Утопшая Марджори тонко улыбнулась с удовлетворением. Очевидно, она что-то поняла.
– Так вот оно что. Вот почему весь город сгорел за полчаса.
Младшая из Саламандр – тоненькая тринадцатилетка с плоской грудью и одиноким завитком лобкового пламени на месте, где у пухленькой старшей сестры горел куст, – вдруг перешла к делу. Не соступая с места, она исполнила балетный прыжок через валящий дым, мазнув по воздуху рыжим пятном волос, роняющим искры как перхоть, и приземлилась на крышке крайней бочки, встав на носках и раскинув тощие ручки для равновесия.
Только она перескочила на следующую бочку, как первая в ряду взорвалась, разбитая изнутри огромным кулаком жидкого пламени, пославшим деревянные щепки в небо и разбрызгавшим огненную росу по еще не тронутым владениям по сторонам. Стройная девочка ловко протанцевала по крышке третьей кадки, когда сорвалась с места как ракета вторая: черный пылающий диск, исчезнувший над крышей в направлении Рыночной площади. По Швецам поползло озеро горящей жидкости. Фея прыгала с бочки на бочку, и те взрывались, как оглушительная шеренга чертиков в табакерках, пока старшая сестра танцовщицы наблюдала и аплодировала, приплясывая от воодушевления. Теперь все на виду было в огне. Утопшая Марджори удостоила собравшихся фантомов рассказом о своем умозаключении:
– Танин. Не из-за сильного западного ветра город так быстро прогорел. А из-за танина. Сколько здесь блесть город, столько он славился перчатками и башмаками, а все потому, что у нас поблизости имелось все для выделки кожи. Много коров и много дубов. Дубы нужны для танина, его делают из коры. Дело в том, что танин – как самолетное топливо. Он ускоряет огонь и делает его неукротимым. Вот почему взорвалась дубильня на улице Катерины и вот что хранится в бочках, по которым она танцует. Сами посудите, сколько танина на Швецах, – а там, у Рыночной площади, блесть Перчаточная…
Девочка осеклась, когда весь верхний конец улицы взлетел на воздух с мощным грохотом. Со стороны рынка донесся звук, словно взлетал авиалайнер, пока Майкл не вспомнил, что он в тысяча шестисотых, – не осознал, что на самом деле это разом закричало множество людей. Прищурившись через фонтаны пламени и опускающийся занавес черных тлеющих огарков, он увидел элементалей, снова взобравшихся на крышу, прилипая к горящим стенам, – хохочущую парочку рептилий с рыжим гребнем.
Нижний конец Овечьей улицы выше по холму тоже занялся вовсю. Пасть древнего проезда выплюнула горящую лошадь без ездока, в паническом галопе ринувшуюся в направлении Всех Святых, вращая глазами. Ничто не могло спастись, почти все было возгораемым. По взаимному согласию дети обогнули верхний восточный угол Швецов и попали в кошмарную какофонию рынка, в самую сердцевину катаклизма, по сравнению с чем все виденное казалось лишь преамбулой.
Сестры-Саламандры, вскарабкавшись на соломенные крыши, бросили притворные пляски и принялись носиться по верхним пределам площади, словно два бегуна на состязаниях. Но на этом все человеческие сходства заканчивались: скорость, с которой девушки мчались по крышам, была такой неестественной, что вызывала неподдельный ужас, словно неожиданная прыткость пауков. Зрелище пугало, даже если бы не сопровождалось пониманием, что на людях на площади – а их здесь были десятки – теперь затянулась огненная петля.
Торговцы из заведений, окружавших рынок, сновали туда-сюда с полными руками всего, что смогли вынести из горящих лавок, сгружая спасенные товары в хотя бы временной безопасности на камнях площади. Но, охватив весь масштаб опасности, запертые погорельцы по большей части задумались не о пожитках, а о том, как выбраться живыми. Хотя и не все. Кое-кто разорял горящие лавки, а в нижнем конце рынка разыгрывалась страшная сцена, где поддавшегося жадности и загоревшегося мародера загоняли обратно в пылающее здание, которое он пытался ограбить, озлобленные лавочники с кольями и мясными крюками. Нельзя было разобрать отдельного визга или воплей – все слились в один общий оглушающий ор, и под него люди метались в отчаянных поисках выхода по знакомой площади, превратившейся в крематорий.
Но спастись пытались не только живые нортгемптонцы. Среди различных заведений, окаймлявших рынок, несколько таверн изрыгали призраков, особенно постоялый двор на дальнем конце площади. Хлынув из дверей и окон, просачиваясь через деревянные стены, четырех- или пятисотлетние накопления мертвых джентльменов, средневековых покойников и бесформенных древних мороков влились, внешне неотличимые от окружающего дыма, в обуреваемые паникой орды живых, которых угораздило прийти на базар в этот роковой день. Мимо проносились мертвые псы, волоча за собой снимки фотофинишей, словно на собачьих бегах, а над всем этим стрекотали, скакали и кувыркались красотки-фейерверки, упиваясь делом своих рук.
