Из темного ноябрьского неба над головою цветы фейерверков пролили дождем горящие сливочно-кобальтовые лепестки на академию на Овечьей улице, ярко освещенную лесом свеч, составленных в виде надписи: «КОРОЛЬ ГЕОРГ НЕ САМОЗВАНЕЦ». Доддридж уже давно понимал, как повезло диссентерам под властью этого ганноверского монарха, и часто предостерегал свою паству от возрождения Стюартов, которое повлечет новые гонения со стороны католиков. Но теперь, в 1745 году, угроза была более чем гипотетическая – принц Карл Эдвард Стюарт, претендент на британский престол, поднял стяги в Гленфиннане, а затем маршем выдвинулся на юг и вошел в Англию. Доддридж, предваренный о такой возможности за шесть лет предсказательницей Мэри Уиллс из Питсфорда, встретил этот день во всеоружии. Он привлек на свою сторону доброго друга графа Галифакса и оживил парламент, как будто дотоле безразличный к угрозе Молодого Претендента; к тому же собрал силы больше чем в тысячу человек, включая две сотни конных, из которых большая часть встала здесь, в Нортгемптоне. Претендент, рассчитывавший на мощную поддержку якобитов, но так ее и не дождавшийся, по слухам, был еще более обескуражен вестями о вооруженных людях, поджидавших его чуть дальше на юге. Он уже начал отступление к Шотландии – и, вероятно, к неизбежному поражению, – к чему и были приурочены эти праздничные огни. Он возрадовался…
Он возрадовался великому провидению Господнему, когда умирал в маленьком деревенском домике в нескольких милях от окраин Лиссабона. Когда зримо пошатнулось его здоровье, и без того от рождения хрупкое, он с Мерси благодаря пожертвованиям доброго люда с Замкового Холма отправился восстановить силы в Португалию. Эта солнечная страна в 1751 году славилась хорошей погодою и укрепляющим действием природы, но советчики из Нортгемптона, очевидно, не знали, что конец октября здесь традиционно сулил начало ежегодного сезона дождей. Теперь же близился третий час черного утра двадцать шестого числа. Филип прислушивался к ливню, барабанившему по крыше, и понимал, что конец близок. Мерси занедужила сама – жертва климата, и он знал, что жене нельзя ему помогать, хоть ей желалось того всем сердцем. Он благодарил Бога за верную и любимую женщину, которая так обогатила добрую долю из сорока девяти лет, отведенных ему на земле. Он благодарил Бога за свою жизнь, за каждый взлет и падение, за то, что дозволил в значительной степени развить дело диссентеров, вынудив церковь признать своих братьев-нонконформистов, – и все благодаря убогому холму, где стоял скромный общинный дом. Мерси спала рядом. Он слышал дождь и чувствовал веяние ее дыхания на своей щеке. Он закрыл…
Он закрыл глаза. У Майкла сложилось впечатление, что привидения не спят, но он пребывал в похожих заблуждениях и о еде, пока не подали чай и фейри-пирожок. Проваливаясь в розовую дрему, он лениво подумал, что, хотя мертвецам и не нужно питаться или отдыхать, они наверняка потворствовали себе и в том и в другом из одного простого удовольствия. Он все еще слышал голоса остальных на светлой кухне, но они доносились издалека и его не касались. Он почувствовал, как кто-то – наверно, одна из Доддриджей – забирает из его обмякших пальцев чашку с блюдцем, пока он не разлил чай на пол. Пирожок Майкл либо доел, либо уронил, но это его уже не заботило.
Где-то рядом бубнили Билл и Филлис. Билл говорил: «Ну, над собразить какой-нить способ, чтоб он сохранил память, ведь мы ж видали картины». Что это значило? Они говорили о картинах на изразцах, из которых Майкл еще не вынырнул окончательно? Где-то еще Тетси Доддридж уговаривала Утопшую Марджори, чтобы та ей что-то надписала: «Будешь так добра? Это не займет и секунды». Он слышал слабый и ритмичный стук и сперва принял его за собственный пульс, пока не вспомнил, что у него больше нет пульса, и понял, что это тиканье кухонных часов, отсчитывающих мгновения этого мира без времени.
Чуть позже его кто-то поднял – судя по ощущению, один из старших мальчиков, а судя по чистому и сухому запаху – вряд ли Реджи Котелок. Значит, из кухни в короткий коридор и затем в зал его, словно полупустой куль муки, нес у груди и плеча Джон. Майкл слышал, как вокруг топочут и гремят остальные члены банды, и предположил, что все уже почаевничали и собирались уходить. Он не сомневался, что будь рядом его мамка Дорин, она бы его разбудила, чтобы он сказал спасибо семье Доддриджей за гостеприимство и попрощался как следует. Он изо всех сил попытался проснуться и со скрипом раскрыть веки, но они не поддавались, да и к тому же ему было слишком хорошо и удобно в руках Джона. И Майкл со спокойной душой позволил всему ускользнуть в сияющий и розоватый туман.
Теперь они были в зале, и где-то рядом мистер Доддридж подводил к завершению беседу с зодчим в сером рубище, которого миссис Гиббс назвала мистером Азиилом. Майкл обнаружил, что во сне странную расползающуюся чепуху из уст англов понимать куда легче. Судя по тому, что он смог разобрать, доктор богословия в золотом парике все еще расспрашивал мистера Азиила на тему подозрительного Сэма О’Дая, выясняя у рабочего, как друг с другом соотносятся разные сущности – все дьяволы, обычные люди и зодчие – и как это связано с загадочным «Третьим Боро». Гость Доддриджа усмехнулся и сказал: «Ос кладт внаев», – и в невменяемом сознании Майкла слова мигом развернулись во что-то ненамного более вразумительное:
– Они складываются в тебя. Ты складываешься в нас. Мы складываемся в Него.
