Она берет из фруктовой вазы зеленого стекла на стойке бомбу для ванны – «Жасминовая фея» из магазина духов «Лаш» в «Гросвенор-центре», – небрежно шлепает в глубокий кипяток и с детской радостью наблюдает за синим металлическим блеском, который выкипает из шипения и бурления. На несколько дней щеки, руки, волосы и простыни будут в блестках, зато, с положительной стороны, она снова поживет в начале семидесятых. Альма залезает на ближайший конец упакованной миниатюрной лагуны и встает в позу ныряльщицы, прищуриваясь в пар, пока не может достоверно представить, что ее ванна – массивный водоем, открывшийся с нескольких сотен футов сверху. Делает вид, что готова нырнуть ласточкой, но потом будто передумывает и аккуратно сходит в ванну более традиционной манерой. Эту странную пантомиму она разыгрывает каждый день, сама не представляя, зачем. Только надеется, что никто об этом не узнает.
Она намыливается сверху донизу поросячье-розовым бруском, благоухающим конфетами «Пик-н-Микс» из «Вулворта», потом смывает, откидываясь в жару и пену, пока над поверхностью плавучей маской не остается только ее лицо. Длинные волосы дрейфуют вокруг несоразмерного черепа, словно водоросли, становятся скользкими и насыщенными, пока она слушает подводный звон, который нечаянно издает ее ванна, – ритмичное капание облупленного золотого крана и усиленное царапанье ногтей ног по бокам длинного корыта. Альме хорошо, от нее осталось одно покачивающееся лицо, а все остальное скрыто под пузырьками и колыхающимися сгустками переливчато-синего цвета. С такой же стратегией она выходит в жизнь, потому что верит, что это дает преимущество неожиданности: под пеной и блеском может быть что угодно, верно?
После амниотической минуты погружения она садится – волосы становятся жидкой запятой на волнах между лопаток, – и черпает пригоршню вязкого шампуня с лаймом и морской солью из плошки, втирая крупитчатую слизь в скальп. Продукт обещает потребителю блеск и объем, притягивающий взгляды, хотя Альма не припомнит, когда в последний раз притягивала взгляды в хорошем смысле. Вылепляя из волос сцементированный пеной чуб, который нависает в добрых двадцати сантиметрах ото лба, Альма бормочет в сырой туман «Сенк ю вер-ри мач», а потом смывает все под облезающей позолоченной головкой душа. Ей нравится верить, что она как две капли воды Король, если бы тот стал пожилой дамой.
Когда волосы уже скрипят, как струны скрипки, она выключает воду и откидывается, ее влажные пряди сушатся на сложенном полотенце, которое она предусмотрительно оставила на заостренном конце длинной ванны. Растянувшись в полный рост без движения – покойный египетский монарх, чей саркофаг затопили, а потом усеяли по непостижимым ритуальным потребностям блеском, – Альма перебирает свои мысли, ну или то, что за них сходит в такое раннее пятничное утро. Во время этой пенной интерлюдии между «Шреддис», разумной ежедневной дозой аспирина и биойогуртом на завтрак – уже поглощенными, – и ее первым косячком – который только предстоит, – у поверхности постепенно улегается штормовой слой беспричинных гнева и ненависти. Под прибойной линией остаточной злости – утомительно эффективные страты-референты, перечисляющие все, что Альме нужно сделать сегодня, в пятницу, 26 мая 2006 года: закончить картину «Должностная цепь», заплатить налоги подлой кровососущей управы, сходить в банк, посетить маленькие ясли у церкви Доддриджа, чтобы проверить, все ли в целости доставили для завтрашней выставки. А, и купить в городе еды, потому что в холодильнике шаром покати, не считая странных экзотических релишей и дипов, которые она накупила в измененном состоянии сознания. Возможно, еще заглянет в HMV в «Гросвенор-центре», проверит, не вышел ли новый сезон «Прослушки»; может, пошарит по полкам местного раздела в «Уотерстоун», поищет фотографии барж цвета сепии в реке коричневого эля; лемминговых волн ребятишек 1950-х, бегущих в пляжных костюмах на камеру, шлепая по мелкому концу бассейна на Летнем Лужке.
Под этим относительно чистым организаторским уровнем – непрерывно вращающиеся шестеренки и маховики творческого процесса. Они нервно перебирают раздражающие мелочи в законченных работах – например, центральный беловолосый работяга на «Неоконченном труде» смотрит на публику через плечо как-то слишком строго и пугающе, – либо терпеливо просеивают возможности для грядущих картин. У нее есть одна туманная идея разыскивать места, изображенные великими ушедшими художниками пейзажей, и воссоздавать те же виды в том же медиуме, чтобы запечатлеть все забитые шоссе и современные изменения в классическом сияющем масле и терпеливой лакировке, заморозить деградировавшее настоящее перед непрощающим взглядом благородного прошлого. Что-то в этом ее привлекает, но в нынешней форме это слишком многословно и очевидно. А кроме того, у нее еще до ночи будет пяток таких же идей, если не лучше. Внимание Альмы практически нон-стоп скользит по этому и другим неоперившимся проектам, в то время как прочие области сознания увлечены своими собственными насущными вопросами, например онапритворяется, что какой-нибудь собеседник владеет ее безраздельным вниманием.
