На щеках, лбу Майкла проступил розовый свет, а Мэйорхолд внизу была километровым полыхающим вихрем. Хуже того, как объяснил Джон, это был не обычный огонь, от которого закуривают сигарету или занимаются дома. Это была чистейшая и ужасающая поэзия огня, предававшая мораль, веру и человеческое счастье пламени, обращавшая хрупкие нити между людьми в пепел. Этот огонь раздувают приличиями, растапливают самоуважением и подкармливают любовью. Майкл взирал на искрящую и трещащую пропасть. По пылающим обломкам, обращающимся в магменном вареве, он понял, что оно пожирало не физическое, а лишь драгоценное топливо желаний, образов, идей и воспоминаний. Словно кто-то собрал тысячу семейных альбомов с фотографиями под уголками, памятных моментов, когда-то и для кого-то важных, и в припадке тоски или ярости швырнул в печь. В вулканической круговерти, в черно-красной гуще лениво плавали расплавленные случаи и обугленные картины.
Он видел, как демонтажными домино падают друг на друга дома в террасах, как запутанные паутины джитти и объездов упрощаются до кубов многоквартирников, словно сортируются в гигантских картотеках. С дребезгом и визгом скатывались в бездну по дымному склону сотни наследных колясок. В подрумяненную тьму бесконечно валились все умершие питомцы, несметные птичьи клетки – пустые, если не считать помета и наждачки. Все пропавшие любимые игрушки. Девчонки, которые хотели стать медсестрами, гимнастками или кинозвездами, играли со скакалкой и с каждым прыжком старели в рабочих лошадок, в матерей по залету или в сетку для волос и лишние руки рядом с конвейером. Мальчишки, которые хотели стать футбольными героями, били, били и бились, так и не понимая, что все ворота закрыты, лишь нарисованы мелом на облезлых кирпичах. Со вздохом падали на щетинистые половики конверты с дурными вестями с фронта, банка или больницы. Отчаянный трактирщик на заднем дворе паба убивал молотком прохожую, а в начале улицы Алого Колодца устраивали шествия мужчины в черных рубахах с усами и бритыми черепами, выкрикивали лозунги и выкидывали руки как боги. Все горело и само не знало, что горело. Вот какие картины были в этом страшном последнем очаге.
Овечью улицу переломило напополам, ближний конец встал косогором почти на дыбы, а по нему сыпались пятьдесят лет Велопарадов. Девушки, одетые в фей и дребезжащие кружками для пожертвований, намеренно причудливые велосипеды с овальными колесами и мужчины, у которых головы из папье-маше с лепрозной облезшей покраской были больше их тел, – все они зашуршали по мусоропроводу в раззявленную домну Мэйорхолд и терялись навек. За ними кувырнулся военный оркестр Бригады мальчиков с перкуссионным лязгом барабанов и цимбал, и лишь одинокий глокеншпиль попытался провозвестить «Долгий путь до Типперэри», пока его не поглотил свет, гром, крах. По скошенным булыжникам скользили одиннадцатилетние мальчишки с мокрыми и пропахшими хлоркой волосами, с влажными багетами полотенец и плавками в портфелях, пытаясь задержать падение. Ничто не в безопасности – чувство безопасности загорелось первым.
Нырнули вниз ряды мясников, цирюльников, бакалейщиков и лавок сладостей, а потом и целая церковь, напоминавшая ему церковь Святого Андрея. Майкл наблюдал, как она неумолимо скрежещет и съезжает к пылающей кромке, а потом опрокидывается: известняковые контрфорсы крошатся, проливаются в огненную бурю ливнем толченого витража и тлеющих псалтырей. Скамьи, все еще с крошечными людьми, пролились из рухнувшего здания через разбитые двери и окна, пали во всепожирающую смертоносную геенну, словно ненужная кукольная мебель. Глаза щипало, но Майкл все смотрел, как его собственный дом на дороге Святого Андрея с закрытыми гофрированной жестью окнами беспомощно погружается в зыбучий буйный бурьян, труба постепенно исчезает под пятачком дерна, который и сам сползал к пеклу забвения по перевернутой улице Алого Колодца. Кони, волочившее звенящие молоковозы, пытались отпрянуть и прядали ушами, нервно фыркали, роняя дымящиеся волокнистые плюшки, полезные для роз, которые тут же сгребали в жестяные ведра чумазые детишки, летевшие за тягловыми по внезапному уклону. Все отправилось на костер, на чертову сковороду.
Майкл понимал, что в пепел обращался сам смысл, и не удивлялся, что многие из горящих и чернеющих сюжетов несли смысл только для него. Он видел, как его сухопарая бабуля Клара упала как подкошенная на солнечный кухонный пол – совсем не в красно-синюю плитку, как у них на дороге Святого Андрея. Он видел, как его бабка Мэй вцепилась в провисшую грудь, спотыкаясь в коридоре современной квартирки где-то не на Зеленой улице, пытаясь выбраться к двери и на свежий воздух, но завалилась ничком и околела. Он видел сотню других стариков и старух, расселенных из сносящихся домов, где они поднимали семьи; скинутых в далекие районы, где нет ни одного знакомого и которые отторгали трансплантат. Они десятками протягивали ноги на освещенных лестницах новых домов; в незнакомых квартирных туалетах; на невиданных паласах; на подушках в спальнях цвета магнолии, где они больше не могли проснуться. В огонь Мэйорхолд летели бесчисленные похороны и тайные подростковые романчики, и дружба разъехавшихся детей, разведенных по разным школам. Малыши начинали понимать, что вряд ли обвенчаются с однокашниками, как мечтали. Вся соединительная ткань, все чувства и знакомства становились углями. Он заметил, что плачет, и плачет, наверное, уже давно.
