Джон перекрестился, а Филлис застонала, как от боли. Реджи Котелок натянул шляпу покрепче и сплюнул призрачную флегму за остатки осмоленных перил. На лица детей и расщепленные доски у их ног наползло инфернальное сияние, словно от пыточной жаровни, прокралось в господствующую темноту. С выражением еще более меланхоличным, нежели обычно, мистер Азиил мягко повел призрачных детей по бесконечной площадке, направляя к участку с нетронутыми деревянными перилами, чтобы заглянуть в великий колодец астральной Мэйорхолд – арены, на которой мерились силами гигантские мастера в 1959 году. Лично Майклу смотреть не хотелось, и потому он сосредоточил внимание на верхних балконах, окружавших развернутую городскую площадь, высоко над адовым светом, окрашивающим снизу все.
Казалось, что на высоких мостках активности еще больше, чем на тлеющем полу Стройки. Англы совещались с дьяволами, поглядывая на Мэйорхолд. Рабочие бригады демонов перегаркивались приказами коробящими голосами – как у падальщиков или насекомых, но многократно усиленными. Но не толпились на балконах призрачные скопления зевак, как в предыдущий визит Майкла, а пара одиноких заблудших фантомов, попавшихся на глаза, казались испуганными или невменяемыми.
Он заметил пухлого мужчину в старомодной одежде с круглым розовым детским личиком, стоящего на противоположном балконе и распевающего нежным тенором поверх чирикающего и стрекочущего гомона трудящихся демонов старинный гимн. В бесконечно продолжающейся акустике Души разносилось каждое слово певца, несмотря на расстояние: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убою-усь зла…» Выражение одеревеневшего человека, уставившегося в адское зарево, остро противоречило тексту песни. Казалось, он даже очень боялся зла. В другом месте на площадке Майкл видел стайку пожилых мужчин и женщин, которые хватались друг за друга, кричали, рыдали и умоляли о спасении. Из того, что все были голыми или облаченными в одно только перепачканное исподнее, Майкл заключил, что это люди, которым снится особенно скверный сон.
Но самой тяжелой встречей на балконах была встреча с одинокой фигурой на одном участке переходов с детьми – этого человека Майкл узнал моментально. Навстречу им с обугленного и полуразрушенного дальнего конца галереи шел рокочущий шар застывшего огня на ножках – взорвавшийся мужчина, появившийся на этом самом месте в прошлый раз, когда дети были здесь почти пятьдесят лет назад. Выглядел он точно так же, точно так же с трудом вышагивал на негнущихся ногах, словно наделал в штаны, средь того же осиного роя света и шрапнели. Замедленный и протяжный звук убившего его взрыва – удлиненный и раскатистый, вечно отдающийся вокруг блаженно распадающегося тела, – доносился даже через расстояние, отделявшее Майкла от ходячего разрыва бомбы: мелодичный гул, агрессивно рокочущий у нижнего порога слуха маленького мальчика. Высокий Джон рядом с Майклом тоже заметил привидение постоянного взрыва.
– Ой. Значит, и тот болван, который себя взорвал, тоже здесь. Если он идет по долготе Души, то, должно блесть, откуда-то отсюда он и выступил. Не скажу, что больно удивлен, если оглядеться по окрестностям. Раз в этом новом веке пожар горит в самой Душе, то чего странного, что живые готовы на такую чертову дурость? – Джон кивнул на того, о ком говорил и кто все еще находился вдали, медленно приближаясь.
– Судя по тому, что сказал Билл, они готовы взрываться, потому что верят, что окажутся в раю. Наверное, и я так в свое время думал, а то и все гансы, и все япошки. Мозгов не блесть, у всех нас. Будто мы можем стать кем-то лучше, чем сами себя сделаем при жизни. Кем ты блесть живой, малек, тем и останешься навечно. Как этот измельченный безголовый герберт.
Джон положил руку на плечо малышу, отдернув пальцы, когда заметил, что касается обесцвеченных пятен, куда пролилась слюна бесноватого Сэма О’Дая. Высокий мальчик тихо подвел Майкла к обломку уцелевших перил, где с их четырьмя друзьями стоял опаленный зодчий с вечно несчастным видом.
– Пошли. Как я понял из того, что мне сказала Филл, пока мы ждали тебя с Биллом снаружи «Веселых курильщиков», мы привели тебя сюда, чтобы показать Деструктор. Давай уже скорее с этим покончим и вернем тебя домой.
Майклу вдруг стало страшно, и он отстранился от края площадки, панически запротестовал, глядя на решительно настроенного старшего мальчика.
– Но я с ним уже столкнулся, на Бранной улице. Он блесть как ночень стирашное колесо, дырмился и разламалывал все в погрешок!
Целеустремленное лицо Джона разгладилось. Он судил о том, насколько испугался Майкл, по тому, как пошли вкривь и вкось все речевые навыки малыша при одном простом упоминании слова «Деструктор». Твердо, но все же с сочувствием он покачал головой.
– Нет, малек. Отсюда ты его еще не видел, а разница большая, можешь мне поверить. Понимаешь, на Банной улице в мире живых люди видят только последствия Деструктора – всяких там, ну, проституток. Выпивку, наркотики и драки – столько, сколько себя все помнят, хотя в эти времена все еще хуже. Когда ты с неприкаянными на призрачной стежке, то видишь его сам – по крайней мере его часть: очаг, большой темный вихрь, который и висел на Банной улице. А отсюда, из Души, открывается совсем другая картина. Теперь ты увидишь все целиком.
