– Еще чуть дальше – и мы бы влезли в гребаный Снежный Город! Вот он же эт нарочно, пушта я не разрешила позырить, как лапают старых прошмандовок в тыща шиссотых!
Билл запротестовал:
– Ага, а када ты копала на улице Алого Колодца, все блесть совсем по-другому, да? Старая карга, раскомандовалась тут! А че бы нам и здесь не осмотреться, раз зашли? Познавательное путешествие, а ты сама говорила, что это хорошо, раз я ток несмышленыш.
Филлис надменно фыркнула:
– А ты и блесть несмышленыш, да ищо и зараза мелкая. Ну лан, можно и тут прогуляться, раз уж ты нас притащил. Но ток пару минут, а потом сразу назад, в дырку к Кромвелю, чтоб пойти другим путем в церковь Доддриджа.
Утопшая Марджори, стоя у маленького деревянного шкафчика, забитого книжками в мягких обложках с загнутыми вместо закладок страницами – несомненно, желая расширить познания о литературе двадцать первого века, – взглянула на остальных из-под очков – бутылочных донышек.
– Эта дверь, кажется, ведет в коридор к крылу, занимающему двор Святого Петра. Я помню это по «Возвращению в Снежный Город», сразу после «Мертвецки Мертвой Банды против Ненской Бабки» и до «Инцидента с Обратным Поездом».
А Марджори превращалась в натуральную тараторку. Но Джона впечатлило, что она хранила приключения банды в уме в таком строгом порядке, хоть это, по правде, больше были детские игры, чем героические подвиги. Шесть призрачных детей высыпали через дверь опустевшей больничной операционной или кухни, в которую прокопались, и оставили дыру во времени незакрытой в ожидании их скорого возвращения в семнадцатый век.
За дверью, как и предугадала Марджори, был коридор. При нем сбоку имелась рекреация, напоминавшая детскую игровую комнату, где под присмотром терпеливого лысого мужчины лет пятидесяти дюжина младенцев всех национальностей малевала порошковой краской какую-то мазню. Хотя освещение в комнате было тусклым, Джону показалось, что в этом больше виновата погода, чем позднее время, – оно, по его оценке, только клонилось к вечернему. Календарь, который Джон заметил в операционной/кухне, – с дебелой дамой из Армии Спасения, вдруг резко вспомнил он, голой, за исключением чепца и тромбона, – говорил, что на дворе июль 2025 года, хотя снаружи было слишком холодно и промозгло для разгара лета.
Дверь в дальнем восточном конце коридора пропускала к паре разборных спален, разделенных занавесками, висящими на рельсах, на полдюжины скромных кабинок. Первое помещение, похоже, было женским – там несколько женщин разных возрастов смотрели огромный телевизор, где голые парни сидели в какой-то разновидности общей бани или бассейна и говорили друг другу, что они «уже задолбали». Скучающая публика этого безнравственного зрелища отпускала о программе презрительные комментарии с норфолкским акцентом. Джон предположил, что мужская спальня должна быть за закрытой дверью в другом конце комнаты, и подошел к Майклу Уоррену, который подпрыгивал, пытаясь выглянуть в заднее окно.
Оно смотрело на юг, на местность за церковью Святого Петра и то, что осталось к этому году от лужайки, где в детстве Джон играл с папой Майкла Уоррена. Джон смилостивился и поднял скачущего ребенка, чтобы тот посмотрел, – хотя из-за дождя видно было немного.
– Не на что глядеть, а? А не хочешь прыгнуть сквозь стену и прошвырнуться по округе? Мы не намокнем, ведь дождь падает сквозь нас.
Майкл с сомнением нахмурился, глядя на Джона.
– А когда он полетит сквозь животик, блестет так же гадко, как от птичьих какашек?
Ухмыляясь, Джон покачал своей головой благородного изваяния, распавшись на серию портретов мужественных кинозвезд.
– Нет. Когда сквозь тебя идет дождь, он кажется очень чистым. Пошли. Филлис и остальные еще долго блестут здесь слоняться, у нас вагон времени. Помни, что я говорил: в мире живых все это промелькнет как молния, так что пользуйся возможностью исследовать, пока она блесть.
Майкл задумался на пару мгновений, а потом согласно кивнул. Все еще держа завернутого в клетчатую материю ребенка в руках, Джон сделал шаг через скорлупу стекла и штукатурки под серебряный душ, падая вместе с дождем и обязательными остаточными картинками на орошенный дерн церковного двора этажом ниже. Приземлившись, Джон поставил Майкла на влажную почву, и затем, руку об руку, они обплыли западный фасад церкви в направлении ее тылов. Джон был приятно удивлен, что вся смешная или страшная саксонская резьба на каменном фронтоне осталась невредимой, хотя, когда они с Майклом зашли за церковь и выглянули из-за черных прутьев забора у остатков рощи, приятные сюрпризы кончились.
Зеленой улицы не было. Слоновьего переулка, переулка Узкого Пальца – не было. Школьная улица преобразилась в безликие форты из офисов или квартир, подозрительно пустующего вида. За изменившимся ландшафтом кривым ударом скальпеля пролег уродливый хирургический шрам широкого двухрядного шоссе, сбегавшего с Холма Черного Льва далеко на юг, за серую пелену осадков, к парку Беккетта и Делапре – далекому горизонту, где нельзя было понять, где кончается высокий бетон и начинаются надвинувшиеся грозовые тучи. Сама лужайка, заброшенная и неухоженная, лишилась краев и четкости, характера. Теперь это была просто бессмысленная трава, тающая под дождем в ожидании землемеров, девелоперов. Стоя рядом с Джоном с дрожащей губой, Майкл Уоррен издал скулящий звук, полный разочарования.
