Она с театральным ишиатическим стоном встает и ковыляет на кухню, где жарит нарезку халуми, пока в духовке надувается и толстеет несколько пит. Когда толстые стейки сыра приобретают кожано-осеннюю пестроту, она снимает их со сковороды; начиняет кошельки теплого хлеба, добавив пригоршню листового салата и несколько гильотинированных помидоров. Она не может есть халуми без превратного чувства вегетарианской вины. А все потому, что, когда впервые уже десятилетия назад распробовала волокнистое и соленое греческое лакомство, решила, что халуми – наверняка какая-нибудь вымирающая кипрская рыба. Хотя теперь Альма просвещена, она так и не может стряхнуть фриссон от запретной и вкусной плоти после каждой тщательно пережеванной порции, и от этого даже становится вкуснее.
Проглотив то, что представляла ее спешная поджарка, – второй завтрак, бранч или полутренник (ее личный неологизм), – Альма избавляется от тарелки и скатывает себе еще курева. Она закончила «Должностную цепь» на час раньше, чем ожидала, – дело мастера боится, а такого – уж тем более. Значит, она успевает поковыряться с парой других проектов, а может, начеркать пару строчек большими буквами аутистического и трудоемкого вида на еще не замаранных страницах какого-нибудь рабочего блокнота. Она так и не овладела слитным почерком. Как и умение завязывать шнурки как полагается, этот навык оказался из тех, где она при первом опыте столкнулась с трудностями и тут же махнула рукой, упрямо решив, что найдет собственный подход и будет придерживаться его, даже если он очевидно неправильный. Это формирующее решение, принятое в семь лет, изменило всю ее дальнейшую жизнь. Озадачивающий ответ на вопрос в недавнем интервью, не политические ли возмущения 1960-х повлияли на отчаянно индивидуалистский подход Альмы к жизни, – «Да нет, это все сраные шнурки», – оказывается, стал темой множества спекуляций на интернет-бордах, которых сама она никогда не видела, только слышала.
Вернувшись в кресло – гнездо из сплетенных дымовых ленточек, – Альма берет ближайшую пустую тетрадь в твердой обложке с заваленного кофейного столика слева, захватив при этом ту синюю шариковую ручку, что еще выглядит работоспособной. Делает пару заметок для возможной автобиографии, о которой давно подумывает, – пока что это не более чем абзац-другой о бабке Мэй под рабочим названием «Мы были бедные, зато людоеды». Альма сочиняет пару десятков заголовков для глав – фраз, что кажутся ей забавными, глубокими или заумными, – и вкратце набрасывает под каждым вариантом идеи или эпизоды содержания. А подробности и само мясо текста можно доработать потом, на ходу, на честном слове и на одном крыле.
Кстати удовлетворившись результатами получасовой работы в момент, когда та стала надоедать, Альма откладывает рабочую тетрадь и тянется за ближайшей книжкой в мягкой обложке, журналом или комиксом, которые попадутся под руку. Жребий выпадает выпуску «Запретных миров» в полиэтилене – похоже, номер 110, март-апрель 1963 года, опубликованный давно сгинувшей ACG – «Американ комикс групп». Так как затянувшийся подростковый возраст, характеризующий современный комикс-бизнес, давно ей приелся, Альма допускает домой публикации почти только этого винтажа.
Аккуратно извлекая хрупкую брошюрку из постаревшего и увядшего пластикового конверта, Альма изучает, признаться, довольно неказистые обложки, переднюю и заднюю. На задней – черно-белая реклама впечатляющего каталога игрушек от Honor House Productions, смело озаглавленная «Сокровищница веселья». Под весельем, похоже, подразумевается сбивать взрослых с толку чревовещанием, пугать зажигалкой-портсигаром, которая выглядит как «автоматический пистолет „Браунинг“», или повышать их ужас перед ядерной обстановкой Атомной Дымовой Бомбой: «Просто подожгите и наблюдайте, как к потолку растет столб белого дыма с плотным облаком в виде гриба, прямо как от Бомбы». Они идут по двадцать центов. Еще в ассортименте беззвучные свистки для собак, уроки джиу-джитсу – обещающие, что «Ты тоже можешь быть крутым», – колода крапленых карт и нечто под забавным названием «Очки заднего вида», которые «позволяют видеть сзади все, пока никто не догадывается. Иногда очень полезно». С трудом представляя, в каких же именно случаях эти очки с зеркалами «очень полезны», кроме разве что когда ей придется пятиться со своей массивной головой из узкого тупика, она переходит к передней обложке цитрусового цвета с несоразмерной печатью одобрения от некогда всемогущего Органа Кодекса Комиксов и черной отметкой «9d» [87] британского газетного продавца, проставленной на украшенном планетами логотипе.
Рисунок художника, имени которого Альма не знает, – явно шаблонная обложка из загашников. На нем из хрустального шара кривится монах злобного вида в зеленой рясе. Аннотация на синеватом поле, прилагаемая к иллюстрации, пытается оправдать ее, делая вид, что мрачная фигура в снежном шарике – «только ОДНА» из множества угроз внутри, которые повстречает на пути единственный постоянный персонаж антологии Херби. Пролистав два-три непритязательных сюжета со странными приключениями до истории о Херби в самом конце – единственной причине, почему она хранит этот потрепанный комикс, – Альма, как и подозревала, обнаруживает, что это уловка. В десятистраничном рассказе – любимце Альмы под названием «Херби и Салатная заправка Снеддигера» – зеленого монаха нет и в помине.
