Вокруг стойки столпились и другие покойники, которых Билл узнал, – по крайней мере, тех, у кого остались нормальные лица. Старик Джем Перрит держал в руке стакан с двойной порцией домашнего пунша из Паковых Шляпок таверны, выгнанного из ферментированных фейри-плодов. Он раскатисто гоготал над каким-то черным анекдотом с соседом по бару. Это был Томми Удуши Кошку, местное привидение и жертва свирепого зелья – как обычно называл его сам Билл, сидра из безумных яблочек. Неоднократное и продолжительное влияние сильнодействующего самогона сказалось на разуме Томми – том единственном, что скрепляло воедино его невещественную форму и сохраняло различные компоненты в правильном порядке. На глазах Билла испитые глазки распадающегося призрака отправились в медленное ползучее путешествие по небритой щеке к практически беззубому рту, который невообразимо гримасничал и корчился ровно посреди лба мертвяка, плюясь фантомной слюной от смеха. Центр внимания на месте, где обычно полагается быть носу, занимали ужасные спазмы перевернутого уха, напоминавшего цветную капусту. Предположительно, второе ухо и настоящий нос Томми отлучились на перерыв куда-то на затылок гротескно перемешанной головы, но скоро будут.
Хотя лик Удуши Кошку был почти невыносимым, он являл собой не самый жуткий номер в сцене, разыгравшейся перед баром. Вместе со стариком Джемом Перритом под его смех стервятника, с лесбиянкой-забиякой Мэри-Джейн и разношерстными монахами – клюнийцами и августинцами – Томми весело проводил вечер за просмотром буквально низменного спектакля: внизу, в досках у их шаркающих ног, копошилась, похоже, живая и разумная рельефная скульптура человека, сделанная из ожившего подвижного дерева. Судя по тому, что Билл смог разобрать в древесных завитках и головках опалубочных гвоздей, образовавших кричащее и кривящееся лицо застрявшей фигуры, это был молодой паренек, не старше девятнадцати. Он размахивал хилыми деревянными руками в воздухе, хватался и царапался сосновыми пальцами с изящной резьбой обкусанных ногтей в поисках опоры. Кукольные ножки трепыхались, согнутое колено, словно сделанное из гибкой древесины, ненадолго отрывалось от поверхности, выпрямлялось и снова тонуло в грязных истлевших досках. Джем Перрит озверело давил каблуком нос пойманного существа, выталкивая резную морду обратно под арабески плесени, хрипло регоча и изгаляясь над одушевленной статуэткой, пока топтал ее голову, чтобы она утонула в немытом полу.
– Пшел вон, дурак никчемный. Проваливай туда, где те и место. Нам тут такие не нужны!
Но эти слова, похоже, не относились к другому существу из необычно податливого пиломатериала, которое вышло из-под пола целиком и хныкало у бара. Вторая человеческая марионетка показалась Биллу старше, чем ее пойманный в полу и барахтающийся напарник-подросток, – где-то тридцати лет. Жутко ожирелая, с ясно выписанными на бритом черепе спиралями и узелками древесины, грузная кукла стенала и рыдала, пока по трясущимся деревянным брылям сбегали гладко вытесанные слезы из жидкой бальзы. Это можно было понять, ведь косматая любительница женщин и драк Мэри-Джейн схватила его за обструганную руку и вырезала призрачной отверткой на занозистой и сочащейся смолой плоти собственные инициалы. Зачем бы обреченный чурбан сюда ни явился, подумал Билл, ему надо было понимать, что в такой переполненной граффити забегаловке он покажется только чистым полотном.
Вокруг в крикливом адском вертепе шлепали друг друга по спинам или харкали друг другу в напитки бронхиальной эктоплазмой остальные статисты из кошмаров. На расчищенном пятачке у западной стены Билл узнал собрание местных усопших музыкантов в повседневной одежде, которые расставляли скрипящие фантомные усилки. Был там Тони Марриот – барабанщик с телосложением крестьянина и прической крестьянского чучела: сзади серая солома щекотала его плечи, но резко обрывалась на челке над вялой и слегка хмельной физией, словно бы всегда готовой к разочарованию. Рядом с Марриотом настраивал бас и молча ухмылялся при виде окружающего потустороннего кавардака Пит Уоткин по прозвищу Герцог, покачивая с удивлением и недоверием копной кудрей в стиле Джерри Гарсии, превращаясь в ивовый кустарник. Тем временем Джек Лэнсбери опустошал фантомную слюну из призрачной трубы и неодобрительно поглядывал на сборище нечисти, нежити и неприкаянных, составлявших его аудиторию. На его лице было написано, что ему приходилось играть и перед дохлым залом, и перед буйным зрителем, но одновременно – еще ни разу.
Билл обшаривал комнату взглядом из-за ног-пней Тома. Побирушной тени Фредди Аллена, за которым Билла и послали, нигде не было. Хотя он и предполагал, что Фредди может шнырять где-то позади сверхъестественных алкоголиков, забивших бар дополна, Билл даже не мечтал походить среди них и поискать. Уж точно не среди Удуши Кошку, Мика Мэлоуна и прочих смертельных и посмертных врагов Мертвецки Мертвой Банды. В этом редком, хотя и не совсем уникальном случае Билл обнаружил, что ему не хватает духу.
