и все же, оглядываясь, понимал, что оказали они ему медвежью услугу. Хоть и помогли приспособиться к новому состоянию, заодно привили убеждение, что этот убогий полумир, это удручающее чернильное чистилище – все, чего он заслужил. Он перенял разочарованное пораженческое мировоззрение и во всем следовал их примеру. Они говорили, что Реджи может заново пережить жизнь, если хочет, но их тон предполагал, что идея эта весьма неудачная. Тогда он склонялся к тому, чтобы разделять это мнение, и в каком-то смысле придерживался его до сих пор. Ему не улыбалось как заново пережить попытки самоубийства матери, так и повторить пьяные припадки гнева папы. Не казались действенным стимулом такие моменты, как по второму разу подрочить бомжу и опять замерзнуть насмерть в ящике. Теперь, за пределами жизни, он наконец мог признаться самому себе, что это были за кошмар и пытка. Он не выносил и мысли о том, чтобы пережить все сызнова, хоть тысячу раз, хоть всего один.
Горемычная толпа привидений, ставшая менторами Реджи в загробной жизни, отсоветовала ему и подниматься Наверх, в место под названием Душа. Они объясняли, что это для покойников классом получше, которые вели респектабельную и безбедную жизнь, а не для неудачников вроде Реджи и его новообретенных приятелей. Их низкое мнение о себе было созвучно его собственной пошатнувшейся самооценке, и Реджи приходило в голову, что он до сих пор мог быть одним из них, по сей день безрадостно шататься по переулкам призрачной стежки, слушая их жалобы и сожаления в немом пейзаже, где угасали каждый звук и каждая надежда. Он трезво сознавал, что до сих пор ходил бы в рядах этого угнетенного содружества, если бы не великая призрачная буря 1913 года.
Тогда словно Боженька в трубы затрубил, так оглушительно и неожиданно грянуло. И куда страшнее, чем относительно небольшое ненастье, от которого Реджи и Мертвецки Мертвая Банда сумели ускользнуть только что, в 1959-м. Но оба события вызвал один и тот же феномен: всплеск активности высших сверхъестественных сил в регионе Души, соотносившемся с Мэйорхолд, где было такое место под названием Стройка. В 1913 году эти высшие силы – будь то зодчие или бывшие зодчие, переквалифицировавшиеся в дьяволов, – подняли переполох в связи с чем-то, вроде бы связанным с надвигающейся войной. Их возмущенные распри спровоцировали ветер ужасной силы, который промчался по фантомному району и сдул всех знакомых Реджи фаталистов в самый Делапре. Вот почему Реджи так заштормило, так сказать, когда он с остальными детьми услышал, что Черный Чарли рассказывает о надвигающейся призрачной буре: в одной Реджи уже побывал.
Тогда не было никаких предупреждений – просто внезапный порыв фантомной пыли и хлама посреди улицы Святой Марии, а потом из ниоткуда принеслась призрачная урна и припечатала Реджи точно между лопаток, так что он рухнул ничком. Оглядываясь теперь, он понимал, что это его и спасло. Опрокинувшись вперед, каким-то образом прижав собой и расплющив котелок, он инстинктивно выставил вперед обе руки, чтобы прервать падение, и обнаружил, что по локоть вошел в древнюю и потому частично ощутимую почву Боро. Его заметавшиеся пальцы где-то в футе или двух под землей в панике наткнулись на древесный корень, который тоже оказался достаточного возраста, чтобы можно было ухватиться, и потому Реджи более-менее надежно окопался, когда всего спустя миг ударила кувалда призрачного шторма.
Похожий на Джона Булла старый Ральф Питерс, обанкротившийся бакалейщик из 1750-х с чем-то, издал испуганный и отчаянный крик и поднялся в воздух, невесомый как перышко, воспарив в направлении церкви Святого Петра. Они тогда шарились среди деревьев и кустов между захоронениями, где скончался (и впоследствии был похоронен) Реджи, и Лошадиной Ярмаркой. Когда оголтелый северо-восточный ветер оторвал бедного Ральфа от земли, тот в отчаянии хватался за верхние ветки вяза в надежде найти опору, но то были новые побеги и прошли сквозь пальцы дородного духа, словно их и не было. Ральфа унесло вверх тормашками к южному горизонту с пугающей скоростью и жутким звуком сдутого серого шарика, а остаточные изображения его шокированного лица влеклись за ним спиралью, как сотня плакатов Джона Булла, льющихся из печатного станка.
Распластавшись на земле, не в силах перекричать бурю и цепляясь за погребенный корень не на смерть, а насмерть, Реджи наблюдал, как один за другим остальные из потасканного сборища – Макси Маллинс, Рон Кейс, Кэджер Плаурайт, Бертон Тернер – кувыркались в облака мимо фабричных труб, заборов из ржавой жести и кирпичных стен чьих-то домов. Он слышал мучительный вопль Рона Кейса, когда маленькое сутулое привидение с вечно заложенным носом на высокой скорости врезалось в девятисотлетний шпиль церкви Петра – достаточно почтенного здания, чтобы набрать солидный вес даже на призрачной стежке. Судя по тому, что Реджи рассказывали годы спустя, Рон столкнулся с колокольней и обмотался вокруг нее, как ленточка, зацепившаяся за гвоздь, которую полощет на ветру. Бушующие порывы трепали его невещественное тело, словно бумажный флажок, и в результате, если верить очевидцам, он стал в два раза выше ростом и слишком тонким, чтобы взглянуть без содрогания. Что до остальных, то Реджи не представлял, где их в итоге разбросало: с того жуткого дня по сегодняшний он больше не встречался с доброй, но подавленной шайкой. Как знать, может, они до сих пор еще где-то на высоте, стонут и жалуются, пока их носит и болтает, навек застряли в воздушных потоках планеты.
А тогда, в урагане духа, он остался один, носом вниз и по плечи в грунте Боро, с оторванными с земли ногами на ревущем ветру позади, где беспомощно брыкалась целая футбольная команда ботинок и штопаных-перештопаных носков. Как Реджи припоминал, он колебался, продолжать ли держаться за корень, пока шторм не утихнет – если он вообще утихнет, – или же отпустить и присоединиться к коллегам. Он уже было склонился ко второму варианту, когда вдруг заметил, что в торфе пустыря в ярде перед ним происходит что-то странное. От одной темной точки как будто расходились концентрические полосы черного и белого цвета, и из этого мерцающего центра, из-под земли, выползли пухлые и мерзкие черви – за них Реджи сперва принял детские пальчики