Двоица уже была ближе к друзьям и мистеру Азиилу. Филлис Пейнтер протянула руку и взяла Майкла под локоток.
– Слушь, оч важно, чтоб ты про это знал. Ты поймешь, как всё в мире блесть. Ты ж помнишь, как мы рассказывали про монаха, который приволок сюда крест из самого Иерусалима, чтоб обозначить центр земли? Так вот наш район блесть центр во всех смыслах. Он и в середке страны, и в середке духа страны. Тут начинались все большие религиозные перемены и бунты, тут кончались войны. Но самое важное – что он прям посреди… как ее бишь, Джон? Когда все части сходятся вместе?
– Структура.
– Структура, верняк. Боро – середина структуры Англии. Узел, на котором держится все полотно, если хочешь. И давно, када все это ищо понимали, знали в своем сердце, тада даже в дурные времена все держались за большую структуру, за полотно – оно блесть как сетка безопасности, которая всегда подхватит. Но потом пришло время – как по мне, так где-т в районе Первой мировой, – када все стало меняться. Народ стал забывать про то, что блесть важно писсят лет назад. Уже сомневались в Боге, короле и Отечестве, и тут же принялись сносить Боро, воротить от них нос. Смекаешь, к чему я веду? Эт блесть центр земли, структуры Англии, а они его – в труху. Поставили Деструктор, и многие годы в небо по трубе шло все говно Нортгемптона – пардонь за мой французский, – и вонючий дым стоял коромыслом от Графтонской улицы до Лошадиной Ярмарки. Он стал символом того, как народ видел Боро – даж мы сами, кто тут жил: помойка, куда попадают все отбросы. Если мя спросишь – всему виной неуважение. Вот почему у какого-то грязного дымохода столько силы в людских представлениях.
Здесь внес свою лепту мистер Азиил:
– Эсм тойр свермод сврольнш убанце.
Это есмь тор, есмь тайная фигура пространства и времени. Торы ограничивают необходимые дыры в ткани бытия, но расширение их чревато для всех. Тот, что похитил мое зубило, Снежок Верналл, узнал от отца своего, что дымоход суть тор. Вот отчего он провел столь много времени на крышах, приглядывая за инфернальными созданиями, когда единственную истинную угрозу являла лишь одна труба на Банной улице.
Из пасти Мэйорхолд вырвался сноп искр, заплясавших вверх во тьму позади силуэта зодчего. Где-то ниже провалились доски. Майкл все еще пытался смотреть куда угодно, только не на вид за поручнем. Старики в нижнем белье еще жались хнычущей и стенающей кучкой морщинистого розового и нечесаного серого. Человек с младенческим лицом еще распевал все тот же гимн со слезами на глазах, с безумной решимостью не отрывая взгляда от огненного марева. Взрывающийся человек дальше на балконе как будто помедлил, чтобы насладиться видом – одно зрелище с уважением любовалось другим. Где-то поблизости – возможно, этажом выше, – команда демонических пожарных обсуждала логистику тех дьяволов, что имели крылья и облетали для рекогносцировки преисподнюю бывшей городской площади. Майкл тянул время.
– Дно ям не полномаю! Порчему стоныко блед всеро от огного дремогроба?
Джон вздохнул.
– Из-за того, чем он блесть и что значил, вот почему. Деструктор уничтожал не только мусор Нортгемптона, а все общество, посреди которого его построили. Чтобы уничтожить людские мечты и надежды на лучшее будущее для детей, нужен особый огонь, и его люди в живом мире не видят, даже когда он превращает в щебенку их дома, школы и поликлиники. И такой огонь нельзя затушить, если просто снести мусоросжигатель, от которого он разошелся. Когда Деструктор разрушили еще в тридцатых, его действие распространилось на мысли людей о Боро и о себе. Это особый пожар, и он горит в сердце всего. Наши привидения и воспоминания тлели в полумире, пока не запылала сама Душа. Она горит, малек. Рай горит. Иди и смотри сам, чтобы потом убраться отсюда.
Все еще не убежденный обещанием скорого выхода из ужасной ситуации, Майкл сдвинул тапочек к краю площадки. Он не знал, от страха ли саднит горло или от гай-фоксовской гари в воздухе, но чуть ли не задыхался.
– Даг, нам полицейский свистит.
– Катись он. Теперь ток проехать Йоркскую дорогу. Ты держись.
Почти у самых щербатых перил Майклу показалось, что поверх гомона дьяволов и истошного пения мужчины, голосящего один и тот же гимн, ему послышался мамин голос, но он понял, что это только мерещится. С Джоном и Филлис по бокам он подступил к короткому отрезку оставшейся балюстрады и опустил взгляд между покрытыми дегтем прутьями в ревущий, вращающийся зев Деструктора.
Это были песий хвост, прорва, прах – под, в и которым рано или поздно пойдет все. Это было то самое синее пламя, тот самый красный петух. В эту трубу назначен вылет, но и туда же ведут пути под откос, вымощенные благими намерениями. Это Другие. Это пух и прах, тартарары и навонтараты.