– Короч, эта чика рассказывала, как Эббот и Хинтон завели шарманку про четвертое измерение еще в 1880-х. Но наступают 1920-е – и на нее подсаживаются все. Все художники, кубисты всякие с Пикассо в придачу – все ток и думают, что блестет, если, скажем, кто-то может повернуть к тебе голову, а ты все равно видишь его в профиль. В смысле, мы-то с тобой друг друга так все время и видим.
Для иллюстрации Билл мотнул головой и ухмыльнулся Реджи. Реджи не понимал, кто такие кубисты или Пикассо, но видел, что имеет в виду Билл: остаточные изображения профиля рыжего мальца так и остались висеть в воздухе, хотя Билл уже смотрел на него прямо, и прозрачно-призрачное ухо мимолетно примостилось на правый глаз. Возможно, такие картины и рисовали те пикубиссы.
– И не ток художники. Настал праздник на улице всяких спиритуалистов и проныр с мистическими сеансами. Они были в восторге, пушто думали, что четвертое измерение объяснит всю херню, которую вытворяют призраки, – типа как они смотрят сквозь закрытые коробки и прочая хренотень. Какое-то время в 1920-х все умники и ученые даж решили, что шарлатаны с этим своим четвертым измерением недалеки от истины. Потом, видать, настала война, или еще че-то, и все просто забили.
Реджи молча впитывал. Хотя он не мог сказать, чтобы все это было тем откровением, на которое он надеялся, оно хотя бы немного проясняло обстоятельства Реджи. Он и не осознавал, что следы из картинок, остававшиеся за мертвецами, как-то связаны с этим четвертым измерением, а считал их раньше просто случайной помехой. Теперь, раз он знал, что всё по науке, они, наверно, не будут ему так докучать.
Пока он слушал болтовню Билла – про какого-то Эйнштейна, наверняка очередного художника, – Реджи осматривал район вокруг, все еще упрямо уделяя внимание поискам призрачного беглеца. Оглянувшись через правое плечо, он увидел ясли на кургане и – напротив въезда на Замковый Холм – тупые и скругленные веками углы известняковой громады – церкви Доддриджа. От их с Биллом места он не мог разглядеть странную дверь на стене церкви, как и ужасающее и умопомрачительное великолепие Ультрадука, который рос из нее и загибался в невообразимые дали на юг, к дурдомам на окраинах Души и к Лондону, Дувру, Франции, Иерусалиму. Хотя сама конструкция была невидима с ракурса Реджи, он замечал падающий от нее меловой свет, ложившийся на растрепанный конец Малой Перекрестной улицы.
Сразу через дорогу перед двумя фантомными мальчиками и налево от них проступал худощавый западный фасад многоквартирника на Банной улице, его темные, как синяки, кирпичи времен 1930-х поблескивали в редком фонарном свете, как слизь улитки. Хотя Реджи сомневался, что между постройкой корпусов «Серые монахи» и этим отчего-то зловещим жильем прошло так уж много лет, в их атмосфере чувствовалась какая-то невероятно большая разница. «Серые монахи» казались не более чем жалкими и разочарованными, но бездушные и безразличные окна зданий на Банной улице обладали поистине ужасающим видом, как будто повидали самое худшее и теперь просто ждали смерти.
Хотя в монохроме призрачной стежки кирпичи многоквартирника были обугленно-серыми, почти черными, Реджи слышал, что в реальности они коричневато-красного оттенка запекшейся крови – как куски говяжьей солонины, выскользнувшие из консервной банки, с желтоватым лярдом вместо цемента. На середине западной стены из-под обвисающих шляпных полей козырька угрожающе зыркали двойные двери, больше подходящие заброшенному бассейну. На них единственная стеклянная панель покрылась трещинами, а три остальных заменили рябым гипсокартоном. Узкий бетонный проход от набыченной двери и через полоску газона до брусчатки Малой Перекрестной улицы окаймляли две низкие кирпичные стенки, по одной из которых куда-то полз белый мох. На их приземистых кирпичных столбах бледной краской были накорябаны нечитаемые слова, а на стыке между стеной и землей свалялись отвратительные отложения из резиновых презиков, дохлых птиц, раззявивших пасть квадратных устриц из пенопласта, истекающих остывшей картошкой, холодных окурков, одной детской туфельки с пряжкой, шести хлипких пивных банок – смятых то ли от скуки, то ли от злости, – и нескольких… Реджи оборвал мысль. Мох ведь не умеет ползать. Он вернул взгляд к клочку пепельной шерсти, что и сейчас как будто медленно продвигался, словно огромная гусеница-альбинос, полз по верхней плоской поверхности ближайшей ограды. Только это был не пушистый нарост на стене, а белокурые волосы человека, который присел и крался за ней.
– Билл! Я его вижу! Гля, вон он!