В сменяющихся лавовых узорах адова кладезя он видел, что все это – все муки района – были, есть и будут напрасными. Упадок и нищета, присущие Боро, – это болезнь человеческого сердца, которую не излечить, если выкорчевывать старейшие и – естественно – построенные на века здания. Развеивать жильцов по ветру, пускать их по миру значит только разносить тоску и уныние в другие места – как тушить горящий ворох листьев электрическим вентилятором. Вот это распространение болезни Боро, знал Майкл, и было самым худшим во всей катастрофе. Майкл знал, как это случилось и чем это кончится. В хороводе вспыхнувшего хлама вокруг кошмарного слива астральной площади он видел и прошлое, и будущее.
В кабинетах эдвардианских зданий меняли точку зрения на бедноту зернистые депутаты и градостроители – считали их не людьми с проблемами, а самими проблемами, задачками на стоимость по математике, которые можно решить в столбик в гроссбухах или в высотках в городе. Он видел синие плакаты с женским лицом. У женщины были брезгливые глаза, как у человека, которому за тебя стыдно, но он не говорит это из вежливости, и нос, созданный для того, чтобы его задирать или воротить. Она снисходительно взирала с заборов на ландшафт, где множились зоны сноса, на Англию, распускавшуюся по нитке от центра, пока почти все и везде не влезли в пьянство, безработицу и драки, прямо как Боро. Каждый регион начал скатываться по той же скользкой дорожке, что вела сюда – вела к гари, искрам и гибели. На плакатах менялись цвета задних фонов, а женское изображение сорвали, чтобы заменить мужскими, с натужными или неискренними улыбками, если они вообще умели улыбаться. Фонари расцвели шпионскими камерами, а названия пабов выродились в околесицу. Люди потрясали кулаками, потом ножами, потом пистолетами. Он видел деньги – шуршащие потоки синей, розовой и фиолетовой бумаги, истекающие из зарезанных бюджетов школ и убитой инфраструктуры. Он видел, как весь мир кружит по спирали в испепеляющую пасть Деструктора.
На дальней стороне площади, на одном из рядов как будто бы развернутого свадебного торта из уродливого бетона, снова завел свой гимн розоволицый. Где-то еще один за одним исчезали на глазах неодетые и плачущие пенсионеры, просыпаясь от дурных снов на влажных простынях палат или домов престарелых. Дальше на обвалившемся балконе, где устроились зодчий и фантомные дети, от своего созерцания падения Души оторвался ходячий шар света, шума и шрапнели и возобновил свою терпеливую поступь с уделанными штанами по переходу навстречу им, рыдая дымом, и летающие гвозди и клепки были ему нимбом. Пришло время уходить. Майкл увидел достаточно.
Они вернулись на Стройку через распашную дверь и спустились по резным брусьям из небосвода, натягивая халаты или джемперы на носы задолго до того, как опять достигли уровня, где начинался дым. Над неспокойным океаном пара Майкл видел верхние половины самых крупных дьяволов, бредущих по дымным пучинам, чтобы атаковать пламя в северном конце. Нечто с головой и плечами огромного верблюда – если бы верблюды были сделаны из грязной жвачки – плевалось на горящую северную стену вращающимися сгустками гиперводы. Снова собравшись в вереницу и повиснув на одежде призраков перед ними, Мертвецки Мертвая Банда дала мистеру Азиилу проводить их в душный саван.
– Вон она! Вона она, больничка! Скорее, Даг. Скорее.
Не сразу они добрались по расколотым и опустевшим без бесов плитам обратно до глюка в углу, где скорбный зодчий пожал им руки и простился, причем одно только его прощание заняло добрых пять минут. Банда пробралась через разрушающийся верхний этаж призрачного строения под Стройкой, затем аккуратно спустилась по залитым и разверстым нижним уровням рука об руку – так же, как поднималась. Все молчали. После Деструктора говорить было не о чем. Не успел Майкл и глазом моргнуть, как уже пролезал через секретный люк призрачной банды в затопленном полу фантомных руин на освещенную фонарями мостовую перед штабом Армии спасения на Башенной улице. Шестерка детей собралась на утопленной дорожке вместе с хвостами из близнецов, снова бесцветные и непахнущие на территории полумира, и ожидала команды Филлис.
– Ну все. Копаем обратно в 1959-й, чтоб подняться в Душу, када она еще не горит. Если Майкл должен вернуться в тело, то ток с Чердаков Дыхания, как и попал к нам. Никто не отлынивает, чтоб без волокиты, и смотрите – полегше, не влезьте по локоть в чертову призрачную бурю. Если доберемся до места сразу после того, как подрались мастера-зодчие, – блестет в самый раз.
Сказано – сделано: они соскребли пятьдесят лет Мэйорхолд, пока не смогли пролезть в итоговую дыру в подвал газетной лавки с одинокой лампочкой, небогатым хозяином которой в родном часовом поясе Майкла был Гарри Трэслер. Они проскочили через американские приключенческие журналы и следующие за ними расфуфыренные и сладострастные горы, состоящие, скорее всего, из аккуратных нервных стопок Woman’s Realm. Проплыв по лестнице и через тесную лавку, где что-то жарко и беззвучно обсуждали владелец с престарелой матерью, банда с преследующими их изображениями вылилась на пронзенную травой мостовую на границе Мэйорхолд.