Улица Святой Катерины, как и окружающие ее дороги, стала сущим адом – по крайней мере, как его себе представлял Майкл до столкновения с сардоническим Сэмом О’Даем и до осознания, что ад – это плоский пол, сделанный из раздавленных зодчих, или что-то в этом роде. Во взорванных развалинах дубильни у верхнего конца, на пятиметровом кострище, ощетинившиеся зубьями почерневших обломков, словно пораженное молнией гнездо гигантской птицы, они узнали, что сталось с Саламандрами.
Большую находку сделали Билл и Реджи, совавшие из любопытства нос во все пустые здания на пути, и тут же стали восторженно звать Майкла, Филлис, Джона и Марджори. Младший брат Филлис и веснушчатый викторианец стояли посреди разрушенного двора поблизости с воронкой в темной почве и курящимися обломками – маленьким кратером не больше полуметра в ширину. Оба казались чрезвычайно довольными своим открытием.
– Чтоб мне шляпу съесть! Вот так невидаль. Ходи сюда смотреть, братва.
По приглашению Реджи самая лучшая мертвая банда в четвертом измерении собралась перешептывающейся и возбужденной кучкой у мелкой впадины, хоть они и не сразу поняли, что это перед ними.
Округлая выемка была выстелена серым остывающим пеплом, а на ней с серебристой кожей, почти неразличимой на перине из праха, свернулись калачиком две сестры. Они спали, явно изможденные своей причудой, и казались в покое совсем другими, нежели когда недавно отплясывали джигу на крышах Рыночной площади. Во-первых, переплетенные языки пламени на затылках затухли так, что обе остались без волос. Во-вторых, ни та ни другая не были выше и тридцати сантиметров.
Они съежились до размера серых лысых куколок, зарылись в теплый тальковый осадок и уснули, примостившись вверх ногами друг к другу, так что напоминали двух рыбок с гороскопа ежедневной газеты. Они были живы, потому что их бока поднимались и опадали, а если приглядеться, то можно было разглядеть, как вздрагивают веки, пока им снится бог весть что. Выгорев после великого разрушительного развлечения, нимфы казались совершенно присмиревшими. Они съели целый город, а теперь спокойно коротали десятилетия в спячке до следующего раза, съеживаясь до угольков былых себя, пока их покидало тепло, и дремля под Боро на постели из золы и углей.
После короткого совещания о достоинствах предложения Билла разбудить парочку, потыкав в них палкой, дети все же предпочли держать путь через горелые проезды до улицы Святой Марии и в конце концов церкви Доддриджа. Они оставили Саламандр посапывать в развороченном дворе скорняцкой, укутавшись вместо одеял ядовитыми испарениями, и двинулись по улице Святой Катерины в направлении почерневших руин Конного Рынка. Майкл шаркал в шлепающих тапочках между Джоном и Филлис, пока остальная троица умчалась вперед и растворилась вместе со своими серыми повторяющимися силуэтами в клубах дыма, что ползли в дюйме над мостовой.
– Значит, в пожаре сгорели до дна все Боро?
Филлис покачала головой, ненадолго создав размазанное пятно лица – как когда рисуешь мордашку шариковой ручкой на воздушном шарике, прежде чем надуть резину.
– Не. Ветер же западный, такшт весь пожар сдуло на восток, и погорели Швецы, рынок и все такое. Не считая улицы Марии, Конного Рынка и кусочка Лошадиной Ярмарки у Золотой улицы, Боро легко отделались.
Майкл был доволен этими обнадеживающими новостями.
– Ну, значит, нам повезло, да?
Джон, бредущий по колено в упавшем полыхающем дереве справа от Майкла, не согласился:
– Да не особенно, малёк. Понимаешь, восточную часть города пламя сровняло с землей, так что ее застроили новыми каменными домами, и некоторые из них все еще стоят вокруг Рыночной площади и в твои дни. Все в Нортгемптоне стало краше, кроме Боро. Они остались как блесть до пожара. Если спросят, мол, ответь, когда Боро впервые стали считать помойкой, отвечай, что после Великого пожара, в тысяча шестьсот семидесятых. А задуй сегодня восточный ветер, то росли бы мы в богатом районе и зажили бы совсем другой жизнью.
Филлис отнеслась к этому скептически. Майкл увидел это по морщинкам у ее переносицы.
– Но че блесть, то блесть, правда? Как вышло, так и вышло, и назад не повертаешь. Если б мы выросли в богатых домах, то мы бы блесть не мы, ну? А я довольна тем, кто я блесть. По-мойму, никакой другой я блесть и не должна, и по-мойму, и Боро никакими другими блесть не должны.
Они дошли до конца улицы и столкнулись с Конным Рынком – обугленной лентой, расплетавшейся вниз по холму, где люди прикладывали все усилия, чтобы обуздать пожар, хотя и с небольшим успехом. Призрачные дети переплыли туманом через дорогу, юркая между цепью передающих ведра людей, пот и копоть на которых смешались и стали черной жижей, злобной боевой окраской.
