– Ага, думаю, ты права. Пусть твой Билл с остальными балуются дальше, чего их отвлекать от веселья.
Взяв Майкла Уоррена за руки, Филл и Джон повели найденыша обратно в Дом Хэзельриггов под трепещущим дождем кувыркающихся брошюрок из рук растерянного продавца. Мазнув взглядом по сложенному листку, уже упавшему к двери, Джон отметил, что он назывался «Пророчество о Белом короле» и, похоже, предвещал жестокий конец Карлу Первому, основываясь на астрологии и всяческих предсказаниях, причисляемых Мерлину. Учитывая то, что на листовке стояла завтрашняя дата и что она была с пылу с жару из печатного пресса, Джон улыбнулся и дал издателю десять баллов из десяти за чутье, пусть даже источники предсказаний казались малость ненадежными. По привычке Джон попытался пнуть памфлет в сторону и почувствовал себя шутом, когда нога прошла без последствий сквозь, а он вспомнил, что мертв. Оставалось только надеяться, что Филлис не заметила.
По счастью, Филлис как раз отвлеклась на довольно красивого живого парня, подходившего к двери Дома Хэзельриггов прямо перед ними. Его длинные волосы – девчачьи, на взгляд Джона, – лились курчавыми волнами на высокий белый воротник, лежащий поверх черных доспехов с накладными пластинами на руках и плечах, отчего латы напоминали панцирь фантастического жука. У левого бедра болтался меч в ножнах. Лицо щеголя, пухлость которого компенсировалась ухоженными бородкой и усами, показалось Джону знакомым – возможно, по схватке у Несби, – хотя имя на ум не шло.
Джон наблюдал, как малый постучал по добротной деревянной двери и тут же услышал приглашение входить. Не желая пропустить приветствие, Джон втянул Филл и Майкла через толстую каменную стену в комнату, где обратил внимание, что за время их отсутствия в ветвистом канделябре запалили три сальных свечи. Кривые тени с какой-то лихорадочностью метались по голой белой штукатурке стен и бросались на несчастные черные балки, державшие на себе потолок. Кромвель сидел там же, где его оставили, на дальней стороне стола, закрывая свой дневник и без выражения поднимая взгляд на молодого человека.
На губах Кромвеля на мгновение ожило подобие улыбки и тут же пропало. Не поднимаясь на ноги, чтобы встретить гостя, как ожидал Джон, новоиспеченный генерал-лейтенант парламентаристов только приветствовал того по имени:
– Генри. Моему сердцу отраден твой лик.
Генри Айртон. С небольшой подсказкой Джон тут же узнал длинноволосого мужчину, которого действительно видел ранее – или, вернее, увидит завтра утром, когда его ранят и возьмут в плен после того, как он возглавит свой полк на левом фланге на поле Несби. Молодой человек благовоспитанно кивнул сидящему Кромвелю.
– И моему отрадно видеть вас, мастер Кромвель. Спешу поздравлять с назначением генерал-лейтенантом кавалерии. Я и сам стал генерал-комиссаром не далее недели назад. Похоже, средь бурных вод текущего конфликта человек легко может вознестись или пасть.
Голос Айртона был легок – по крайней мере, в сравнении со старшим мужчиной, который, отвечая, сцепил руки на столе и слегка откинулся на стуле.
– По Божьей милости, юноша. Лишь Его милостию мы поднимаемся и лишь Его милостию врагу нашему завтра поутру быть разбиту наголову. Слава Ему, Генри. Слава Богу.
На взгляд Джона, Айртон почувствовал себя не в своей тарелке, хотя и кивнул, соглашаясь с пылкой сентенцией сидящего генерала.
– Да. Да, конечно. Слава Богу. Вы верите, что мы одержим верх? Вдруг принца воспламенит давешняя победа в Лестере…
Кромвель пренебрежительно отмахнулся, затем переплел мясистые пальцы, снова уложив руки на полированную столешницу.
– Я не верю, что мы одержим верх, а знаю это самым сердцем своим. Мне уготовано победить, как королю Чарли уготовано потерпеть поражение. Я знаю это так же верно, как то, что Христос обещал нам спасение по воле Его. Я вопрошаю тебя, как можешь ты усомниться в промысле Божьем, Содом и Гоморру истребившем и чуму на дом фараонов наславшем?!
Распаренный в тяжелой броне в летний вечер, Айртон оттянул жесткий воротник, словно в тщетной попытке его ослабить. Хотя молодой человек был ненамного ниже Кромвеля в звании, Джон видел пиетет и нервозность в манере Айртона, хватающегося за слова для уместного ответа. Филлис, Джон и Майкл присели на нижних ступеньках витой спиральной лестницы в углу, чтобы с удобством наблюдать за этой угрожающей, но завораживающей беседой. Наконец бородач рискнул раскрыть рот.
– Не помыслите, будто усомнился я в Господе, но лишь что уверенность моя в предопределении не толико крепка, колико будет ваша. Ужели нет риска в знании о верном спасении почить на лаврах и тем самым блюдением веры пренебречь?
Теперь Кромвель впервые изогнул толстые губы в улыбку с серыми зубами, на которую было страшно взглянуть. Полуночные камни его глаз блеснули под полуопущенными веками.
