, он так переволновался, что его стошнило на две плиты мостовой, где они стояли. В результате для их семьи освободили достаточно места, чтобы без помех наблюдать за одновременно восторгающей и пугающей кавалькадой марширующих ансамблей, принцесс, клоунов на велосипедах и ужасов с шелушащимися головами из папье-маше, – все благодаря рвоте Майкла, произведшей то же действие, что и истлевшая горжетка Филлис.
Так как ему не доставало росту, чтобы смотреть над перилами, Майкл смотрел между деревянными прутьями, как поразительно молодой арестант, на завораживающий вид, открывающийся с балкона первого этажа, торчавшего на Стройке.
Первым впечатлением Майкла было, что он глядит на Мэйорхолд – или место, игрушечной репродукцией от «Матчбокс» которого казалась Мэйорхолд, почти как если бы скромная площадь смертных была страницей из закрытой объемной книги, которую открыли и развернули во всей красе здесь, в высшей плоскости. Из-за приподнятой точки зрения Майкл почувствовал себя в гигантском амфитеатре, откуда вглядывался в колодец шириной в милю и глубиной в несколько слоев реальности. В медленно волнующихся пластах один на другом лежали разные миры, словно дорогие напитки, которые он видел по телику, – высокие стаканы с разным алкоголем в разноцветных полосках.
Высший уровень был где-то в одном-двух этажах над ним, где с фасада Стройки прямо над головой торчали балконы, – а может быть, высшим уровнем был широкий простор неба Души, накрывавшего площадь, где странные геометрические облака разворачивались во все более сложные формы, с бледными линиями на фоне поющей небесной синевы. Как ни разделяй, Второй Боро находился превыше всего, и здания, окружавшие Мэйорхолд, обладали все той же сновидческой насыщенностью, что отличала архитектуру Наверху.
Майкл позволил взгляду скользнуть по крутым очертаниям гигантских построек напротив, на другой стороне бывшей городской площади. Они казались надутыми и пышными версиями скромных заведений, что выходили на Мэйорхолд в мире живых. Прямо перед ним находилась какая-то прослоенная пирамида из двух видов мрамора – белого и зеленого, – покоившихся в гигантских перемежающихся блоках. Фасад прерывался высокими окнами, а вдоль изгиба высокой декоративной арки, увенчивавшей здание, была сложена из мозаики надпись «Отделение 19». Он понял, что смотрел на высшую версию «Коопа» – того самого места, что они заметили совсем недавно, когда были в поблекшем дубликате 1959 года на призрачной стежке. Определив одну достопримечательность, он смог вывести, что строгая серая башня к югу от вытянутого «Коопа», которую он сперва принял за какую-то церковь или храм серьезного вида, на деле была преувеличением в стиле Души общественных туалетов у начала Серебряной улицы.
Продолжая опускать взгляд для изучения нижних пределов зданий на дальней стороне Мэйорхолд, он достиг второй дрожащей и газообразной страты в штабеле реальностей. Здесь, сразу за выкрашенным дегтем деревянным балконом, обегающим дно высших зданий, ниспадающие контуры сооружений Души продолжались в забытом цветами тлении призрачной стежки, а их линии круто заужались, чтобы непременно сойтись с куда более маленьким полумиром реалистичного масштаба. С высоты мира Наверху туманная черно-белая реальность привидений-самоненавистников казалась прозрачной, как лист выцветшего серого холодца из пирогов со свининой. Через этот вязкий медиум в сотнях футов внизу рылись, оставляя растворяющиеся следы из крошечных изображений, местные неприкаянные, хотя Майкл никого из них не узнал.
Он обнаружил, что, если сфокусировать призрачный взгляд, он видел ниже уровня с жалкими видениями, блуждающими по своим делам, видел плато под ним. Это была плоскость извитых переплетенных кристальных наростов, по которым бегали огоньки разных цветов, и Майкл заключил, что это, должно быть, смертная Мэйорхолд с вышины Второго Боро – прямо как когда он смотрел на самоцветник, змеящийся по человеческой гостиной, когда впервые всплыл на Чердаках Дыхания. Запутанные кишечные узлы железняка и опала, знал мальчик, – обычные жители района, увиденные растянутыми во времени в форме роскошных неподвижных коралловых многоножек. Они вязались в узорчатый ковер из сияющих драгоценных нитей и являлись основанием, на котором воздвигались вышестоящие уровни. Майкл, очарованный, всматривался между просмоленными прутьями в луковую кожуру мира.
Как и нормальная земная Мэйорхолд, ее взорвавшаяся во все стороны копия из Души располагалась на пересечении восьми могучих дорог – превосходных, несдержанных комплиментов улицам Широкой, Банной, Медвежьей, Святого Андрея, Конному Рынку, Алого Колодца, переулку Бычьей Головы и Серебряной. Эти пути уходили от площади, как пластиковые ножки, которые присоединялись к телу в игре «нарисуй жука», – восемь стройных притоков, впадающих в массивный центральный водоем. Возвышающиеся сверхздания, окружающие большую площадь, казались отвесными утесами с окнами и верандами, и к каждому стеклу прижимались, на каждом карнизе и балконе толпились несметные потертые призраки Боро – в плащах центурионов или шерстяных беспалых перчатках, – чтобы посмотреть, как выясняют отношения мастера-зодчие. Шепот тысячи призрачных бесед шуршался по аудитории, как прилив, шипящий на гальке. Майклу подумалось, что он как будто в кинотеатре перед тем, как свет почти неощутимо тухнет и все замолкают.