Когда они сползли полосками кинопленки на остатки улицы Марии, то обнаружили, что там, где пожар начался, он уже почти затушен. Люди безутешно ковырялись в липкой каше влажного пепла или поглаживали волосы рыдающих супруг, словно печальные обезьяны, разодетые в старомодные платья для рекламного ролика. Незамеченные, мертвые шалопаи проплыли по опустошению мимо черной и прижженной раны на месте Пиковой улицы, направляясь к церкви Доддриджа, которой не будет на этом месте еще двадцать лет. Отбившись, Реджи поплелся в хвосте, почему-то с печальным и одиноким видом, надвинул шляпу на лоб и бросал меланхоличные взгляды из-под полей на пустырь, сбегающий по пригорку от еще не существующей церкви. Возможно, что-то в этом месте пробудило нерадостные воспоминания у нескладного фантомного оборвыша.
Майкл, который ожидал, что они пророют очередную кротовину в будущее, удивился, когда Филлис сказала, что это необязательно.
– Тут эт не нужно. Возле церкви блесть другая штуковина. Представь, что эт как бы движущаяся лесенка или лифт. Его называют Ультрадук.
Теперь они были на отлогом склоне кургана под названием За´мковый Холм, где, как казалось Майклу, нет ничего, кроме сараев и амбаров. Однако, приблизившись к Меловому переулку – или Квартовому переулку, как заявляли нынешние знаки, – он заглянул на западную сторону хлипких времянок и увидел то самое сооружение, о котором говорила Филлис.
Что бы это ни было, казалось, что его возведение еще не закончено. Полдюжины зодчих низкого ранга, похожих на тех, кого он видел за делами на Стройке, корпели над опорами какого-то незаконченного моста – их серые рубища переливались у полы чем-то напоминавшим цвета, но не совсем. Пока Майкл рассматривал мост, три пожилые женщины – очевидно, живые – поднялись на курган с севера с выражениями тревоги, маскируя естественное любопытство к трагедии, пригнавшее их взглянуть на последствия пожара. Они прошли прямо сквозь зодчих и сваи, которыми те занимались, слепые к их присутствию, а небесная артель, в свою очередь, не позволила себе отвлечься от разнообразных задач ни на миг. Судя по напряженным выражениям на лицах, они трудились в жестком графике.
Материал, с которым они работали, был ярко-белым и прозрачным – наструганные брусья и колонны из него ставились на место веревками и лебедками. Раскинувшийся мост, казавшийся уже более или менее законченным, тянулся над Боро с запада, только чтобы оборваться в нескольких футах от последнего сарая, стоявшего на Меловом, или Квартовом переулке. Тело воздушной дороги, как будто изгибавшейся на юг, в серую и мглистую даль, вдоль всей длины опиралось на те же алебастровые столбы, какие стропили зодчие на покатых травянистых боках Замкового Холма. И что-то во внешнем виде этих пилонов показалось Майклу совершенно неправильным.
Мост стоял на двух рядах полупрозрачных столбов. Загвоздка заключалась в том, что, если навести глаза на основание ближайшей опоры и проследить до ее верха, оказывалось, что она поддерживала противоположную сторону конструкции. Равно если сосредоточиться на высшем конце колонны, державшей ближайший край Ультрадука, и опустить взгляд прямо до подножия, то оно неизбежно оказывалось в дальнем ряду. Когда охватываешь взглядом всю картину разом, все кажется в порядке. И только если пытаться разобраться, как все сходится, начинаешь понимать невозможность этой конструкции, как ни напрягай зрение. Приближаясь с Мертвецки Мертвой Бандой, Майкл обнаружил, что при одном взгляде на нее он сталкивался с призраком жуткой головной боли. Зажмурившись, он потер лоб. Филлис сочувственно сжала руку.
– Знаю. Мозги кипят, а? Он идет до самого Ламбета, потом до Дувра, потом через канал, Францию, Италию и прочее, пока не кончается в Иерусалиме. Как я слыхала, это то ж самое, как когда управа прокладывает улицу там, где раньше была тропинка в траве. Ультрадук так и начинался – просто прохоженной мужчинами и женщинами колеей, ток Ультрадук – тропа через время, а не траву. Он здесь блесть задолго до римлян, но они первые его, так сказать, ввели в дело. Потом его поглубже протоптали такие, как монах из Иерусалима с крестом, который нес в центр. Потом, канеш, всякие Крестовые походы – туда-сюда между городом и Святой землей. При Генрихе Осьмом в тыща пятисотых, когда он разрушал монастыри и устроил раскол с Римом, чтоб развестись, зодчие и начали собирать Ультрадук. Счас мы видим его близким к завершению, которое блестет лет через двадцать.
С заметным усилием оторвав взгляд от обманчивых колонн, Майкл осмотрел сам Ультрадук – алебастровый путь, уносящийся от Нортгемптона до самого горизонта. На всем мосту с перилами происходила какая-то смутная активность – ощущение постоянного движения, хотя по-настоящему ничего разглядеть не получалось. В обе стороны вдоль перехода как будто бы пульсировали волны жаркого марева, заплетающиеся в сложные жидкие узоры при пересечении друг с другом. Хотя постройка еще не была закончена, ей уже явно пользовался кто-то, передвигающийся слишком быстро для глаза. Или, подумал Майкл, слишком медленно – хотя сам не представлял, что бы это значило.
Банда уже дошла до места на Меловом переулке, где трудились сероробые зодчие. Будучи самоназначенным переговорщиком компании, Филлис распихала коллег, подтащив за собой Майкла к ближайшему из работников – более худому и высокому, чем остальные, с бритой головой и вытянутым и скорбным лицом. Филлис обратилась к нему, заговорив медленно и отчетливо, как будто с глухим или глуповатым.