ынок. Еврейские священнослужители вежливо хлопали и согласно кивали, хотя Майкл и не знал, согласно с чем. Балкон за балконом призрачных ювелиров, прохожих, кабатчиков, тренеров дзюдо, ростовщиков, блистательных нищих и старомодных полицейских явились взглянуть, как временно мертвое дитя возвращали к жизни. Майкл крепко держался за мягкую роскошную шкуру Мамми и слегка побаивался такого внимания. Он и не представлял, что так знаменит. Он попытался было закопаться глубже в мускусный мех, но обнаружил, что там трудно дышать, прямо как когда он пытался зарыться под одеяла в морозные зимние ночи.
– …мальца этой женщины. У него встала в горле конфета…
– Он не дышит. Все эт время ни разочка не вздохнул!
– О боже мой. Давайте его скорее сюда. Сестра, разыщите доктора Форбса и попросите поторопиться.
Со старого проезда работников по металлу их Плейстоценовый Экспресс взял правее, на разверстую площадь, которая могла быть только нижним концом Овечьей улицы, но невероятно раздувшимся. Мамми снова сотрясла воздух гнусавыми фанфарами, проносясь мимо старинного величественного здания напротив въезда на Серебряную улицу – в нем, хоть оно и разрослось, Майкл признал академию, которую видел на дельфтских изразцах мистера Доддриджа. На ее воспаряющих террасах аплодировали молодые и пылкие студенты, выкрикивая одобрения на греческом и французском, латыни и иврите, празднуя и пуская ввысь бутылочные ракеты. На нижних уровнях благородного заведения терпеливо расставили сотню тысяч свечей, гласящих «КОРОЛЬ ГЕОРГ НЕ САМОЗВАНЕЦ» в обильных хорах гвоздичного пламени. Небо над головой окрашивалось в фиолетовый там, где хлопали или чирикали и рассыпали горячими снопами многоцветные искры на парад Мертвецки Мертвой Банды студенческие фейерверки.
Сидя за Майклом, пока они рысили по титаническому фантазму Овечьей улицы, Филлис перекричала у его уха грохотание пиротехники и неустанную барабанную дробь шагов их транспорта.
– Ток что подумала. Спроси нашнего Билла, как они с Реджи заволокли эдакую махину в Душу. Ведь по лестнице Иакова и людям трудно залезть, как они исхитрились загнать туда Мамми?
Майкл послушно передал послание Марджори перед собой, которая донесла вопрос до Реджи перед ней. Реджи что-то сказал Марджори в ответ, и они оба захихикали, а потом та повернулась и заговорщицки шепнула Майклу.
– Они протолкнули Мамми через дно нашего логова на Нижней Хардингской улице. Похоже, разворотили всю землянку, так что на ее месте теперь только дыра размером с мамонта. Если ты скажешь Филлис, она взорвется. Просто передай, что Билл не может перекричать шум. Передай, чтобы спросила попозже.
Майкл с запинками повторил ложь во спасение для Филлис, которая подозрительно покосилась, но согласилась не поднимать вопрос в ближайшее время. И неслись они дальше по Овечьей улице в сторону Рыночной площади и Швецов. Вокруг неохватных, как древесные стволы, ног ручного великана малыш заметил плеск волн с буквально белыми барашками – с дороги прущей туши пытались отхлынуть овцы с цокотом и воплями дурниной. Майкл решил, что это часть поэзии Овечьей улицы, как серебряные фонари, стоки и брусчатка Серебряной улицы, которую оставила позади Мамми. Он только надеялся, что их не занесет на улицу Засады или Газовую.
Справа они миновали увеличенный Рыбный рынок – постройка со стеклянной крышей как-то сплавилась в единое здание с синагогой и таверной «Красный лев», которые занимали это место ранее. На рыбных лотках в блестках чешуи и влажных бликах подавали темное пиво малые с длинными каскадами кудрей из-под кип. Мужики в ослепительно-белых халатах и шляпах, с секачами и ножами вместо украшений, бубнили еврейские молитвы, разделывая сливочные, розоватые или ярко-желтые, как пикша, куски на лакированной барной стойке. Все вскидывали взгляды и улыбались или поднимали пенящиеся железные кружки, когда мимо прогарцевала призрачная банда.
Люди встречали на каждом шагу, когда они ворвались в огромный сон о Швецах, где на обеих сторонах крутой улицы были скроены из кожи в фантастических формах вздымающиеся дома. Над ними нависали дворцовые хоромы в виде башмаков и туфель и головокружительные шпили в виде дамских вечерних перчаток. Универмаг «Аднитт» стал безразмерным корсетом со множеством ликующих зрителей, рассевшихся на швах верхних уровней и выкрикивающих приветствия или поющих дифирамбы. Были там и зодчие низких званий в серых халатах, одновременно насыщенных всевозможными цветами, как грозовые тучи. Были и привидения в праздничных одеждах, бросавшие бумажные ленточки; и плюгавые полтергейсты, которые просто показывали большие пальцы и широкие улыбки. Женщины, мужчины и дети вышнего города выстроились вдоль улиц шумной толпой в сопровождении фантомных собак и дымных кошек, с призрачными попугайчиками, освободившимися из бренных клеток, и блестящими душами золотых рыбок, скользивших без тесных аквариумов и воды прямо в воздухе, выпучив глазенки и немо раскрывая рот, время от времени пуская в небо пузырик, уплывающий, как невесомая жемчужина.
