Не таков был второй зодчий. Не то чтобы он казался менее величественным или внушительным – просто его монументальный облик излучал иную атмосферу. Увлажняющий глаза блеск его одеяния только усиливал ощущение мрака, от коротко подстриженных волос – угольно-черных, тогда как у его оппонента они были долгими и светлыми, – до зеленых глаз, посаженных глубоко в смуглых впадинах. Высоко над балконом он повернул тенистую соборную громаду головы и искривил губы длиной с баржи в леденящий кровь оскал ярости и ненависти, обнажая зубы – городские врата из полированной слоновой кости, ядовито ухмыляясь второму белому левиафану, перехватив тонкую деревянную палку длиной в улицу, что лежала в руках, способных взять в пригоршню деревню. Топая по зияющей сцене высшей реализации Мэйорхолд, когда каждый шаг сотрясал ближайшие здания Души и отдавался дрожью в драных призраках, собравшихся на балконах, два из четырех великих столпов космоса фатально кружили друг против друга, неторопливо и неумолимо, словно сходящиеся ледники.
Напряжение в коралле размером со стадион было таким, как когда идешь на цыпочках по хрустящему стеклу: ужасная боязливая тишь, когда у сотни нуминозных зрителей на балконах сперло дыхание, которого у них уже не было. Даже смертельное молчание, отметил Майкл, отдавалось эхом в потусторонней акустике Второго Боро, где одно только чисто нервное напряжение грозило разорвать барабанные перепонки. Пальцы ног подвернулись, призрачные зубы тревожно скрипели, и малыш уже спрашивал себя, не будет ли спасением из этой невыносимо чреватой ситуации лишиться чувств, когда плотину прорвало, и все свидетели – которые, как Майкл, всего мгновения назад мысленно подгоняли этот момент, – отчаянно пожалели о том, что их надежды сбылись.
Темный мастер-зодчий вдруг вырвался из осторожного круга, чтобы ринуться по трехэтажному полю брани, и извилистые кристаллы смертного дна задрожали под его поступью, а серое одеяло призрачной стежки заколыхалось и исказилось вокруг гаргантюанской фигуры, словно илистая жидкость. Майкл видел, как гнутся посередине бесцветные призрачные автобусы, как злосчастных духов в полумире прибивает грязной пеной к фантомным стенам Мэйорхолд рябью от бурного движения разъяренного мастерового. Из глотки, глубокой, как железнодорожный туннель, раздался бешеный вопль, завывающий, как ветер в мертвых городах. В глазах великана распахнулись доменные заслонки, и он воздел жезл обеими руками, обвив руками основание и так быстро опустив бледный ствол, что белизна разбилась на составные цвета и в звенящем воздухе прорезалась дуга смазанной радуги.
Его ледовласый соперник, схватившись обеими руками за концы древка о лазурном острие, как раз кстати поднял его незыблемой преградой, чтобы закрыться от пагубного удара.
Посохи сокрушились со звуком переломленного напополам континента, и в этот миг синяя фарфоровая миска небес над Душой стала от края до края непроницаемо-черной. От точки столкновения зазубренные нити молний уязвили небо паутиной текучего огня, раскроив внезапную тьму на миллион острых обломков. Волна взрыва зарокотала в непостижимых далях надмира и пролилась каким-то очень сложным видом дождя. Каждая капля была геометрической сеткой, словно снежинка, но в трех измерениях, так что они напоминали серебряные крошки с изощренной резной филигранью, сквозь которую виднелась полость внутри; эти крошечные фигуры каким-то образом были сотворены из жидкой воды, а не изо льда. Когда каждая капля билась о перила или галерею, она рассыпалась на полдюжины идеальных копий самой себя еще меньшего размера, отскакивая во внезапно потемневший воздух. Майкл мельком задумывался, не так ли на самом деле выглядит вода – а та, что была знакома ему по миру смертных Внизу, являлась лишь неполным восприятием четырехмерного вещества. Затем чистая мощь пугающего ливня смыла все лишние соображения из разума, и он вместе с остальными фантомными обитателями района попятился от перил в поисках убогого убежища, предложенного балконами выше.
На фоне нового, черного неба воюющие мастера-зодчие полыхали, как два маяка армады. Светловласый, припав на одно колено, когда отвел удар противника, теперь подскочил с силой, дарованной упором, и, зажав посох в одной руке, второй кулак вогнал снизу в лицо темного англа. Заклокотали брызги того, что должно быть кровью, но в текущих обстоятельствах оказалось расплавленным золотом, дымящей и шипящей богатой юшкой, закаленной обложным чудо-дождем и просыпавшейся на нижние уровни реальности тлеющими самородками, вожделенными слитками.
Когда из разбитого носа хлынула целая казна, раненый мастер-зодчий пошатнулся, бранясь на своем разбегающемся языке. Майкл откуда-то знал, что с каждым проклятием где-то в мире засыхал виноградник, закрывалась школа, поддавался отчаянию неудачливый творец. С робким, тошнотворным чувством, растущим в воспоминании о сердце, он понял, что это не просто драка. Это схлестнулось все истинное и верное во Вселенной, пытаясь уничтожить самое себя.