От полыхающего, переливающегося котла городской площади ручейки заревели на Ньюланд и по улицам Абингтонской, Овечьей, Моста, Крайним Воротам, пока весь город не стал горящей паутиной – завязшей прямо в середине с рыночной толпой. Майкл заплакал от ужаса перед тем, сколько человек погибнет, но Филлис сжала его руку и сказала не переживать:
– Сам увишь, почти все выберутся невредимыми. Во всем городе погибли ток одинцать человек, а это, видать, не больше, чем в любой обычный день. А! Ну вот, видал? На другой стороне рынка, у нижнего конца Ньюланд, куда ломанулась толпа…
Она показала на северо-восточный конец площади, к которому устремилось большинство из паникующего стада. Мужчины размахивали руками, что-то выкрикивая и призывая товарищей по несчастью следовать за ними. Дети-фантомы поплыли в том же направлении, что и бегущая толпа, и у северного окончания рынка Майкл увидел, что все сгрудились у одного здания в основании Ньюланд – места, которое к его времени превратилось в забавную лавку сладостей, с вырезанными в штукатурке над дверью гербами и другими рисунками. Эти украшения, видел он теперь, сохранялись на доме с самых тысяча шестисотых. Пойманные в огненный мешок люди вливались под резную геральдику, пытаясь одновременно втиснуться в строение, словно цирковые клоуны, что пытаются забиться обратно в свою маленькую машинку. Пока банда стояла и наблюдала за этим почти комичным исходом, Филлис объясняла Майклу происходящее.
– Эт Валлийский Дом. Рискну сказать, при твоей жизни эт лавка сладостей, как и при моей. Но раньше эт блесть контора казначея, выдававшего плату пастухам, пригонявшим отары из Уэльса. Стада заводили на Овечью улицу, а те, кто их вел через всю страну, шли сюда за окладом. Как вишь, он весь из камня и с черепичной кровлей, а не соломенной, такшт горит не так шибко, как дома кругом. Все заходят спереди и попадают в переулки, а там уж выбираются от пожара.
Людское содержимое мочевого пузыря пылающего рынка быстро опорожнилось через узкую уретру Валлийского Дома, утекая с огромным чувством облегчения задними улочками на восток. Большая часть призраков площади тоже предпочла этот метод спасения от беды, невидимыми пробираясь по коридорам дома среди живых. Почему-то они не спешили пройти прямо сквозь гудящие стены рынка – возможно, привычное отношение к огню не изжило себя после смерти. Майкл увидел, что у одного фантома вид был более испуганный и потерянный, чем у остальных, и он постоянно нервно оглядывался через плечо на собственный хвост выцветающих образов, пока затесался в долгую шаркающую очередь привидений и граждан, эвакуировавшихся из обреченного района. Недолго вглядываясь в него с недоумением, Майкл узнал мародера, которого несколько минут назад оттеснили в горящий дом мстительные торговцы. Малыш смотрел на загнанного духа, ввалившегося в забитую людьми дверь с остальными беглецами, пока его не отвлек крик Реджи Котелка:
– Ну, вот те на! А куда задевались Салли-Мэнди? Токмо глаз с них спустил – а они уже как сквозь землю провалились!
Так и было. Отряд призрачных детей поднял глаза и обвел взглядом обросшие огнем карнизы рынка в поисках оранжевого пятна, какого-нибудь признака сестер, но обе костроголовые девчушки скрылись без следа. Хотя дети про себя огорчились, что потеряли из виду развеселых стихийных поджигателей, Филлис попыталась отнестись к вопросу философски:
– Наверн, посмотрели самое интересное, стало скучно, вот и умчали к се домой. Гореть-то тут блестет еще пять-шесть часов, если не больше, но самые интересные зрелища уж кончились. Да и мы можем вернуться туда, откуда пришли, на улицу Святой Марии. Оттуда доберемся до церкви Доддриджа в 1959-м, где нас поджидает миссис Гиббс. Там и услышим, что она разузнала про наш талисман.
Вокруг из окон изрыгал огонь Нортгемптон семнадцатого века, всюду трещали и рассыпались на уголья обгорелые доски. Мертвецки Мертвая Банда промелькнула по обезлюдевшей площади, как беженцы с газетной передовицы, к северо-западному углу и выходу на Швецов. Как и рынок, улица опустела из-за бушующей катастрофы, даже соседские духи испустили дух. Блуждая по трещащему, вспыхивающему склону разрушенной улицы, шестерка призрачных бродяжек вышла к тлеющему входу на улицу Моста. Зарево над городом стояло до самого Южного моста и реки, а лежащая над ними холодная миска осеннего неба почернела от копоти, как стекло масляной лампы. Не считая далекого гула, доносившегося на ветру, все звуки принадлежали преисподней: ее глубокие вздохи и кашель, харкающий мокротой ярких искр на улицу; раздраженный бубнеж лопающихся дверных косяков.
Возвращение через тесную щель к улице Колледжа стало необычным опытом, ведь теперь этот предок джитти Джейса был от конца до края целиком поглощен и заполнен доменным огнем. Созданные по большей части из эктоплазмы – от природы влажной и довольно огнеупорной субстанции, – призрачные дети могли ничего не бояться, маршируя по узкому проходу, но, как обнаружил Майкл, они все же чувствовали внутри себя языки пламени, как и птичий помет с дождем. Глубоко в фантомной памяти о животе он ощущал огненную щекотку, разраставшуюся до невыносимо сладостного, но настойчивого зуда, который, вопреки ожиданиям, был слишком, чересчур приятным. От этого хотелось делать глупости, подчиняться одному только порыву, не задумываться о последствиях, так что Майкл был только рад, когда они выбрались из инфернального проулка и перешли остатки улицы Колледжа. Старый знак, называвший это место переулком Колледжа, превратился в пепел, а пепел разлетелся на ветру. В верхнем конце этой боковой улицы мародеры грузили на двухколесную тачку товары из брошенной лавки, но в остальном переулок был безжизненным.