Реджи испугался машин, когда впервые встретил их во время салок-сквозь-стены с Биллом и Филлис в 30-х, и с тех пор поражался и восхищался ими по мере того, как все больше привыкал. Реджи нравилось воображать, что за безвременное время с тех пор успел стать знатоком автомобилей, предпочитая те, что можно найти в 1940-х и 1950-х. Его любимчиками были двухэтажные автобусы, особенно когда Филлис рассказала ему, что живые люди видят их ярко-красными. Транспорт середины двадцатого века нравился ему в основном из-за ладных обводов – изгибов брызговиков и выпирающих бамперов. А еще Реджи казалось, что у машин тех лет веселые лица: расположение фар, символа на капоте и решетки радиатора, в котором Реджи не мог не увидеть глаза, нос и рот.
Редкие современные машины, гудевшие и проносившиеся в ночи по дороге Святого Андрея, как и большинство черт этого века, пришлись не по вкусу Реджи. Либо у них были лощеные тела злых кошек, ловко скользящих к жертве в высокой траве, либо они напоминали громоздкие военные танки, которые разогнали до галопа. Хуже всего, на его взгляд, были холодные и недобрые прищуры на их лицах, втиснутых под лоб капота, словно тупые и хищные маски зубастых рыбин. Фары теперь были заподлицо, незаметные над хмурым прикусом радиатора, и в целом металлические четырехколесные черепа напоминали о боевитых бультерьерах. Однажды он заметил Филлис, что они как будто вышли на охоту в темноте, а она шмыгнула и ответила: «Здесь – разве что на телочек».
За плечом шинели Реджи так и продолжалась свара Филлис и Майкла. Филлис говорила: «Если ты так хочешь, мож, и надо тя бросить, и поделом», – а Майкл Уоррен отвечал: «Ада лай, от восьми и врозь», – что Реджи казалось белибердой. Но так уж говорили все новоумершие, пока не привыкали к расширившимся возможностям языка, существовавшим в Душе наряду с насыщенными звуками и цветами. Пока им не попадала в рот Лючинка, как говорится. Реджи вспомнил свою первую невразумительную сентенцию не обращающим на него никакого внимания членам конгрегации, входившим в церковь Доддриджа в 1870-х, и почувствовал укол симпатии к дезориентированному мальцу, хоть и ненадолго. Так как больше машин видно не было, Реджи уже хотел вернуться к поцапавшимся детям-призракам и возобновить свое участие в дебатах, когда заметил, как из безликой кирпичной стены, отгораживающей гаражи многоквартирников чуть ниже по холму от места, где стояли они, ближе к встрече потемневшей улицы Алого Колодца с залитой натриевым светом лентой дороги Святого Андрея, появилось что-то странное.
От высокой стены одного из гаражей выдавилось узорчатое пятно, растянувшись по темной траве, как протекшая краска или, вернее, содержимое удивительных тюбиков с полосатой зубной пастой, которые Филлис показала ему в полных диковинками пределах 1960-х, только эта катящаяся капля была скорее клетчатая, чем полосатая. А еще, судя по время от времени прорывающимся приглушенным звукам, оно рыдало. После пары моментов недоумения Реджи понял, что это неприкаянный – упитанный малый в ярком пиджаке в клетку, оставлявший за собой предсказуемо вырвиглазный след остаточных изображений. Волосы призрака были черными, как и тонкие усики на верхней губе, хотя Реджи показалось, что они крашеные, словно дух лучше всего нравился себе пожилым мужчиной, пытавшимся молодиться. На нем была серая бабочка и белая рубашка, выпирающая на животе, словно мешок с мукой, а судя по траектории, по которой он струился через шуршащие сорняки к дороге Святого Андрея, Реджи подозревал, что он только что вышел с Банного ряда в нескольких десятилетиях в прошлом, когда тот сжатый проулок еще стоял на своем месте. Насадив котелок на уши покрепче – потому что втайне верил, что это вносит порядок в мысли, – Реджи наблюдал за плачущим фантомом, ковылявшим по склону, и только запоздало понял, что тот направлялся к последнему оставшемуся жилищу на углу улицы Алого Колодца – тому самому пограничному с раем дому, откуда они сбежали. Он решил, что лучше предупредить своих товарищей о новом развитии событий на тот случай, если это окажется важным. Заговорил торопливым шепотом:
– Гляньте, там малый идет. Шурует к угловому дому, и вродь вполне готовенький.
Все повернулись посмотреть, что имеет в виду Реджи, затем молча наблюдали, как по дерну, заменившему десятки домов, пробирается заплаканный призрак в модном пиджаке, спрятав лицо в пухлых ладонях и заливаясь слезами все обильней по мере приближения к одинокому строению, стерегущему конец Алого Колодца. Предположительно, способный видеть даже вопреки эктоплазмическим слезам и толстым пальцам, на глазах у Мертвецки Мертвой Банды призрак заложил резкий полукруг от прямого маршрута, по которому следовал до тех пор.
– Эт он алый колодец обходит. Не хочется ухнуть сквозь сотни лет грязюки и бултыхнуться в кровавую краску.
Хмыканьем и кивками остальные мертвые дети без слов сошлись во мнении с Реджи. Заговорил только большой Джон.
– А знаете, кажется, я его знаю. Кажется, это мой дядя. Не видел его с самой своей смерти, и даже не думал, что он окажется неприкаянным, но это точно он. Интересно, почему он так плохо о себе думал?