Он взглянул на Тома Холла, которому хватало духу носить воскресные панталоны с медвежатами, а уж если у него хватало духу на это, то хватит и на что угодно. Билл припоминал случай в передней комнате «Черного льва» – месте, где собирались все самые закоренелые и прожженные отбросы. Том в своеобычной традиции саркастично острил в адрес наркозависимого и вспыльчивого завсегдатая старого богемного паба, высоченного обтянутого кожей скелета по имени Робби Уайс. Ранимый торчок, вскипев из-за ремарки Холла, выхватил из кармана пальто открытую опасную бритву и поднес к лицу музыканта. Том только чуть отодвинулся и провел толстым указательным пальцем по собственному горлу прямую линию, под бородой. «Мой дорогой мальчик, режь прямо здесь. Ха-ха-ха-ХАРРРРР!» Робби Уайс побелел на пару натянутых до звона секунд, а потом сунул лезвие назад и бросился в панике из бара «Черного льва» в темноту и ветер ночной улицы Святого Эгидия. Нет, Том Холл был совершенно бесстрашен, что при жизни, что, очевидно, после смерти. Он был тем человеком, с кем Биллу стоит консультироваться по поводу ситуации с Фредди Алленом.
– Том? Сышь, нас сюда послали найти старого бродягу по имени Фредди Аллен. Можешь поспрашивать, вдруг его кто видел?
Уголки глаз маэстро наморщились от веселья. Билл подумал, что почитатели Тома ошибались, когда говорили, что он похож на Фальстафа. Скорее уж, он был тем, на кого хотел бы походить Фальстаф. Его голос, когда он отвечал Биллу поверх гвалта, переполнял уютный скрип бочек меда или кег медовухи.
– Ха-хаар! Будто я могу отказать Берту Ножу! Приступаю немедля.
Далее матерый исполнитель во все горло зычно обратился к грохочущему кутежу. Все разговоры тут же прекратились, и присутствующие фантомы обратили внимание на расшумевшуюся душу, разодетую в виде чудовищного кулька с конфетами. Даже деревянный страдалец у бара и его розовая мучительница прекратили свои дела, чтобы прислушаться.
– Ха-ха-ХАААР! Ламии и господа, мальчишки и демончонки, уделите мне минутку вашего внимания, ПОЖАЛУЙСТА! Спасибо. Вы очень добры. Вы чрезвычайно любезны для оравы неудачников, не откосивших от гроба. А теперь не подскажет ли мне кто местонахождение некоего… Фредди Аллена, да? Фредди Аллена. Он в раю или в аду, этот чертов неуловимый хрыч? Ха-хаааар!
Джем Перрит, оторвавшись на миг от втаптывания выпирающей маски-лица под пол, огласил внезапную тишину своим черным и каркающим вороньим голосом.
– Фред Аллен в дыре в конце Овечьей улицы – «Синице в руке», «Окраине» или как ее бишь терь. Паб живчиков. Он там с моим сынком-недоумком. Да подавай уже музыку!
Вот и все дела. Тепло распрощавшись с Биллом и Майклом, Холл уплыл, словно игривая морская мина, в бурный мутный прибой завсегдатаев заведения, направляясь к месту, где настраивались его аккомпаниаторы. Два призрачных ребенка, лишившись пышнотелой защиты, ринулись к двери бара и преодолели лестницу одним затяжным прыжком, и Билл так и не отпускал руку Майкла. За все время в фантомном шалмане малыш не промолвил ни слова. Просто прирос к полу от ужаса, не отрывая оторопевших глаз от Удуши Кошку и других чудищ, бедолага. Билл пожалел, что ему пришлось взять с собой малыша, но это удостоверяло сохранность самого Билла, а кроме того, куда бы они ни взяли Майкла, там ему предназначено оказаться. Так сказал Филип Доддридж.
Они добрались до двери на улицу, вылетели на дорожку под фонарями, где их дожидались друзья. Захлопнув воздушную дверь обратно в ее 2D-состояние, Билл сообщил Филл разведданные о местопребывании Фредди Аллена, вслед за чем банда снялась с места в направлении Овечьей улицы. Поплыв в воздухе или подпрыгнув с места, детвора поднялась с дорожки, размазалась над оживленной развязкой Мэйорхолд и влилась в устье Широкой улицы, пока остаточные образы мешались с выхлопными газами.
Призрачные дети помчались по угрюмой от машин автостраде вдоль трехфутовой бетонной стенки центрального отбойника, пока по бокам в противоположных направлениях лились реки яркого света и металла. Они приближались к Регентской площади, где встречались Широкая и Овечья улицы, – к северо-восточному пределу Боро, обозначенному на трильярдном столе англов грубо нарисованным черепом; лузе гибели, квадранту смерти. Здесь сжигали ведьм и еретиков, здесь насаживали головы на пики, и астральные остатки этих жутких моментов иногда виднелись в ясные дни, несмотря на прошедшие столетия. Билла не в первый раз прошибла мысль, каким же невероятно странным местом было и всегда будет Боро.
Сам Билл здесь не родился и даже не жил, но отсюда была родом мамина сторона семьи. Билл, как и расхититель поместий Тед Трипп, рос в Кингсли, но с раннего возраста слышал о Боро и их то чудесной, то жуткой ауре. Раздвоение личности района предстало во всей красе, когда Билл обменивался историями из детства с Альмой – пугающей старшей сестрой крохотного привидения, которое он как раз сопровождал по Широкой улице. Альма рассказала о том, что произошло, когда она посещала свою, судя по всему, очень грозную бабушку Мэй на Зеленой улице. У Мэй на заднем дворе был курятник, как у многих в дни послевоенной экономии. Альма мечтательно вспоминала волшебный случай, когда папа позвал ее посмотреть, что творится на кухне у бабки. Сидя на верхней каменной ступеньке, она любовалась низким полом, целиком покрытым пушистыми желтыми цыплятками, что чирикали и запинались на тонких ножках. Это был идиллический аспект Боро, а встречный рассказ Билла в ответ на историю Альмы, хотя во многом похожий, отражал скверный лик старого района.