воей душегубительной работе.
Невдалеке, бултыхаясь в серой мути реки, возник голый мальчишка – или, точнее, незваный дух голого мальчишки с лишними голыми руками и ногами, которые, как Марджори поймет только потом, были признаком мертвеца. Все еще сжатая в крепкой хватке перепончатых когтей Бабки, она ощутила недоумение Ундины: после долгой неурожайной засухи без самоубийств и несчастных случаев судьба подарила чудовищу сразу два подношения за ночь?
Мальчишка был длинный, белый и сухощавый, шел топором к илу и коляскам на речном дне. Быть может, он не отличался красой ее моющегося римлянина, но он хотя бы был молод – явно куда моложе брюхастых выпивох, составлявших диету Энулы с самого начала. А также, самое важное, он был мужчиной. По всей вероятности, на деле существо не горело желанием расчленить Марджори, учитывая антипатию к женщинам – особенно молодым, еще не успевшим превратиться в зрелую личность, которую интересно растерзать на клочки. Миг Ненская Бабка глазела на обнаженную фигуру в глубинной мгле, взвешивая варианты, а потом приняла решение. Три бледных крабовых пальца вдруг отпустили Марджори, и Бабка метнулась против ленивого течения в броске вверх по реке к явно беспомощному юнцу. В этот момент все завертелось так быстро, что Марджори только позже смогла навести порядок в воспоминаниях.
Освободившись, перепуганная и одеревеневшая Марджори в беспросветных водах, пока ее бестелесная форма постепенно поднималась в направлении поверхности, следила за новой жертвой Бабки, когда голый мальчишка опустился на топкий речной грунт. Она успела заметить, что приземлился он на корточки, как будто бы запланированно и нарочно по сравнению с бесцельным трепыханием, которое он демонстрировал до сего момента. Когда вся ошеломляющая туша огромной Ундины зазмеилась через черноту к нему, его веснушчатое лицо с носом-пуговкой как будто бы даже расплылось в улыбке.
Тогда что-то нырнуло в воду сверху, подхватило Марджори под мышки и подсекло на свежий ночной воздух, дышать которым, как она обнаружила, ей больше не требовалось. В миг ужаса она решила, что, не успев избежать лапищ исполинского призрачного угря, стала добычей какой-то огромной астральной чайки, но страхам на смену тут же пришло откровенное изумление, когда Марджори по-новому оценила ситуацию.
Ввысь ее потащило, как оказалось, что-то даже более причудливое, чем гигантская фантомная птица из воображения, – она увидела отрепетированный цирковой номер с трапецией, где участвовали два перевернувшихся вверх ногами привидения и множество парящих дохлых кроликов. Под мышки Марджори держал мальчуган, а его щиколотки в свою очередь были в руках девчонки, чуть постарше на вид и зацепившейся туфлями с пряжками за раздвоенную ветвь древнего дерева, нависшего над рекой. На ее шее болталась нитка, унизанная бархатистыми трупиками, которые Марджори и заметила ранее. Это хотя бы объясняло, почему мертвые животные парили, хотя и незачем девочка вообще нацепила такое украшение.
Пара юных гимнастов, очевидно, в нисходящей дуге прорезала поверхность воды, чтобы выдернуть Марджори, а теперь инерция уносила всех троих высоко в воздух, словно на опасно разогнавшейся тарзанке. На самом пике траектории маленькие ручки отпустили Марджори, и она поплыла выше, закувыркалась навстречу звездному сиянию медленно, как во сне, будто воздух сделан из меда. Вмиг снизу вспорхнули два ее спасателя, чтобы прервать бесконечные сальто, и в этот раз каждый ребенок схватил Марджори за вытянутые и размахивающие руки. Сцепившись, словно браслет с брелоками, все трио мирно проплыло по ночи в густой клейкой атмосфере, пока не зависло, перебирая ногами в пустоте, в пятнадцати метрах над Нен, глядя на медленную серебряную ленту с отраженными созвездиями.
Тогда-то из реки и вылетел нагой подросток, словно ракета из подводной лодки, оставляя за собой в темноте длинный поток фоторепродукций. Марджори вспомнила, как подумала тогда, что это объясняет, зачем юнец опустился на дно, словно изготовившись к броску, – чтобы скорее вылететь из пучин к звездным высям, послужив диверсией для гадкой речной нимфы. Не успела она додумать мысль, как безмятежная Нен взорвалась, расколотая снизу свирепым ударом, от которого вскрикнула не только сравнительно неопытная Марджори, но и все остальные дети.
Вздыбившись до самых верхушек деревьев, из ночного потока показались десять или пятнадцать метров Ненской Бабки – словно с ржавых рельсов сошел какой-то неудержимый подводный поезд и улетел в небо. Размашистые зонтичные лапы существа выросли во всю длину, а серая и рябая мембрана между ними натянулась до предела, пока поднявшееся, качающееся чудовище загребало воздух в попытке уловить ускользающую добычу. Былая самоуверенная улыбка мальчишки сменилась выражением удивления и страха, когда он запоздало осознал истинный масштаб и охват монструсалки. Брыкаясь и размахивая руками, словно в вертикальном кроле на груди, едва не схваченный хват взметнулся от когтей вытянутого ужаса в безопасность расшитого блестками небосвода над Лужком Пэдди, где дрейфовали Марджори и остальные дети-привидения с перехваченным от возбуждения и смерти дыханием.
