Старшина Мертвецки Мертвой Банды в гирлянде выхолощенных разлагающихся зайчиков протянула для изучения Марджори свой белый платок. В его развернутой середине покоилось полдюжины крошечных Бедламских Дженни, самая большая из которых едва ли превышала пять сантиметров в диаметре. Как и говорила Филлис, гиперфрукты были зрелые, каждый фейри-лепесток сформировался до последней миниатюрной детали, несмотря на то, что некоторые насчитывали не больше полудюйма от ножек до бутона. Марджори обнаружила, что понадобились и обостренное зрение мертвецов, и совершенно декоративные очки от Нацздрава, чтобы различить мельчайшие черты, такие как почти микроскопические пупки. И раз каждого экземпляра хватало всего на один-два укуса, было понятно, почему лилипутский сорт остался нетронутым двумя жуликами из будущего. Филлис, Джон и Майкл набили полные карманы плодами размером с монетки, причислив к преимуществам этой разновидности транспортабельность. А еще они росли в изобилии, целым ковром покрывая задние стороны вязов и белых берез, спрятанные от лечебницы и глядящие на опушку ближайшего леса. Поборов недавнее самоналоженное отвращение к грибным созданиям, Марджори согласилась попробовать парочку – а потом и еще парочку.
Они были чрезвычайно хороши. Слаще, чем крупные виды, а аромат более выразительный, более концентрированный. А еще лучше – стоило их проглотить, как немедленный эффект проявлялся ярче. Щекотка тонизирующей эйфории, проникающая в самые фибры существа, которая у Марджори ассоциировалась с полноразмерными Паковыми Шляпками, здесь была заметнее и даже держалась как будто чуть дольше. Наполнив и собственные карманы джемпера до отказа, она ела их на ходу, словно особенно сочные леденцы, закидывая в рот сразу по две, попутно играя в спонтанные догонялки с тремя остальными привидениями. Хихикая и подвизгивая, они носились туда-сюда среди деревьев, обрамляющих несуразные лужайки и сады равно диссонансных заведений.
Марджори первая узнала живую пациентку, которая недалеко вытворяла что-то невразумительное на аккуратно покошенной траве Святого Андрея, хотя заметил ее первым Майкл Уоррен:
– Посмотрите на ту смешную тетю. Она ходит, как дядька из фильмов, и косит глаза, как другой дядька.
Марджори вместе с Джоном и Филл посмотрела, о ком говорил мальчик в пижаме. Пациентка гуляла туда-сюда по участку газона приблизительно размером с театральную сцену то вприпрыжку, то пританцовывая, а то вразвалочку. Ее движения, включавшие время от времени балетные прыжки и вращения, тем не менее до жути напоминали, как и сказал Майкл, походку «маленького бродяжки», прославленную Чарли Чаплином – тем дядькой из фильмов. Чтобы дополнить образ, темноволосая пациентка лечебницы средних лет заняла у ближайшего кустарника длинную тонкую ветку и подоткнула под мышку, словно тросточку Чаплина, и теперь мерила шагами газон, без конца бормоча про себя почти напевную абракадабру и тарабарщину: «Je suis l’artiste, le auteur [82] и живу, вирша покольная слога, я Лиффи-тернии во блеске и плеске Lux, ликую и лечу свечу, пларю-пыву, проступленно резворечиваю проз взрачную речь, олигафранку в моих влажных днях и в важных снах, и ею вам ручьяюсь, реку, скальжу, слов и дыханья не тая, что я без брег и без заводь, ведь – плавно или поз дну – все выйдет на лучистую воду, поменийте мое слово: о моем Старике и Горе, как я его несла – иль он меня не снес? Ах, я витаю в облаках, все вылетело из головы – и даже мой язык, не воробей, – я не поймала…»
Безумный монолог продолжался независимо от верчения тросточкой или чаплиновской походки, поигрывания воображаемыми усами под наморщенным носом или периодических внезапных пируэтов. Хотя Майкл Уоррен угадал причину странной поступи женщины, он ошибался, когда решил, что глаза она сводит к носу в пародии на Бена Терпина – или кого он имел в виду под «другим дядькой». Марджори знала, что так глаза женщины и выглядят на самом деле. Она склонилась всем коротким телом, чтобы тихо заговорить на самое ухо Майкла Уоррена. Она сама не знала, почему старалась не издавать громких звуков, если живой умалишенный все равно их не услышит, но, наверное, подсознательно отреагировала на сильное сходство больной с редкой пугливой птицей. Она зашептала малышу в явно чрезмерной попытке не спугнуть пациентку:
– Ты же помнишь, что ты, хоть и мертвый, иногда все-таки путаешь слова, и они получаются навыворот? А Филлис или еще кто-нибудь говорит тебе тогда, что в рот должна попасть Лючинка?
Мальчик моргнул и кивнул, бросая украдкой взгляды на безумицу, плясавшую то туда, то сюда по травянистым подмосткам театра, который видела только она. Марджори продолжала все тем же бессмысленно-осторожным бормотанием.
– Ну, вот она и блесть та самая Лючия.
Это поразило даже Филлис.
– Че, эт как-там-ее, дочка старого Улисса? Который накатал ту пошлую книжонку? – вожачка призрачной банды озвучила свои вопросы на своеобычном, несдержанном уровне громкости, так что Марджори отказалась от приглушенной интонации во время ответа Филлис.