– Улицы в конце луга нет, прямо как моей улицы на дороге Андрея. А там жила моя бабка!
Напустив на себя спокойный вид, Джон, отвечая, старался не смотреть на Майкла.
– Да, знаю. Там рос и твой папа, с братьями и сестрой. Там умер твой прадедушка, сидя между двух зеркал с набитым цветами ртом. Столько всего случилось в этом маленьком доме, а теперь…
Джон замолк. Больше добавить было нечего, не раскрыв то, что лучше держать при себе. С плетущимися за ними через кладбище копиями мальчишек, словно похоронной процессией, Майкл и Джон вернулись тем же путем к двухэтажному сборному зданию, торчащему на оскверненной земле по соседству от осовремененного «Черного льва». Это означало, что они миновали обелиск из черного камня, стоявший в нескольких футах к западу от древней церкви, на который Джон не обратил внимания, когда всего пару мгновений назад они проходили в другую сторону.
Блестящий под моросью, словно китовая шкура, темный монумент оказался военным мемориалом. Его не было на виду, когда Джон нанес первый и единственный визит к этому месту сразу после бестелесного возвращения из Франции, после чего местные призраки отбили у него охоту приходить еще. Он помедлил, чтобы приглядеться, из-за чего остановился и Майкл. Только Джон начал читать надпись, когда малыш у его бока вскрикнул и показал на основание стелы:
– Смотри! У дядьки такая же фамилия, как у меня!
Джон посмотрел. Майкл был прав. Пару секунд никто не говорил.
– Так и блесть. Ну ладно, пора вернуться к Филлис и остальным, посмотрим, чего у них там. Давай, пока они не уползли в 1645-й без нас.
Рука об руку два привидения скользили среди падающих капель и прошли сквозь слои изоляции нижнего этажа пристройки к пабу, где красивая и мощная цветная женщина с ужасным шрамом над глазом говорила в какое-то устройство возле уха, напоминающее расплющенную банку из-под сардин.
– Вот не надо ля-ля. Правительство перевело эти деньги уже недели назад, когда наводнение было в Ярмуте. У меня тут два десятка человек, и некоторые болеют, а некоторым нужны лекарства. Не надо мне рассказывать, что деньги должны пройти по каналам, когда сраный чек лежит на твоем счету, чтобы управа стригла проценты.
Короткая пауза, затем амазонка продолжила грозную тираду:
– Нет. Нет, это ты послушай. Если бабло не скинут на счет корпуса Святого Петра максимум к следующему вторнику, в следующую пятницу я выступлю в Гилдхолле с полным списком ваших делишек с Управлением по чрезвычайным ситуациям. Нацеплю большой и черный и нагну твоих приятелей так жестко, что они еще месяц не смогут сидеть в управе. Вот и думай.
С ухмылкой, перекосившей ее пышные блестящие губы, напомнившие надувной бассейн, женщина захлопнула крышку на банке сардин, презрительно закинув ее во внутренности мультяшной собаки, распластавшейся со вскрытыми потрохами на рабочем столе, в которой Джон не сразу признал сумочку. Откинувшаяся в офисном кресле, пролистывая файл с неглубокого кабельного лотка на столе, женщина была великолепна, не похожа ни на одну, что Джон встречал прежде. Хотя он не терпел, чтобы женщины ругались, и хотя его вообще никогда не привлекали те, кого он называл полукровками, эта обладала какой-то особой атмосферой или аурой, приковывающей взгляд. Она лучилась той же энергией, что и Оливер Кромвель в короткой прогулке отсюда по Лошадиной Ярмарке и в четырех сотнях лет назад, за тем исключением, что горевшая в ней сила была не такой черной и тяжелой, как мощь, клокочущая в лорде-протекторе.
Кроме того, она выглядела куда здоровее и привлекательнее. Ее до нелепого роскошная грива плетеных косичек спадала на плечи – обнаженные, как и плотные неженские руки бодибилдера из-под коротких рукавов футболки. На футболке была голова мужчины с почти такой же прической, как у хозяйки, и со словом EXODUS над ним и фразой ДВИЖЕНИЕ НАРОДА ДЖА – под ним. Женщина была не старше сорока, но сияние молодости портил взрослый и нешуточный на вид рубец над левой бровью. Он не столько осквернял ее красоту, сколько придавал молодому лицу силы и серьезности. Джон как раз думал, что из-за могучих мужицких рук и облика решительного благородства она казалась карибской Жанной Д’Арк, когда сложил два и два и вспомнил, где слышал о девушке, выпалив ответ вслух Майклу Уоррену.
– Это же святая. Та самая, о которой я слышал, она помогает беженцам в двадцать пятом. Кажется, я слышал, что ее называют Кафф – наверно, сокращение от Катерины. Она здесь впервые испробовала какое-то лечение, которое спасет немало жизней по всему миру – жизней тех, кто убегает от войн, потопов и всего такого. Говорят, в сороковых люди называют ее святой. Она самый знаменитый человек из Боро этого века, и вот нам довелось ее повидать.