Херби зародился за несколько номеров до этого, причем в истории, которая, возможно, и не подразумевала продолжения. Но читателей заинтриговал протагонист – сферический и строгий школьник с прической под горшок, очками в роговой оправе, неожиданными сверхъестественными силами и необычной одержимостью леденцами с фруктовым вкусом. С тех пор благодаря положительному отклику персонаж в своем фирменном костюме – странно уменьшенной взрослой одежде: синих штанах, белой рубашке и черном галстуке, – появлялся чаще. Очевидно, такой прикид прокатит не для всех, но Херби уже через год после 110-го номера бросит «Запретные миры» и станет заглавным персонажем собственного комикса, и Альма собрала почти полную его коллекцию.
Главной причиной этого уникального влечения стала любовь Альмы к стилю явно страдавшего от ОКС художника Огдена Уитни. Уитни – в бизнесе с 1940-х – каким-то образом умел довести удушающую пригородную скуку до крайностей, каким позавидовал бы и авангард. Его безликие американцы среднего класса с гладкими прическами словно вышли из журнальной рекламы мыльного порошка, машин или кофе – сбивало только заметное отсутствие самоуверенной зубастой улыбки. Взамен его персонажи отличались выражениями едва подавленной депрессии, с которыми ссорились на кухнях стандартных белых домиков или слонялись по ярко-зеленым газонам – постриженным так аккуратно, что лишенным всякой текстуры: просто контуры для колориста. А посреди этого тревожного ландшафта времен холодной войны, населенного зажатыми невротиками, покоилась планетарная масса Херби Попнекера.
Легенда гласит, что автора ACG Ричарда Хьюса, писавшего под псевдонимом Шейн О’Ши, заворожила буквальность, с которой Уитни отображал любой предложенный сценарий в одном и том же скучно-реалистичном стиле. Может быть, шутки ради сценарии этого автора становились по мере развития серии все более комически сюрреалистическими, потчуя и без того ошарашенный круг читателей странными встречами бесстрастного левитирующего ребенка-пельменя с галереей актуальных на тот день кинозвезд и мировых лидеров, включая всех Кеннеди, Никиту Хрущева, Фиделя Кастро, королеву Елизавету Вторую или Бертонов. Обычно женщины-знаменитости тут же падали к ногам сферического и энигматического десятилетки. Ледиберд Джонсон, Джеки Кеннеди, Лиз Тейлор и Ее Величество Королева вздыхали и заламывали руки, пока он уходил в небеса с выражением высочайшего безразличия – неправдоподобный любимец женщин, бесстрастно сосущий леденец, такой же круглый, как он сам.
Все эти реальные светила спокойно сосуществовали с тварями из открытого космоса, ведьмами на метлах, говорящими животными, антропоморфными предметами и сверхъестественными обитателями фирменной загробной жизни ACG зеленоватого оттенка. Этот оккультный регион, вымощенный облаками цвета лаймада, казался Вечностью по версии Рода Серлинга [88], часто появлялся в других книгах издательства и назывался, если верить знаку в облачной приемной, как будто написанному вручную, «Неизвестное». Это было обиталище привидений в простынях, троллей, лепреконов и чудовищ, взращенных в запасниках Universal Studios, а также бескрылых хранителей в балахонах, которые напоминали ангелов Фрэнка Капры желчного оттенка, пухлых и добродушных. На задворках сознания Альмы проскакивает мысль, что на нее наверняка незаметно повлиял этот секулярный, фантастический и простонародный взгляд на парадиз, пока она весь последний год воплощала детское виде ́ние Уорри на картинах и иллюстрациях. Несмотря на несхожесть стилей, изощренное отображение верхних Боро от Альмы, переполненное снами, чертями и фантомами, наверняка немало заимствует у сдержанного сюрреализма Огдена Уитни.
С другой стороны, она понимает, что достоинства Уитни, какими бы они ни были, на самом деле только камуфляж для истинной природы ее интереса к его творчеству. А основан этот интерес целиком и полностью на идентификации Альмы с самым известным персонажем художника. До откровенно пугающей акселерации она и сама была коренастой пышкой и тоже, как герой Уитни, настрадалась с прической под миску для пудинга. Еще она разделяла убеждение Херби, что все силы и власти вселенной должны знать ее в лицо и иметь здравый смысл, чтобы не стоять на пути. В данном приключении в ее руках душительницы с красными ногтями, «Херби и Салатная заправка Снеддигера», всемогущий школьник распугивает целого Франкенштейна, залп автоматных пуль с встревоженными личиками, что при виде Херби сворачивают со своей траектории, львиноголовых динозавров со злосчастной планеты Бертрам и даже агрессивную комету, которая в панике меняет маршрут, только завидев шар для боулинга на ножках с аддикцией к леденцам. На взгляд Альмы, это не более чем та самая вежливая почтительность, какую должны бы проявлять к ней бешеные слоны, крылатые ракеты, оборотни, корпорации, молнии и пришельцы-захватчики.