Кто-то в толпе держал стяги, а другие – плакаты с теплыми напутствиями или просто именами любимых членов Мертвецки Мертвой Банды. Загробные девушки-подростки визжали и размахивали табличками с одним словом – «Джон», но свои последователи нашлись у всех шестерых детей. Майкла слегка задело, что на большинстве флагов и хлопающих лозунгов было написано «Марджори», но казалось, что следующим по популярности идет он, отчего он воспрял духом.
Из нижнего конца Швецов они пронеслись по орбите вокруг версии церкви Всех Святых, которая казалась больше Вавилонской башни. В верхнем мире у нее еще остался большой портик на толстых колоннах, только здесь он стал не меньше чем восемью чудовищными портиками, наставленными один на другой, возвышающимися многослойным монолитом коричневого и желтого известняка – потертое золото на фоне переменчивых синих и лиловых цветов небес. Под самыми высокими портиками столпились сотни зрителей и доброжелателей, присвистывающих и притоптывающих, когда мимо проскакало вымершее животное, а под широким простором самого нижнего свода стояло всего несколько привидений, словно эта ложа была зарезервирована для особых гостей, знаменитостей или королевской семьи. Филлис за спиной наклонилась, чтобы зашептать Майклу на ухо:
– Вон стоит Джон Баньян, а дедок в алькове – эт сидит Джон Клэр. Там Томас Беккет, Сэмуэль Беккетт, а малый в конце, кажись, Джон Бэйлс, пуговщик, который дожил в наших краях до ста трицити лет. А так всё святые и писатели. Гля, как те машут. Помашешь им?
И он помахал. А когда они свернули на Георгианский ряд, благодарная публика на подоконниках и карнизах распухшего алебастрового суда бросала лавровые венки и пышные ожерелья воображаемых цветов, и некоторые зацепились за пугающие бивни Мамми, где красиво качались и шуршали в кристально ясном живительном воздухе мира Наверху. Вот в этот самый миг, знал Майкл, беловласый мастер-зодчий склоняется для решающего удара, целится вдоль пылающего жезла своего кия, закрыв почерневший глаз и оттягивая локоть. Игра стоила не свеч, а всего света.
На них сверху сыпались и лепестки, и серпантин, и даже совершенно неуместные женские трусики. Одни повисли на бивне Мамми бок о бок с венками и цветочными подношениями, но на них были вышиты маленькие маргаритки, так что они не выбивались из ансамбля.
Они топотали по улице Святого Эгидия – умопомрачительному бульвару, – и слева огромным и небоскребным пирожным из камня теплых цветов, обросшим статуями, барельефами и геральдическими гербами, высился Гилдхолл – Гильхальда Души. Словно в замедленном действии разрывалась архитектурная бомба – из пустоты незыблемым гранитом распускались несметные исторические фигуры. Святые, Львиные Сердца, поэты и мертвые королевы взирали незрячей галькой ошкуренных глаз, а поверх них всех, словно маяк, стояли точеные контуры мастера-зодчего – Могучего Майка, местного покровителя. В одной руке великое изваяние держало щит, а в другой – трильярдный кий. На его спине разворачивались крылья из резного стекла, накрывавшие большую часть озаренного города, так что на несчетные парочки, как будто как раз сейчас женившиеся на многократно выросших ступенях Гилдхолла, падал зыбкий подводный свет. Прелестные невесты в девственно-белом или переливчато-зеленом, в накидках, вуалях или узорчатых мантильях бросали букеты и посылали воздушные поцелуи, когда мимо пролетала Мертвецки Мертвая Банда, любимцы всей загробной жизни.
И ах – гонка и гомон, льющиеся слава и свет омывали их, распаляли их, были лучше сотен Паковых Шляпок. Они прогремели мимо облагороженного «Черного льва» – не паба на Лошадиной Ярмарке, где были мельком во время проделок во времена Кромвеля, а другого, с привидениями. Те высовывались из умноженного числа верхних окон астральной харчевни, шумели деревянными трещотками и отправляли в полет воздушные шары полудюжины цветов – каждый с начертанным лицом одного из детей. Шары воспарили к опаловым пермутациям несравненного неба Души, и Майкл с удовлетворением отметил, что его лик написан на голубых.
Мороки «Черного льва», запустившие яркую легкую флотилию ввысь, знаменитые тени, вдвойне бессмертные благодаря вниманию со стороны множества расследователей сверхъестественного и неугомонных охотников на привидений, в общем были более старомодного и традиционного разлива – из тех призраков, что бывают книжках. Кто-то волочил цепи, а кто-то нес под мышкой головы, словно футболисты перед вводом мяча. Кто-то разорвал свои платья, чтобы обнажить голые ребра, в клетке которых билось алое сердце, тогда как другие – фантомы старого покроя – казались не более чем простынями или сквозняком. Все завывали и свистали, бросая проезжающим детям в качестве дани мистическую атрибутику: барабаны и трубы для сеансов, полотна скользкого муслина, отделенные руки с указующими перстами посыпались на полированные камни, где под мягкими тумбами мамонта расцветали обвинительные кровавые пятна – таинственные, нестираемые.