Словно подчеркивая этот пугающий факт, беловолосый зодчий теперь пытался подняться на ноги, присев под неутихающим ливнем у западной стены площади, где находилась Стройка. Пока мастер-англ пытался выбраться из грязи и слякоти, настал ужасающий миг, когда одна из гигантских ладоней легла на деревянную балюстраду, четыре мраморных перста толщиной с дорические колонны внезапно сжались на просмоленных перилах, так что все призрачные зрители отпрянули и вскрикнули – взрослые так же громко, как дети. Пестрая публика вжалась в заднюю стену балкона и дрожала, пока исполинская фигура, медленно и мучительно, подтягивалась к вертикальному положению. Словно задували чудовищную свечу – такой вздох, разбившийся на тысячу дробных отголосков, пронесся по съежившейся толпе, когда сперва лес белых кудрей, а затем ошеломляющее лицо, широкое, как шапито, выплыли над парапетом, словно бледное и злое солнце, зависшее над самым плоским и черным горизонтом. Когда циклопический лик поравнялся с людной площадкой, всем стали безжалостно очевидны последствия свирепого избиения. Резной форштевень подбородка озолотился бесценной кровью англа, брызнувшей из раскроенной губы, покрытой шрамами дублонов и дукатов. Одно из безбрежных очей заплыло синяком переливающихся опаловых пигментов, уже брезжащих через помятую алебастровую кожу. Второе, переполненное усталостью и отчаянной целеустремленностью, зафиксировало на несколько парализующих секунд бесконечный взгляд на Майкле Уоррене. В этом долгом взоре не читалось ничего, кроме могучего узнавания, но если бы у Майкла был мочевой пузырь, он бы все равно сдал тотчас же. Я знаю о тебе, Майкл Уоррен. Я все знаю о тебе и вишнево-ментоловой «Песенке».
Оторвав глаз и выпрямившись так, что голова и плечи снова возвысились над поручнями, мастер-зодчий развернулся в ниспадающем вихре промокшего и тяжелого рубища, зашагав с возобновленной решимостью к дальней стороне Мэйорхолд, где на коленях в свернувшемся артериальном золоте стоял его обритый неприятель, контуженный и пытавшийся вскарабкаться на ноги. Сиятельный огр свисал с полированного посоха, одной громадной лапищей шарил по кремовым и изумрудным карнизам «Отделения Кооп 19», где разбегались, пища от ужаса, призрачные зеваки.
Ринувшись на поверженного и пораженного недруга сзади, увенчанный белизной зодчий издал ужасный апокалиптический вопль и схватил ошарашенного бывшего товарища за сырой шиворот балахона. Благодаря неслыханной силе, словно нарушавшей все существующие законы массы и движения, темный зодчий взлетел в воздух невесомый, как чучело. Его обмякшее тело описало стремительную полукруговую траекторию, за которой не успевал глаз, прежде чем мучительно грохнуться навзничь и потрясти Душу до самых оснований. Прием был исполнен так стремительно, что веяние ветра ощутили и на балконах снаружи Стройки, где облезлых духов, уже пробравшихся обратно к балюстраде, как только мастер-зодчий убрал руку, сдуло к задней стенке площадки во всплеске красных римских плащей, саксонских мехов и демобилизационных костюмов с натертыми коленками. Филл Пейнтер оглядела остальных детей, пытаясь перекричать плач неожиданного шквала.
– Баста! Счас призрачная буря и вдарит, такшт пора сматывать удочки, пока она не разошлась. Двинули пораньше, в бильярдный зал, чтоб глянуть, с чего все началось!
Майклу это показалось хоть каким-то удобоваримым планом, хотя детали его исполнения казались расплывчатыми. Пока Мертвецки Мертвая Банда направлялась туда, откуда пришла, расталкивая собравшуюся орду, Майкл бросил последний взгляд на ужасающий и все же будоражащий спектакль, который они оставляли за спиной. Беловолосая громада с усилием подняла полубессознательного врага над головой – несомненно готовясь к очередному неимоверному броску. Круг зрителей, с удовольствием наблюдавший с высоких галерей, теперь принялся скандировать имя фаворита с гортанным воодушевлением: их слитный голос громыхал по акустическому лабиринту увеличенной и перешептывающейся Души.
– МО-ГУ-ЧИЙ! МО-ГУ-ЧИЙ! МО-ГУ-ЧИЙ!
Пока Майкл торопился за удаляющимися коллегами, юркая между ног взрослых на оживленном балконе, раздался очередной разрушительный грохот, чуть не выбивший доски из-под клетчатых ног, – он понял, что зодчего с ежиком снова вколотили в мокрые струящиеся каракули земли Мэйорхолд. Это высекло из трещащего кромешного неба над головой новую молнию и выжало новые крики одобрения из возбужденной толпы обтерханных посмертников.
– МО-ГУ-ЧИЙ! МО-ГУ-ЧИЙ! МО-ГУ-ЧИЙ!
Следуя в смердящем и потому относительно свободном хвосте Филлис, фантомные дети вернулись по своим следам обратно в распашные двери Стройки, затем вниз по звездным полуночным ступеням и прытко промчались через мельтешащий простор демонически выложенного рабочего места в глюк в углу. Оттуда, один за другим слезая по смехотворно узким ступеням лестницы Иакова, они вновь погрузились в бесцветные и приглушенные недра призрачной стежки, где почти что скучаешь по вони кроличьего убора Филлис Пейнтер и где изучаешь собственный затылок, сползая задом наперед по скрипучим перекладинам, оставляя перед собой серые множащиеся изображения.