А под этим продуктивным и неустанным производственным цехом разума мы далее встречаем обширный подземный комплекс суперзлодейки, где частичка слишком изощренной личности Альмы сидит в крутящемся кресле среди переливающихся дисплеев и замышляет зловещие дела. В том числе влияние на развитие культуры незаметным внедрением экстремистских идей, какие, если довести их до логического конца, почти наверняка приведут к масштабному апокалиптически-психологическому коллапсу. Этим Альма исполнит свою амбицию – сойдя с ума, утащить за собой остальных. Потом, конечно, текущий проект – перехитрить смерть, который пока что развивается неплохо. Она крутится и хихикает в своем воображаемом логове, разве что не гладит кошку, предугадывая, что ее статус злодейки не переживет предсказуемого и очевидного сексуального каламбура. Если так уж требуют обстоятельства, она ласкает гордого и красногребенчатого петуха.
Дальше мы погружаемся в юнговские катакомбы алхимии, каббалы, нумерологии и таро – паранормальный осадок от ее неугасшего интереса к оккультизму. Она расшифровывает свой день согласно таблицам соответствий Корнелия Агриппы, доктора Ди, Алистера Кроули и прочих оккультных тяжеловесов. Сегодня пятница, Фрейтаг, Вендреди, день Венеры и числа семь, во всех отношениях благоприятный женский день. Его цвета – три оттенка зеленого с янтарным в придачу. Запах – аромат роз, металл – медь. Эта специфическая зона сознания Альмы позволяет продуктивно отвлечься на косвенную идею о розах, пробежав по хрупкой нити спонтанных ассоциаций, начиная с Дианы Спенсер, продолжая «Прощай, Английская роза» – кэмповым панегириком Топина и Джона в честь Монро, переделанным под другую блондинку, погибшую из-за камер, превратных амбиций и предательства. Похоронный кортеж, который видел брат Альмы Мик; возвращение тела домой по летнему шоссе, брошенные розы, увядающие на капоте, яркие на тускло-сером фоне гроба. Непрерываемая тишина толпы у дороги. Нортгемптоншир, Роза Широв. Роза происходит из Турции, существует только в красной и белой расцветках и принесена в Европу вернувшимися крестоносцами, многие из которых приезжали сюда – в город, где зачались их походы. Завоевав популярность, цветок благодаря двум разным оттенкам в итоге становится символом домов Ланкастеров и Йорков, а их последующий конфликт заканчивается в Битве при Коровьем Лужке, между Делапре и парком Беккетта за рекой. Кровь и розы – раппорт на набивной ткани грязной юбки Нортгемптона.
Чуть глубже – чувства Альмы, ее эмоциональная компонента, пастбища куда более солнечные и менее кошмарные, чем намекает внешность. В этом краю – все друзья, питомцы и семья Альмы, живые или мертвые, резвятся средь реконструкций драгоценных моментов. Это может быть сон, первый поцелуй или тот странный день, когда ей было девять и она срезала домой через многоквартирник «Серые монахи» внизу улицы Алого Колодца, где заметила куст, единственную болтающуюся гусеницу. Любой позитивный опыт Альмы перенаправляется на длительное хранение сюда. Весь негативный опыт скармливается отвратительной твари с бирюзовыми глазами, которую держат в загоне за зоной отдыха и выводят на прогулки только по особым случаям.
А подо всем этим – душа Альмы, ее Реальность, которую невозможно выразить, прелестный и искусный артефакт, пусть даже слегка показной и непрактичный. В сущности своей душа принадлежит серьезной и очень умной семилетней девочке, но с богатым воображением, и конкретно сейчас она блаженно растворяется в течениях обжигающе горячей ванны с запахами жасмина и порошей сапфира.
Когда Альма чувствует угрызения пролетарской совести из-за своей распущенности уровня второразрядной знаменитости – а в ванной такого неприличного размера они начинаются всего через несколько минут, – она внезапно садится и выдергивает пробку. Выскочив из ванны, она торопится вытереться и одеться раньше, чем утечет с клокотаньем вода, – привычка, которую она раньше считала простой эффективностью, но в которой уже признала очередное проявление обычного личного безумия. Наконец, с торжеством нацепив одежду, пока последние туманности пены и блеска еще кружат у черной дырки слива – благодаря тому простому преимуществу, что не стала утруждать себя нижним бельем, – Альма накидывает халат на перила и грохочет вниз по лестнице. Уже полседьмого утра – время приступать к хаотичному, но требовательному графику миссии запугать остальных жителей планеты. Не то чтобы Альма находит эту самоналоженную обязанность особенно трудной. Просто их всех так много, а времени так мало.
Внизу, среди завала редких книг и незаконченных полотен, которые кажутся уютными только одной Альме, она наполняет свой чайник космического века и включает его жуткий синий огонек, после чего усаживается в кресло и принимается за построение первой джазовой сигареты. Эти нарочито длинные штуки, какие Алексей Сэйл при своем единственном посещении очень точно окрестил «девятидюймовыми компенсаторами члена от «Голуаз», – остатки ее молодых дней, когда она еще ходила на вечеринки и складывала такие пятки, чтобы еще хватало для себя после полного круга по комнате, набитой народом. Когда частичная глухота и растущая усталость от алкоголя привели к тому, что Альма стала избегать вечеринки и чаще курила одна во время работы, она просто забыла соответственно уменьшить длину, только и всего. Не то чтобы она какой-то там торчок, вовсе нет.