– Ужели же ты знаешь меня за антиномического еретика, что грешит и предается праздности под солнцем, убежденный во спасении своем вопреки всем порокам своим? Пускай я тверд в уверенности, что грядущее предписано загодя, но я не увиливаю от тщаний его воплотить. О, уповай на Бога во всем, Генри. Уповай на Бога, но порох держи сухим.
Здесь Кромвель рассмеялся – пугающий лай, рокот которого постепенно сошел на нет, словно раскат грома. Айртон, сперва заметно вздрогнувший, теперь как будто уверился в добром расположении духа командира. Натужно улыбаясь над любимой шуткой Кромвеля, Айртон, очевидно, подумал, что будет уместно ввернуть и собственную остроту.
– Добрый мастер Кромвель, мне ведомо, что вы ни антином, ни еретик. Лишь рантеры, что шумно славословят вас на базаре, видят в предреченном избавлении разврату оправдание.
Так же быстро, как рассеялись, темные тучи вернулись на широкий лоб Кромвеля. На последней ступеньке винтовой лестницы Майкл Уоррен и Филл Пейнтер, незримо подглядывавшие за беседой, спонтанно и синхронно поежились.
– Не изволь тревожиться о рантерах, Генри. Когда война окончится в нашу пользу, не отпадет ли вовсе нужда в рантерах и их огненных летящих свитках?
Айртон как будто заколебался.
– Вы столь уверены в завтрашней победе?
Лицо Кромвеля было неподвижным, как у резного сфинкса.
– О да. Нашим людям не платили уже многия недели. В их брюхе урчит, но я заверил их, что завтрашний триумф принесет значительный куш, а из оного мы споро раздадим вознаграждение. Я закалил себя, как меч самого Господа. Его воля не будет прекословлена. Под Несби нас ждет успех, будь покоен, а засим я – вернее, мы – решим, как поступить с отбросами вроде рантеров, левеллеров или диггеров.
Смутившись и сузив взгляд, Айртон ответил слегка тревожным выражением:
– Не учините же вы гонения на тех мужей, что за наше дело билися отважно? Не посрамит ли нас отъятие прав у тех, кто требует лишь вольности не попирать, Великой хартией дарованные?
Здесь Кромвель снова рассмеялся – на сей раз горловым смешком, не таким громким и пугающим, как предыдущий приступ.
– Великая хертия, вот имя ей достойное! Старого короля Иоанна осаждали в замке недалече отсюда шесть недель кряду, прежде чем принудили ее подписать. Подобные конвенции претворяются в жизнь лишь по праву силы, и по праву силы же отзываются, а потому поживем – увидим.
Голова старшего генерала – тяжелое пушечное ядро – перекатилась на шее, пока свинцовые глаза не вперились точно в Джона. Долговязый мальчишка-призрак прижался к загибающейся стене лестницы, на секунду поверив, что Кромвель глядит прямо на него, прежде чем понял, что сидящий лишь таращится в пространство, погрузившись в мысли.
– Мы прибыли в судьбоносное место, где ход истории нередко переламывался. В крепости, стерегущей подножие холма, вероломно предали суду святого Томаса Беккета за исполненье воли Божьей, а не королевской. Окрест зачиналися священные крестовые походы, а также наши первые парламенты. Всего лишь в полумиле к югу лежит коровий выгон, где Генрих Шестой уступил графу Марча в битве, положившей конец Войне Роз. Заверяю, сей град, сия земля – в них бьется сердце, и они с гневом взирают на королей и тиранов. Напрягши слух, мой добрый Айртон, по-над воем ветра в трубах дымоходов я слышу рокот и рок Господних жерновов.
Со своего места на половине винтовой лестницы Джону показалось, что он их тоже слышит, но потом он решил, что звук наверняка принадлежал тяжелой пушке, которую катили в темноте по трясине Лошадиной Ярмарки снаружи. Задумавшись о том, что сказал Кромвель, Джон обнаружил, что вспоминает единственную строчку из «Духовной войны» Джона Баньяна, запавшую в память: «Душа! Здесь сам очаг войны». И это правда, с какой стороны ни посмотри. Нортгемптон, при всей своей малоизвестности, стал местом рождения необъяснимого множества конфликтов и местом кульминации для еще большего множества. Крестовые походы, крестьянское восстание, Война Роз и Гражданская война – все начались или окончились здесь. Если же понимать слово «Душа» в прямом его значении, то есть как душу человеческую, то и она источник воинственности, будь это свирепая протестантская истовость Кромвеля или религия, которую исповедовал взрывающийся мученик с высших этажей Мэйорхолд. Душа – здесь сам очаг войны, и не поспоришь. Это послание сквозило за каждым форсированным маршем и поворотом кругом в зябком верхнем зале на улице Колледжа, когда Джон состоял в Бригаде мальчиков.
Из-за памятной цитаты он подумал и о другом Джоне – Джоне Баньяне, и задался вопросом, что поделывал в эту знаменательную ночь семнадцатилетний будущий автор. Ему, юному круглоголовому солдату, наверняка достался первый караул в гарнизоне Ньюпорт-Пагнелла, где Баньян служил в 1645 году. Возможно, он раскуривал трубку на посту и взирал на обильно высыпавшие звезды, пытаясь прочесть в них послание, что Христос скоро вернется и низвергнет короля Карла и ему подобных, а затем провозгласит в сердце земли английской новый Иерусалим. Создаст страну избранных святых, в числе которых себя видели и Джон Баньян, и человек в озаренном свечами чертоге.