Через минуту-две самоотверженного царапанья стены Филлис объявила, что чувствует на ногтях дуновение призрачной бури. Продолжая с осторожностью, она скатала края ткани, представлявшей всю продолжительность ненастья, разровняв в полосках в виде фонаря Белиши вокруг расширяющегося устья ее туннеля. Еще момент – и она сообщила, что нашла место без сквозняка, приглашая соратников подсобить увеличить отверстие, раз уж она сделала за них всю тяжелую работу.
Присоединившись ко всем, чтобы растянуть края дыры и сделать ее побольше, Реджи с удивлением обнаружил, что на другой стороне портала снова чернота, а не дневной свет 1950-х, как он ожидал. Однако, когда отверстие успешно расправили так, что в него могла пролезть вся банда, он понял, что они пробились в подвал, чем и объяснялась темнота. Вдоль одной стены были выставлены ящики, полные, как оказалось, пошлых журналов и книг в мягкой обложке, а у другой рассыпалась куча угля и шлака – вся сцена вновь была выписана в ночном зрении мертвых детей серебряным карандашом. Один за другим дети залезли в 1959 год, а замыкала шествие Филлис, предшествуемая Утопшей Марджори и Майклом Уорреном. Как только все оказались в темном подвале, Филлис заставила закрыть за собой дырку, что вела в пятый или шестой год. Они исполнительно размазали дымящиеся фибры нынешнего дня по зияющему проходу, и вот уже не осталось ни единого признака Башенной улицы или ее многоквартирников на фоне пустого от звезд неба. После соблюдения призрачного протокола «уходя, закройте дверь» Филлис обратилась к команде. Она не шептала, так что, очевидно, здесь не было сторожа со вторым зрением, как в том одиноком домишке в нижнем конце Алого Колодца.
– Если кому интересно, куда нас занесло, эт газетная лавка Гарри Трэслера, у са´мой Мэролд перед Олторпской улицей. Мы у него в подполе. Терь осталось ток подняться наверх – и мы в одном повороте от входа на Стройку.
Подвальную лестницу они отыскали за стопкой журналов «Настоящие приключения», перевязанной тесемкой, – на вид американских, с почти голыми дамами на обложке, одетыми только в нижнее белье и нацистские нарукавники, которые угрожали скованным в цепи мужчинам с одинаково стиснутыми зубами, потрясая раскаленной кочергой или кнутом. Поднявшись один за другим по ступенькам, дети вышли через закрытую на засов дверь подвала в залитый дневным светом коридор, что вел в саму лавку – бывшую переднюю комнату, где теперь в эркере на обозрении висели на больших железных зажимах комиксы, книжки в мягких обложках и журналы. Здесь, за старой черной стойкой с деревянной ребристой поверхностью, разделявшей комнатку на две половины, стоял, считая прибыль от утренних газет во время краткого перерыва между наплывами посетителей, лысеющий человек с брюшком, болезненной кожей и темными кругами под глазами. Реджи понял, что это, должно быть, и есть Гарри Трэслер, владелец заведения, о котором говорила Филлис. Угрюмый и погруженный в дело с головой, он даже не оторвался от набросанной колонки сложения, когда призрачные дети просочились через его стойку – очевидно, недостаточно старинную, чтобы их задержать, несмотря на свою внешность, – и выплыли на июльское солнце, окрасившее безмятежную площадь Мэйорхолд.
Фантомное сердце Реджи потеплело при очередном посещении прямоугольного – с оговорками – пространства, где сходились восемь улиц и по периметру выстроились склады самых разных торговцев, пять питейных заведений, под дюжину уютных лавочек и внушительный и украшенный колоннами фасад Нортгемптонского кооперативного общества. В дни Реджи это предприятие зародилось на Конном Рынке под названием «Вест-эндское промышленное кооперативное общество», и он был рад видеть, что достойная компания неплохо поживает и спустя семьдесят лет. Подпертый с одной стороны мясной лавкой, а с другой – старыми викторианскими общественными туалетами, загибавшимися на Серебряную улицу, «Кооп» казался в это летнее утро самой оживленной областью Мэйорхолд. В нише главной двери магазина трепали языками женщины в косынках, увешанные сумками из рафии, время от времени отступая, чтобы пропустить внутрь или наружу очередного клиента заведения.
На женщин с суровыми лицами, заходившими в этот момент в «Зеленый дракон» у въезда на Медвежью улицу, и на автобусы, спящие у паба «Каррьерс армс» на западной стороне забытой бывшей городской площади, брызгал приятный пыльный свет. Как раз выйдя из магазина сладостей по соседству с Трэслером, трое юнцов в серых саржевых шортах по колено, подпоясанных эластичными ремнями с пряжками в форме буквы «S», кажется, делили между собой пачку монпансье и прорвались сквозь призрачную банду, даже не заметив.
Реджи и его команда продолжали путь мимо старых «Веселых курильщиков» справа, памятуя, что в астральных, верхних пределах паба здесь собирались неприкаянные, а крысолов Мик Мэлоун опрокидывал очередной Паков пунш и подумывал вернуться через небеса домой на Малую Перекрестную улицу с хорьками в карманах, за чем они застали его раньше. Дети-привидения чуть ли не на цыпочках пробрались мимо распашной двери салуна, пересекая верх улицы Алого Колодца, где она вливалась в Мэйорхолд.