Не успели слова сорваться с губ Реджи, как он тут же пожалел, что не додумался до более тонкого подхода. Майкл Уоррен вскочил из-за стены на противоположной стороне Малой Перекрестной улицы, где прятался, и в ужасе уставился на Билла и Реджи, размножающиеся силуэты которых поплыли к нему через дорогу. Издав краткий панический возглас, ребенок в пижаме развернулся и нырнул в гипсокартон и стекло закрытых дверей без всяких былых сомнений относительно прохождения сквозь твердые предметы. Реджи бросился через пустую дорогу в погоню, пока сзади чертыхался Билл, – оба понимали, что новенький сбежал только потому, что испугался их грубости. Если бы рядом были Джон или даже Филлис, Майкл Уоррен наверняка бы сдался и пошел бы с ними, втайне благодарный, что больше не надо блуждать одному по этому недружелюбному веку. Но, перечеркнув одним криком все шансы, Реджи наверняка напугал мальчишку до глубины души. Если он прокопается в другое время, хотя бы даже на полчаса вперед или назад, скорее всего, они уже никогда его не найдут, и тогда воплотятся в жизнь страшные последствия, которыми грозились все вокруг в случае, если они потеряют незадачливого пупса.
При таком исходе он не мог вынести и мысли о том, что придется стоять перед Филлис и объяснять, как все испортил. Из боязни, как бы Майкл Уоррен вновь не улизнул, мальчики и их непременные изображения обрисовали конгу из хулиганов наискосок по газону и прямиком сквозь западную стену многоквартирника Банной улицы, не заботясь о том, чтобы войти через дверь, как беглый блондинчик. Реджи и Билл беспечно нырнули в налитые кровью кирпичи в пугающий, неожиданный мир за ними.
Первая квартира, через которую они пронеслись, была не освещена, не считая шипящего сияния телевизора на пустом канале. В единственном кресле в комнате сидел мужчина средних лет и таращился на невразумительные помехи, плача и прижимая к лицу женскую соломенную шляпку. Призрачные мальчишки размазались мимо него, прошли через заднюю стену и пустую кухоньку в новую квартиру, где было черным-черно, не считая паучьих хромовых линий их ночного зрения. Словно бы вышивка металлической нитью, перед Реджи предстал немытый ребенок, беспокойно метавшийся во сне в древней колыбели, – единственный местный обитатель, не считая пяти исхудавших кошек и их помета. Они с Биллом перелетели проказливым ветерком, несущимся по коридорам и под дверями, сменяя конуру за конурой: три взбудораженных черных играют в карты, пока в углу лежит окровавленный и хнычущий четвертый; толстая старуха с пустыми глазами в нижнем белье терпеливо пересчитывает и переставляет собачью еду в пирамиде, хотя вокруг нет и следа собаки; тощая темнокожая девушка с косичками, которая то сосала дым из мятой жестянки, то вклеивала вырезки фотографий какой-то блондинки в уже распухший альбом.
Наконец пара юных привидений выплыла через внешнюю стену, с облегчением оказавшись на свежем воздухе – впрочем, дышать они все равно не умели. Теперь они оказались на центральной дорожке, разделявшей корпуса на две половины. Реджи знал, что прямая тропинка с полосками газона по бокам, огороженная стенами со странными арками-полумесяцами, девяносто лет назад была мрачной зоной отдыха, известной как Сквер. С тех пор, конечно, это место сильно изменилось. Сильно изменилось даже с последнего раза, когда Реджи срезал здесь путь в 1970-х, – по крайней мере, в ночное время. Хотя местоположение и форма зданий остались прежними, Реджи поразился, что теперь каждый замызганный балкон или лестница, что виднелись через кирпичные арки вдоль тропинки, подсвечивались снизу, так что они словно парили в темноте, отчего многоквартирники казались каким-то сказочным заброшенным городом из будущего, где всюду пылают огни, но нет ни единой живой души. На южном конце центральная тропинка, прежде чем выйти на Замковую улицу, превращалась в широкую бетонную лестницу с кирпичными стенками. На ее нижней ступени у середины и сидел призрак Майкла Уоррена, тощие тартановые плечи которого сотрясались, пока он рыдал в ладошки.
В этот раз Реджи и Билл подошли к явно перепуганному мальчику осторожней, двигаясь так медленно, что почти не оставляли за собой дубликатов. Не желая, чтобы мальчик неожиданно поднял взгляд и решил, что они к нему подкрадываются, Реджи позвал самым мягким и успокаивающим голосом, на какой был способен.
– Не бойся, старичок. Эт всего лишь мы. Мы тя не тронем.
Майкл Уоррен, застигнутый врасплох, поднял лицо, и на нем на миг отразилась борьба чувств – бежать опять или нет. Очевидно, в итоге он решил против бегства, снова опустил голову и продолжал плакать. Билл и Реджи подошли и сели на каменной ступеньке по бокам, а Реджи накинул на вздрагивающие плечи маленького привидения нескладную руку в пальто.
– Ну че ты. Давай-ка, сморкайся и не раскисай, а? Не так уж все и плохо.
Мальчик посмотрел на Реджи с блестящей на щеках эктоплазмой.
– Я просто хочу светнуться домой. Я жил вовсмерть не здесь.
С этим Реджи поспорить не мог. Его жизнь и смерть тоже имели место вовсе не среди этих нависавших угловатых черных масс с парящими островами иллюминации. Более того, в случае Реджи свет дома находился где-то в ста пятидесяти годах под ними, в грунте Боро. Он легонько сжал ручку многострадального привиденьица под тартановой тканью призрачной ночнушки.
– Знаю, как не знать. Сказать как на духу, нам с Биллом тож не оченно по душе в нулевых, да, Билл?