Спустившись, они, легкие, как пушок чертополоха, пронеслись по разрушенным и отсыревшим этажам здания, сотни лет назад служившего ратушей, слетели над провалами в прогнившей лестнице на первый этаж и прошли сквозь вспученные доски, приколоченные на некогда грандиозных дверях, в поблекшее воспоминание о Мэйорхолд, от которого отлили все краски, жизнь и ароматы.
Когда они вышли на открытое пространство полумира, Майкл обнаружил, что на призрачной стежке все еще хлещет как из ведра – хотя, судя по сухой одежде и неспешным походкам живых обитателей площади, а также по острым черным теням, которые они отбрасывали, смертная Мэйорхолд все еще наслаждалась солнечным летним деньком, не подозревая о ненастье, окатившем верхние пределы. На противоположной стороне площади – куда ближе, чем казалось в Душе, – две бабы-привидения все еще тузили друг друга, орошая мостовую у «Зеленого дракона» черной призрачной кровью. Отметив, что Майкл присматривается к паре греховодниц, из-за своих брызг чернил и множества конечностей напоминавших повздоривших осьминогов, Джон остановился, чтобы пробормотать ему, пока мертвые дети пробирались по западному краю Мэйорхолд к Конному Рынку.
– Это лесбиянки, разбираются, кто у кого девчонку увел. Вон та, с разбитой бутылкой, щуплая, это Лиззи Фоукс. Вторая, чудище с рваным глазом, – Мэри Джейн. Это от нее у меня остался синяк, который я тебе показывал, когда она меня пнула в ребра. Сейчас мы видим знаменитую драку из их жизни. Чуть не убили друг друга, как я слышал, но, похоже, им дюже понравилось, а то бы они не повторяли ее тут снова и снова.
По шири Мэйорхолд еще кипели остальные призрачные стычки. Два крючконосых торговца у общественных уборных затаскивали чернорубашечника внутрь по блестящим от мочи плиткам, чтобы продолжить истязания. Майкл видел, что перепалки вспыхивают и среди живых обитателей округи. Покупательницы, дружелюбно болтавшие в дверях «Коопа», теперь обвинительно шипели, агрессивно скрестив руки и качая головами из стороны в сторону, как болванчики. Видел он и то, что была верна его догадка относительно трех смертных школьников: у самого «Боттерилла» – другого газетчика на площади – двое мальчишек навалились на третьего, зажавшего кулек со сластями, купленный ранее. На ранее благополучную местность легла скверная атмосфера, но нигде не было никаких признаков небесных сущностей, которые, как знал Майкл, и вызвали все невзгоды. Он осознал, что из призрачной стежки не видны ни массивные мастера-зодчие, ни вздымающиеся пики Души вокруг них – по крайней мере, если не знать, куда смотреть.
Через пару мгновений Майкл, вглядываясь через занавесь падающего дождя, по-прежнему не разглядел бьющихся зодчих, но мог понять, где их не было. Один из автобусов, стоявший в нижнем конце Мэйорхолд, вдруг распух, как пузырь, пока его половина не стала в десять раз больше второй, сдувшись обратно практически мгновенно, когда странная область визуальной аномалии переместилась в сторону, чтобы надуть фасад старых «Веселых курильщиков», преломив и призраков, и живых, прогуливающихся у таверны, в искривленные вытянутые пятна. Словно кто-то водил по площади огромным увеличительным стеклом или как будто по Мэйорхолд невидимо перекатывался неохватный стеклянный шар безупречной прозрачности, искажая свет в больших выпуклостях «рыбьих глаз». Этот феномен, понял Майкл, должно быть, обозначает невидимые движения мастеров-англов, выбивающих друг из друга золото в горних реальностях.
Дитя в тартане также с испугом заметило резкие и непредсказуемые порывы ветра, налетающие из ниоткуда, вызывая неожиданные завихрения призрачной пыли или срывая тряпичные кепки местных фантомов вдаль по Широкой улице, пока за ними в безнадежной погоне стремились их остаточные образы и хозяева. Вполне очевидно, что все это, как и сказала Филлис, было началом ревущей призрачной бури, что чуть не смела их у основания улицы Алого Колодца. Раз в том случае они не увидели собственные тела, плывущие над головой к парку Виктории, это означало, что они как-то избегнут поднимающегося шторма, хотя Майкл и метал тревожные взгляды на остальных мертвых детей, ожидая, когда уже кто-нибудь что-нибудь предложит.
Естественно, у Филлис был наготове план. Когда свирепость призрачного ветра начала усиливаться, она повела свой миниатюрный взвод через верх Банной улицы, где та приходила на Мэйорхолд. Прищурившись, Майкл едва-едва разглядел в сером воздухе у многоквартирника медленную черную круговерть, но если это и был жернов Деструктора, то он явно и близко не достиг масштаба, до которого разрастется в пятом или шестом. Скорбно вращаясь над пустой дорогой, он как будто не представлял никакой угрозы, и Майкл задумался о том, что раньше он видел этот вращающийся ожог ночью, к тому же был расстроен и возможно придал слишком большое значение воронке.
Над Банной улицей банда собралась у одной из изгородей высотой по пояс, окружавших верхний газон многоквартирника характерного вида постройки 1930-х. Ветер уже ярился, хлестал по булыжникам брусчатки хрустальными каплями сверхдождя в кружевных полощущихся завесах жидкого стекла. Пока капли дробились у тапочек малыша на еще более изящные копии самих себя, а каждая влажная бисерина волокла за собой в глянце призрачной стежки бусы изображений, Майкл вдруг понял, что, хотя он чувствует сложные брызги, мокрым не становится. Бриллианты жидкости сохраняли резиновое поверхностное натяжение даже тогда, когда разделялись на изощренные точки не больше булавочной головки, скатываясь с его полосатых пижамных штанин и ничего за собой не оставляя. Натянув сорочку на макушку, как капюшон, и тем самым оставив ноги и п