Дети устроились у балюстрады, ожидая гвоздя программы. Реджи и Джон были ребятами высокими и могли навалиться на сами перила, уложив подбородки на руки, тогда как остальные удовольствовались тем, что присели рядом с Майклом и выглядывали между вертикальных прутьев – загробные детки в клетке. Билл все ораторствовал о человеке-фейерверке, которого они видели, в ответ на вопрос Джона, почему такие люди не жалеют себя во имя собственной веры.
– Вот в вере-то вся закавыка и блесть. Как я понимаю, эти дурики мнят, будто от взрыва улетят на небеса и приземлятся в раю, где каждому их капризу станут угождать четырнадцатилетние девственницы. Ну флаг им в руки, че тут скажешь. В смысле, тут сразу херня какая-то – мол, взрываешь пару дюжин неповинных граждан, а вышибалы, значит, пускают тя в рай. Небось, эт мужик, которого мы видели, нехило охреневает с того, куда попал. Мало того – где хоть во всем Боро надыбаешь четырнадцатилетнюю девственницу?
Билл продолжал рассказ о войне в стране под названием Ирак, о которой Джон в жизни не слышал, и тогда Билл пояснил, что Ирак граничит с Ираном, о котором Джон слышал ненамного больше.
– Ну, епт, эт недалеко от Израиля…
– Израиль?
Они словно обсуждали две совершенно разные планеты, ни об одной из которых Майкл Уоррен не имел ни малейшего представления. Он рассеянно глядел между черненых прутьев и ломал голову над другими вопросами – например, как это Филлис Пейнтер помнила самые 1920-е и еще раньше, до рождения Майкла, и все же, видимо, пережила всех остальных Мертвецки Мертвых Бандитов, за исключением Билла. Майкл как раз размышлял над этой острой проблемой, когда заметил, что ливень возбужденных голосов Боро на заднем фоне иссох до мороси, а затем прекратился. Раздался только нервный шепоток Реджи Котелка, едва нарушивший воцарившуюся тишину.
– Вот они идут.
Все лица, теснящиеся на балконах и в окнах, теперь обернулись в одном и том же направлении – в южный конец проекции Мэйорхолд, где по холму от Подковной улицы и Лошадиной Ярмарки взметался широкий и прямой каньон эквивалента Конного Рынка в Душе. Ерзая и выкручивая шею, чтобы добиться лучшего обзора из-за перил, Майкл с помощью обостренного зрения сумел-таки увидеть, что происходит у подошвы нешуточной кручи Конного рынка.
Южный конец Души заслонила пыль света: пустынный вихрь искр вместо песка, зависший северным сиянием над Золотой улицей. Посередине сверкающих и клубящихся туч горели две точки белого света, такие пронзительные, что оставляли под веками размазанные пластилиновые пятна, как нить накаливания или солнце. Точки, разглядел Майкл через ресницы, были двумя людьми в ослепительно-белых ризах, которые несли стройные посохи смутно знакомого вида, поднимаясь к Мэйорхолд нетерпеливой, злой поступью.
Пискнул тонкий голосок – как оказалось, принадлежавший Марджори, которая говорила редко, и потому Майкл узнал ее не сразу.
– Я и не знала, что они так могут. Глядите, чем они ближе, тем все больше!
Сперва Майкл подумал, что бедная Утопшая Марджори мало чему успела научиться перед тем, как прыгнуть в Нен, чтобы спасти собаку на Лужке Пэдди. Даже он знал, что все становится больше, когда приближается к тебе. Затем Майкл присмотрелся и понял, что имела в виду Марджори.
Фигуры, выступавшие по Конному Рынку, не просто становились больше из-за того, что подходили к былой городской площади. Они становились больше и сами по себе. Люди приблизительно среднего роста у подножия холма, на полпути они преобразились в двух колоссов шести метров ростом, если не больше, и продолжали расти. Ко времени, когда они взошли на необъятную арену Мэйорхолд, каждый был по крайней мере ростом с двенадцатиэтажные многоквартирники НЬЮЛАЙФ, которые так впечатлили Майкла, когда он с Мертвецки Мертвой Бандой делал жуткий крюк через призрачную стежку в пятом или шестом. По оценке Майкла, стоявшего на балконе с остальными изумленными привидениями, он был примерно на высоте животов вздымающихся ввысь зодчих, и ему приходилось закинуть голову, чтобы увидеть лица, подобные сфинксу.
Один из них оказался тем самым мастером-зодчим, которого Майкл застал за разговором с рокировочным Сэмом О’Даем над Чердаками Дыхания, – с белыми волосами, в увеличенном масштабе очень напоминавшими белизну горного пика над снеговой линией. Широкие черты неземного резного лица, словно океанский лайнер, плыли высоко над Майклом, которого приворожила рябь игры отраженного света, уловленного в тенях широкого днища подбородка. Беловласый зодчий шагал в просторных пределах распакованной Мэйорхолд, с синеконечным жезлом, зажатым в чудовищном мраморном кулаке размером с бунгало. Его босые ноги в головокружительных далях под детьми на балконе второго этажа как будто ступали по корчащемуся коралловому ковру – смертному миру при взгляде из положения Наверху. Англ брел в хляби призрачной стежки, грязно-серый прибой которой плескался у бедер красного дерева, и задевал головой плавучую математику сапфировой тверди, захватывая все три мира бытия, когда закладывал круг по невероятной замолкшей площади с фитильным огнем, ползущим в бледных глазах-жерновах.