Ундина возопила от досады и гнева, несколько секунд тщетно когтя пустое пространство несоразмерно маленькими конечностями, прежде чем сдалась и с разочарованным плачем, пронявшим нервную публику, рухнула обратно в Нен, словно подрубленный дымоход. Когда неосязаемая туша ударила по материальной водной поверхности, плеска не было – лишь прощальное леденящее стенание, звук, который словно когда-то напоминал человеческую речь, но давно заржавел и стал удушенным ревом. На один пугающий миг показалось, словно оно пыталось вымолвить: «Григорий».
А потом, когда Марджори официально представили Мертвецки Мертвой Банде, они легко, как пушинки, поплыли на травянистый берег чуть дальше, где Реджи Котелок ранее оставил торопливо сброшенную одежду под скрипучим покосившимся капканом, именовавшимся грибком, вкопанным на детской площадке выше по течению. По пути они миновали покачивающийся на волнах сверток, медленно переворачивающийся в бензиновой пленке и болотной тине на пути к Спенсеровскому мосту, который Марджори долго буравила глазами, даже не понимая, что это она: ее человеческая оболочка, наконец-то без уродливых очков, с полными легкими воды.
А еще она заметила чертову, чертову, чертову дурацкую чертову Индию, которая, как оказалось, все же умела плавать. Собака выбралась на берег, где встряхнулась и потрусила вдоль кромки, лая и не отставая от уносящегося тела. Вот и все. Глава седьмая: «Мертвецки Мертвая Банда против Ненской Бабки». На этом кончилась короткая жизнь Марджори.
Теперь она шагала по щетинистой траве, выкошенной полосами, – предположительно, родом из ухоженной больницы Святого Андрея. Это наглядно подтверждал и высокий класс сумасшедших, бродивших на воле по широкой серой зелени, испещряя опрятный простор, словно шахматные фигуры, потерявшие свои поля. Приближаясь по газону к рощице, Марджори миновала одного живого пациента, показавшегося ей знакомым: еле ползущий старичок лет шестидесяти, одетый в свободный кардиган и штаны с пятнами от завтрака. Бедолага с трудом передвигал ногами и мычал под нос что-то сложное и нескладное, не замечая ее, и она была почти уверена, что это тот самый старый композитор, который заслужил мировое имя намного позже жизни и смерти Марджори. Сэр Малкольм Арнольд, точно. Тот, который сочинил оголтелую, горячечную мелодию для «Тэм-о-шентера» Робби Бернса и который поставил «Полковника Боги» с полной аранжировкой беспардонных и пердящих духовых. Погруженный в свои мысли, лысеющий, почти наверняка под воздействием алкоголя или лекарств, Арнольд шлепал по треснувшим территориям дурдома, не признавая ее присутствия, напевая рефрен, слышный только призрачным девочкам и ближайшим деревьям.
Марджори в тихом ужасе заметила, что у композитора на пятнистом лбу растет и процветает Пакова Шляпка, прямо над глазом. Она знала, что Бедламские Дженни предпочитают близость к сумасшедшим, перепившимся или и тем и другим – отсюда, полагала она, и берется их название, – но она ни разу еще не видела, чтобы плоды пускали корни кому-то прямо в мозг. Должно быть, его сны заражены, захвачены чирикающими и бездумными псевдофеями до такой степени, что новые композиции сочинять попросту невозможно, думала Марджори. А как устранить виновника бед, если из-за самой природы 4D-гриба никто живой его не видел? Никто, включая самого композитора, не подозревал, что он там. Марджори наблюдала, как сэр Малкольм убредает от нее к буйству разношерстных зданий лечебниц и как покачивается с каждым шагом на его черепе миловидный нарост. На сросшихся лицах пустоглазых нимфочек, голые тельца которых образовывали лепестки плода, как будто даже были миниатюрные знающие ухмылки.
Марджори отправилась дальше между оптическими иллюзиями столбов Ультрадука, описывающего над головой долгую дугу между Иерусалимом и церковью Доддриджа, бесконечная алебастровая масса которого не отбрасывала теней на коллаж больничных газонов. Когда трава сменялась со светлой на темную, с подстриженной на неухоженную и лохматую, она знала, что вступала на территорию либо больницы Криспина, либо старой лечебницы в Абингтонском парке. Пышная и шуршащая роща теперь была намного ближе, и она уже видела Филлис, Джона и Майкла, гулявших между деревьев и собиравших редкие Паковы Шляпки, не расхищенные Биллом и Реджи из будущего. Филлис помахала ей:
– Всё в порядке, Мардж? Небось, эти черные душонки зубоскалят, что потом вернутся и утянут Паковы Шляпки у нас из-под носа.
Подойдя к остальным детям в пестроте нависающих крон, Марджори покачала головой.
– Не-е. Они тоже никак в себя не придут. Твой Билл набивает джемпер всеми Дженни под рукой, лишь бы ты его простила.
Филлис это застало врасплох, и она задумчиво выпятила нижнюю губу.
– Хм-м. Ну, мож, я и взаправду горяча на руку, накинулась ищо до того, как они сделали гадость. А кроме того, мы уже на этих деревьях собрали сток безумных яблочек, что уже не зря приходили. Гля – и зрелые, и все дела, ток меленькие, как дикушки.