Такой ответ как будто одновременно и заинтриговал, и удовлетворил пастора, который задумчиво хмыкнул, прежде чем озвучить последний вопрос для дружелюбного ремесленника.
– Ясно. А позвольте узнать, хоть у кого-либо из нас в сей гениальной конструкции блесть Свобода Воли?
Голос нескладного англа прозвучал скорбно и виновато, когда он отвечал одним слогом – видимо, одинаковым как на английском, так и на его родном языке:
– Нет.
После просчитанной паузы, словно перед окончанием шутки, мистер Азиил произнес еще одно слово англов, которое Майкл понял почти мгновенно.
– Атбенхват?
Это значило: «А тебе ее не хватало?»
Воцарилось пораженное молчание, а затем и преподобный доктор, и его гость гомерически расхохотались, хотя Майкл не понял, что тут такого смешного. Очевидно, как и большинство взрослых шуток, эта до него не дошла. Прямо как та, что кончалась словами: «А если я положу монетку в щель и нажму на кнопку, колокольчики зазвенят?» [77] Майкл сам не понимал, как одно связано с другим: мысли путались, и его бы уже не поднял и хлопок пушки – хлопок, перо и пушок, лебяжьи и гагачьи – плыли в сахарной вате уютных мыслей.
Когда веселье мистера Доддриджа и его визитера улеглось, доктор простился с детьми, как и миссис Гиббс, мисс Тетси и ее мать. Из всех прощаний самое продолжительное и несдержанное принадлежало мистеру Доддриджу:
– Дети, благодарю за ваше посещение. Надеюсь, мы свидимся вновь, и не с одним только мастером Реджи, когда он придет учиться в загробной академии под моим началом. Вы же, юная Филлис Пейнтер, знайте, что это дитя покамест вверено на поруки вам и вашим товарищам по воле Всевышнего. Все совместные приключения, даже своевольные проказы и озорство, – уроки, которые ему необходимо усвоить. Как не забыть ему сии уроки – то загадка, требующая вашей смекалки, но блесте покойны, что мы, слуги Души, всецело в вас верим. Что же до беса, о коем мы говорили ранее, очевидно, что рано или поздно он добьется своего, а когда час пробьет, лучшим моим советом вам блестет помнить, что даже низменные существа – лишь нераскрывшиеся листья Третьего Боро и в конце концов служат Его замыслу. Теперь трогайтесь в путь с мистером Азиилом. Верьте и не страшитесь.
Словно издалека, Майкл слышал, как Филлис спрашивает преподобного, значат ли его слова о своевольных проказах и озорстве, что Мертвецки Мертвой Банде можно безнаказанно взять Майкла обдирать безумные яблочки в лечебницах? Доддридж снова рассмеялся и ответил, что очень на то похоже. Затем последовали новые прощания, и Майкл почувствовал по меньшей мере два легких влажных поцелуя на почти бесчувственной щеке – вероятнее всего, от жены доктора и дочери.
Затем он ощутил витиеватые древесные волокна, когда они прошли сквозь дверь, висящую на западной стене церкви. Не то чтобы Майклу вдруг стало холодно – скорее, он больше просто не чувствовал никаких признаков температуры. Запах горжетки из грызунов Филлис Пейнтер как отрезало, и он почти слышал похрустывание ваты призрачной стежки, набивающейся ему в уши. Он разлепил клейкие от эктоплазмы глаза в мире черного и белого, и Джон мягко опустил его на фосфоресцирующие доски Ультрадука, где повсюду вскипало и убегало, словно кипящее молоко, время.
Филлис спросила, кто еще хочет есть.
Деревьям не нужно знать
Марджори Миранда Дрисколл была из начитанных мертвецов. Она не успела прочесть много ко времени, когда последовала за собакой Индией в темную Нен у Лужка Пэдди, но с тех пор за безвременное время успела наверстать. Она бесследно бродила по библиотекам, чародейски частила в читальни и кралась, келейно, по классам. Пухлая невесомая фигура девочки в очках невидимо висела над плечами ученых, словно серая прозрачная подушка, и следовала за ними через Чосера, Шекспира, Мильтона, Блейка и Диккенса в лингвистические дебри Джойса и Элиота, с попутной охапкой М. Р. Джеймса и Энид Блайтон. Ей нравилось почти все, особенно Диккенс, хотя ее совершенно не впечатлила кончина Малышки Нелл, которую Марджори считала весьма театральной мадамой. Если бы роман писала Марджори, кто-нибудь макнул бы мелкую плаксивую фифу в Темзу; вот тогда бы мы посмотрели.
Впрочем, сказать по правде, не то чтобы Марджори могла написать «Лавку Древностей». Она понимала, несмотря на недавнюю нежданную лесть со стороны мистера Азиила и семейства Доддриджей, что ни в какое сравнение с Диккенсом не идет. Но все же Марджори не станет спорить: знать, что где-то дальше по долготе вечности ее роман уже закончен, как-то опубликован и даже хорошо принят, – очень славно. Хотя Марджори была реалисткой и подозревала, что будущая популярность больше зависит от необычности Мертвецки Мертвой Банды, чем от каких-то литературных заслуг. Почти никто не писал книг после смерти и еще меньше людей доводили их до призрачной публикации, так что, думала она, любой, кто этого добьется, обречен на какое-никакое внимание.