Напротив «Веселых курильщиков» на другом углу обшарпанного проезда стояло трехэтажное здание, старое и обветшавшее, а его доски и камни казались такими темными, что чуть ли не подкопченными. Окна в обветренных рассохшихся рамах были забиты, а над такой же забитой дверью виднелись остатки вывески – пара крашеных букв еще сохранились, чтобы можно было разобрать имя бывшего владельца или что он продавал. Хотя Реджи застал это место в рабочем состоянии, в начале тысяча девятьсот каких-то, он, хоть оживи, не мог сказать, что здесь был за магазин. Только знал, что задолго до того – еще в 1500-х, до рождения Реджи, – в развалине находилась ратуша Нортгемптона.
Дети вошли через фасадную стену, оказавшись в оголенном и тенистом интерьере, где в щели между прибитыми досками на окнах падали клинья солнечного света. Обои толщиной в четыре поколения местами обвисли и отошли от сырой штукатурки, болтаясь, как отяжелевшая кожа, а дальний угол был украшен несколькими пустыми бутылками из-под «Дабл Даймонд» и, похоже, человеческими экскрементами. Они поднялись по провалившейся лестнице на второй этаж, проплывая над заплесневевшими безднами, где ступени прогнили, а потом добрались до последнего этажа. Здесь из-за дюжины пропавших черепиц здание было открыто и птицам, и стихиям, из-за чего превратилось в лабиринт омерзительных чертогов, выстеленных сталагмитами голубиного дерьма и мутными лужицами.
Глюк и непременно сопутствующая ему лестница Иакова были в самой дальней комнате, где через сияющий портал падал праздничными флажками цветной свет, ложась на поднятые лица детей, волглые половицы, половики и бумажки, слипшиеся в единую субстанцию, на до смешного узкие ступени поднебесной лестницы.
У Реджи в воспоминании о горле встал комок, а к глазам подступили призраки слез. Именно сюда Филлис и Билл привели его в тот первый раз вскоре после того, как они познакомились в катакомбах четырнадцатого века, укрываясь от Великой призрачной бури 1913 года. Здесь они окончательно убедили мальчика, что он не хуже других и что у него не меньше прав на ад или рай. Он сам не знал, почему даже теперь при виде лестницы в Душу в нем взыграли эти чувства. Так было всякий раз. Он тайком вытер увлажнившиеся глаза шершавым рукавом пальто, чтобы никто не видел.
Филлис первой принялась покорять лестницу Иакова – с болтающимися кроличьими бусами и с испаряющимися, словно утренний туман, остаточными изображениями, – поднявшись навстречу краскам и блеску. За ней последовал Майкл Уоррен, позади него – худощавый Джон, а потом Билл и Марджори.
Последний раз оглядев смазанный карандашный рисунок призрачной стежки, Реджи последовал их примеру. Пожалуй, его немного пугала перспектива стать свидетелем склоки зодчих. Лицезрев последовавший ревущий ветер, он уже сомневался, что готов к самой драке – но это, говорят, всего лишь нервы и здравый смысл. Не из-за них одних на Реджи каждый раз опускалась сентиментальная нерешительность, когда он брался за эти перекладины и отправлялся на деревянный холм Смертбродшира.
Он все еще не мог поверить, что все привело вот к этому. Даже после стольких неисчислимых лет он не мог вместить в голову, что есть такой чудесный край, где он желанный гость, где для него есть место – и это не просто неотмеченный участок среди захоронений церкви Доддриджа. Он сморгнул призрачную влагу с глаз и шмыгнул густым комом эктоплазмы, прежде чем мужественно взять себя в руки и продолжить подъем из серости в золото и лазурь, розы и фиалки.
Ухарски заломив шляпу, чтобы скрыть, что он плакал, Реджинальд Джеймс Фаулер пролез через глюк на Стройку, где вокруг него вдруг расплылись звуки и насыщенные живописные тона, священный запах строганого дерева и честного пота зодчих. Он, так сказать, откинул прилаженный занавес на выходе.
Реджи был дома.
Духовная борьба
Когда он выбрался из глюка за Филлис Пейнтер, Майклу Уоррену в лоб так и врезал весь звонкий грохот Стройки, ее масштаб, цвета, а особенно – душок гниющего шарфа Филлис. Заводской пол, на котором выпрямилась Мертвецки Мертвая Банда, большой, как аэродром, и залитый жемчужным светом из невероятно высоких окон, кипел от деятельности. Зодчие были повсюду: на лестницах и лесах, шагали туда-сюда со свитками и стопками документов, выкрикивая друг другу указания на языке, где каждый слог колосился запутанным лирическим садом.
В деревянных сандалиях, простых робах голубино-серого цвета с отливом зеленого или пурпурного в складках и тенях, эти зодчие казались другого ранга, нежели чем беловолосый, которого Майкл видел раньше, – с босыми ногами и ледяным сияющим балахоном. Тогда как у него была осанка бригадира, у нескольких дюжин строителей, старательно трудящихся в обширном пространстве, была внешность чернорабочих – хотя несли себя эти чернорабочие с большой грацией и достоинством, чем любой император, каких Майкл видел на картинках.