– Мож, пойдешь и спросишь?
Это сказала Филлис – ее воинственные черты были словно вышиты на темноте серебряными нитками у плеча Джона. Высокий красавец, к которому Реджи умудрялся одновременно испытывать презрение, зависть и невероятное обожание, всмотрелся во мрак в сторону всхлипывающего стиляги и спасовал, покачав головой.
– Мы при жизни не блесть особо близки. Ничего такого – просто что-то в его манерах мне не нравилось. К тому же, кажется, у него и так забот хватает. Когда кто-то так глаза выплакивает, обычно они хотят, чтобы их не трогали лишний раз.
Все еще закрывая заплаканное лицо, привидение в шашечку скользило вдоль Алого Колодца к порогу последнего дома на улице. Проведя аляповатым рукавом по глазам с мешками под ними, толстяк помедлил минуту, а затем растаял в закрытой двери и пропал.
А когда они оглянулись, пропал и Майкл Уоррен.
– Ну вот-те нате, сделал ноги! Быро, куда он делся?
Реджи даже удивило, в какую панику впала Филлис. Она нарезала нервные круги, тревожно вглядываясь в посеребренную темноту в поисках признаков скрывшегося ребенка. Придав котелку, как казалось Реджи, более сочувственное положение, он изо всех неотесанных сил попытался ее утешить.
– Не боись, Филл. Скоро вернется, а коли нет, то и не наше дело. Он же все едино скоро оживет. Пусть сам и выкручивается, а? А мы вернемся к сбору Паковых Шляпок у дурдомов и приключенчеству. Как насчет плана Билла прокопаться до самого каменного века, чтоб поймать и приручить призрачного шерстистого мамонта?
Филлис только уставилась на него так, словно до глубины души поражена его глупостью. Реджи сдвинул шляпу под защитным углом, когда она ответила взрывным фонтаном передержанных снимков посмертной слюны.
– Ты совсем с глузду съехал? Ты ж сам слыхал, что миссис Гиббс и Черный Чарли сказали про зодчих и их драку! Уж не говорю про дела с Верналлами и Портимот ди Норан, в которых мы толком не разобрались! Хошь – иди лови своих мамонтов, но лично мне неохота быть на плохом счету у Третьего Боро!
На этом Филлис развернулась и помчалась к калитке нижнего входа в многоквартирник «Серые монахи» с улицы Алого Колодца – практически единственное место, куда мог пропасть Майкл Уоррен, пока они отвели взгляд, – пока за ней развевались чумазыми флагами ее картинки. Ошарашенный миг остальные члены Мертвецки Мертвой Банды провожали ее взглядом, оторопев как от смелого поминания всуе имени Третьего Боро – сам Реджи даже думать о нем почти не смел, – так и от ее отчаянного бегства. Вырвавшись из обалделого ступора, они бросились за ней – шумная компания из четырех, двенадцати, шестнадцати, восьмидесяти фантомных детей устремилась в короткий узкий проход, отделявший от улицы внутренний двор «Серых монахов», пробиваясь дымными телами сквозь черные железные прутья ворот, простоявших всего несколько лет и потому не представлявших собой препятствия. Дыша во все затылки Филлис Пейнтер, они высыпали на нижний уровень большого двухэтажного пространства из бетона, окруженного немыми квартирами постройки 1930-х, где все замерли, чтобы оценить свои вдруг помрачневшие перспективы.
Из позолоченных теней верхней половины двора донеслись испуганные вопли кошек и собак, которых привидениям невозможно одурачить, и сердитые окрики их людей-хозяев, которых одурачить очень даже просто. Вместе с покойными товарищами Реджи всмотрелся во мрак разновысотного двора. В нижнем конце, где стояли они, на небольшой делянке заброшенной земли, изначально задуманной как сад, шелестела полудохлая растительность. За тремя гранитными ступенями, на верхней палубе общественного пространства, на бельевой веревке болтались забытые женские чулки, а кирпичные огородки помоек стерегли черные пакеты, лопнувшие и выпустившие на волю невообразимый пролапс мусора двадцать первого века – склизкие пластиковые подложки и кожуру незнакомых фруктов. Майкла Уоррена и след простыл.
Словно призвав из-за бедствия второе дыхание, Филлис разожгла в бледных глазах огонь суровости и решительности.
– Так-с. Или он двинул вверх по холму и на Нижнюю Перекрестную, к коттеджам, или срезал тут снизу и пилит на Банную улицу. Разделимся на две группы, чтоб блесть больше шансов его найти. Марджори, ты со мной и Джоном обыщешь коттеджи. А вы двое…
Филлис обратила довольно ледяной взгляд на Билла и Реджи.
– Вы двое прочешете Банную улицу, Дом Рва и окрест… или валите гонять шерстистых слонов, если так хочется. А терь живо, а то кто знает, как далеко ушел мелкий негодник.
На этом Филлис, Джон и Марджори взметнулись по каменным ступенькам в слюдяной блеск тьмы «Серых монахов», оставив Билла и Реджи на сумрачной тропинке, ведущей от улицы Алого Колодца до Банной. Билл рассмеялся – несмотря на высокий мальчишеский голос, смехом куда более взрослого и раскованного человека.
– Вот же хитрая баба. Ей прост неймется пообжиматься в темноте со своим Джонски, а бедную Утопшую Мардж прихватила для отвода глаз. Выходит, остались только мы с тобой, Реджи, старый дурень. С чего начнем?