Бритый зодчий слепо полоснул жезлом в однорукой хватке и благодаря чистой удаче хватил противника по зубам. С рассеченной и изливающей бульон губой беловолосый антагонист издал ушераздирающий крик, расколов все окна на площади вышнего города. Вновь по черному куполу над головами стрекала молния, и муссон многомерного дождя удвоил усилия. Оба великана теперь кровоточили златом, начали оступаться на кристаллической мешанине материального мира под ногами, где ювелирная паутина и ползущие по ней цветные огни затерялись под нещадной пеленой гиперводы.
Майкл, вздрогнув, осознал, что, когда видел белоглавого зодчего ранее, на Чердаках Дыхания, мастер-англ баюкал раны и уходил с драки, которую Майкл и другие члены Мертвецки Мертвой Банды наблюдали прямо сейчас. Раз в том случае Майкл только что умер, значит ли это, что прямо сейчас в мире смертных его мамка Дорин аккуратно разворачивает красное вишнево-ментоловое драже от кашля из квадратика вощеной бумаги, покрытого словами «Песенка Песенка Песенка»? Когда колосс, тряхнув заснеженной главой, отбросил бирюзовоконечное древко и бросился по шипящей от дождя Мэйорхолд на врага, не в этот ли самый миг розовый леденец скользнул в опасно опухшую трахею смертного Майкла на солнечном дворе дома 17 по дороге Святого Андрея внизу, в Первом Боро? Хуже того, где-то в глубине малыш понимал, что сеча небожителей и его собственное удушение, страшные по-своему события, тесно связаны и непостижимо служат причиной друг друга.
На дальней стороне надмирной городской площади, в миле-другой, светоносный боец врезался в пасмурного неприятеля, и оба повалились, как рухнувшие небоскребы. Всколыхнувшиеся фосфоресцирующие рубища, должно быть, задели балконы облагороженного «Отделения Кооп 19» как раз напротив Майкла, поскольку деревянные перила тут же занялись огнем, который, к счастью, почти сразу же затух под изощренным проливным дождем.
Майклу, наблюдавшему сквозь пальцы, казалось, что кроваво-золотая куча-мала в высях Души должна отзываться жестоким эхом в стопке реальностей внизу. И в самом деле, в жемчужной пленке желатина призрачной стежки он видел, как завязываются драки между угрюмыми призраками – насельниками полумира. Сравнительно крошечные, их монохромные силуэты разбились на пары сгустками остервенелой вражды вокруг гигантских противоборствующих планетоидов – мастеров-зодчих, сплелись и дубасили друг друга в центре Мэйорхолд, катаясь в крови и в бурных, брызжущих лужах – широких, как пруды. Он видел, как две потусторонние дамы колотили друг друга возле серого призрака «Зеленого дракона» у начала Медвежьей улицы, с каждым размашистым ударом или пинком раскрывая брутальные веера остаточных изображений. Одна из драчуний казалась сущим осадистым танком, у нее болталось веко, вторая была поменьше, и из ее уха уже тревожно била кровь, хотя она и не выпускала из рук фантазмическую бутылочную розочку, которой орудовала с умением и упоением. Множество их рук вращались, как у смертоносных ветряных мельниц, женщины-привидения налетали друг на друга, словно проигрывали какую-то неулаженную ссору со времен жизни: удар за безжалостным ударом. Дальше в дымном царстве неприкаянных, у старого общественного туалета в начале Серебряной улицы, два духа римских или еврейских рыночных торговцев увлеченно наминали бока мужчине в черной рубашке, который свернулся между ними на земле. По всей пепельной тени площади несчастные бестелесные души душили друг друга и выдавливали глаза, радостно присоединяясь к эфирной розни титанических мастеров-англов, боровшихся среди загробных свар и разверзшейся бури.
Когда Майкл сфокусировался на слое под призрачной стежкой, где ткалось из искристых раскидистых листьев кораллов – живых людей – блестящее основание вышестоящих террас, то даже там увидел действие небесной агрессии, каскадами низвергшейся из вышних миров. Ему мерещилось, что в самых оживленных пучках человеческих узоров он видит стационарные векторы смертных потасовок, где зеленые, синие и красные стеклянные сороконожки корежились сильнее обычного и шли самыми фантастическими и нераспутываемыми колтунами. Одно такое место – свалявшаяся и петляющая связка цветных волокон – напомнила ему о трех живых школьниках, которых они видели на призрачной стежке у лавки сладостей по соседству с газетчиком Трэслером. Майкл задумался, вдруг ребята рассорились из-за карамели так, что дело на смертной торговой площади дошло до кулаков в бессознательной реакции на невидимое побоище над ними. Уставившись в немом ужасе на огромных зодчих, катавшихся под дождем, окунувшись в дорогостоящее во многих смыслах кровопролитие, Майкл не сомневался, что под ногами смертных школьников развернулись битвы муравьев и микробов, как и в непостижимой геометрии, дрейфующей над Душой, воевали абстрактные формулы в многосложных попытках опровергнуть друг друга. Перед ним словно стояла башня гнева и насилия с бушующими зодчими в центре, от самого дна мироздания до невообразимой вершины, – и всё из-за него. Он был причиной всему, он и его драже от кашля.