– Да. Это Лючия Джойс. Ее папой был Джеймс Джойс, и она танцевала для него, когда он писал свою великую книгу, «Поминки по Финнегану». Когда он взял в ассистенты Сэмуэля Беккетта, Лючии показалось, что ее оттесняют. А еще она взяла в голову, что Беккетт в нее влюбился, да и в целом начала чудить. Она теперь на Биллингской дороге, в больнице Андрея, где пролежала несколько лет. Говорят, Беккетт иногда ее там навещает, если бывает рядом проездом. Ее семья – кто еще жив – умалчивает о ее существовании, чтобы не бросить тень на ее отца или его творчество. Бедная. Жалко, что с ней так обращаются.
Филлис подозрительно оглядела Марджори.
– А ты-то откуда сток знаешь? Че-т не думала, что ты у нас любительница почитать.
Упитанная девочка ответила командиру при кроличьих знаках отличия бесстрастным взглядом из-за очков.
– Я просто слежу за сплетнями.
Филлис это, похоже, полностью устроило, и, понаблюдав еще немного за повторяющимся и гипнотизирующим номером Лючии, все четверо решили вернуться через широкий простор перекроенных газонов и найти Билла с Реджи. С карманами, распухшими от поживы в виде карликовых Паковых Шляпок, которые более чем компенсировали яблочки, украденные дуэтом путешественников во времени, все порешили на том, что экскурсия была славная, но растягивать ее незачем, раз они получили то, зачем пришли, или хотя бы достойную замену. Найдя двух осрамленных членов банды – похоже, Филлис уже готова была их предпростить после скоропалительного предосуждения, – они могли бы вернуться по Ультрадуку к церкви Доддриджа и, пожалуй, отлучиться от приключения, чтобы поиграть на глубокой пустоши, над которой они проходили по дороге сюда.
У Марджори из мыслей не выходила Лючия, а также сэр Малкольм Арнольд и остальные пациенты, прошлые и нынешние, нескольких нортгемптонских лечебниц. Джон Клэр, Дж. К. Стивен и бессчетные прочие, чьих имен не знает никто, кроме ближайших родственников и друзей, – все они переступили негласную черту, отделявшую приемлемое мелкое безумие обывательской жизни от более неподобающего поведения и мнений, классифицировавшихся как помешательство. Что это значит – сойти с ума? Понимаешь ли ты, что с тобой происходит? Обладаешь ли на первых стадиях толикой самосознания, позволяющей заметить, что мир вокруг и твоя реакция на него заметно отличаются от былого состояния? Борются ли с этим люди, с помрачением рассудка? Ей пришло в голову, что для множества людей обычная жизнь сама по себе – поверхностное сопротивление.
Проходя вдоль края кущи по неторопливому кружному маршруту обратно к мешанине дурдомов, они натолкнулись на двух женщин, беседовавших на обветренной скамейке. Будучи живой, парочка не заметила присутствия фантомных детей. Судя по росту и цвету травы, где они устроились, Марджори решила, что двоица на самом деле материально находится на территории больницы Криспина, а не в перехлесте Святого Андрея, не в крошеве обвала верхнего мира, как сэр Малкольм Арнольд и Лючия Джойс. Так или иначе, Марджори не признала парочку. Обе казались женщинами средних лет, одна высокая и несколько худощавая, вторая ниже, но и круглее. Марджори поняла, что пациенткой была только одна из них – рослая, тогда как подруга сидела с сумочкой и в целом выглядела как посетительница. В остальном в них не было ровным счетом ничего примечательного. Марджори прошла бы мимо, если бы высокий красавчик Джон не встал как столб и не уставился на них, переводя изумленный взгляд с одного лица на другое, прежде чем объявить группе в общем и Майклу Уоррену в частности следующее:
– Чтоб меня подбросило да разорвало. Я вроде знаю этих двоих. Низенькая – это двоюродная сестра твоего папки, малек, Мюриэл, а вторая, кажется, – его и ее кузина Одри. Одри Верналл. Она помешалась сразу после войны. Она играла на аккордеоне в ансамбле, которым руководил ее отец, а потом одним вечером, когда ее мамка с папкой были в «Черном льве», заперлась дома и играла на пианино «Шепот травы» снова и снова. Родителям пришлось просидеть всю ночь в портике церкви Всех Святых, прямо на ступеньках, а наутро вызвать санитаров, чтобы ее забрали в больницу в Берри-Вуд. С тех пор, как я слышал, она здесь безвылазно.
В новом свете рассказа Джона Марджори изучила высокую женщину из сидящей пары пристальней. У этой Одри были сильное лицо и большие, горящие проклятием глаза. Кажется, она говорила с Мюриэл, посетительницей, о чем-то чрезвычайно важном, крепко сжав руку кузины в длинных и чувствительных пальцах аккордеонистки. Поскольку из-за объявления Джона они оборвали праздную болтовню и прислушались к беседе женщин, все четверо отчетливо слышали то, что Одри Верналл произнесла дальше, после чего Филлис и Джон спали с лица, смутились и заторопили Майкла Уоррена прочь прежде, чем он услышал еще хоть слово.
Вскоре после этого они нашли Реджи и Билла, которые в качестве покаяния за еще не совершенные прегрешения приволокли целую котомку Шляпок. Как только Филлис официально помиловала их за неминуемую кражу, банда вознеслась обратно на Ультрадук, подскочив