Она не в первый раз привлекла внимание охраны в «Сейнсбери», хотя в предыдущем случае была в компании своего задушевного друга актера Роберта Гудмана, так что могла понять их реакцию. Боб, наделенный, как бы выразился отчаявшийся агент по недвижимости, «характерным лицом», за свою разнообразную карьеру играл Гамбурглера и некрофила-насильника в «Жанне д’Арк» Люка Бессона, а в ряде рекламных роликов для автосигнализаций наряду с «Чисто английским убийством», «Истендерами», а также «Бэтменом» и «Рыбкой по имени Ванда» в совершенстве овладел амплуа Второго Бандита Со Шрамом. Учитывая смертоносные манеры Боба, Альма не удивлялась, что за ними в магазине следили. Если бы Альма не знала Боба лично и если бы он сейчас не искал материал по ее просьбе к завтрашней выставке, она бы сама устранила его с помощью снайперов; причем, скорее всего, очень давно. Но у последнего инцидента не было смягчающих обстоятельств: ее остановили и допросили только потому, что она выглядела бедной. В сраном «Сейнсбери» – Альма-то и не думала, что это такое элитное заведение. И напротив, единственный охранник в пафосном «Маркс и Спенсер», который с ней заговорил, только с улыбкой сказал, что он фанат. Оказывается, классовые предубеждения не считаются в мире проблемой; возможно, потому, что их жертвы традиционно безграмотны и безгласны. Сама же Альма, конечно, никогда не затыкается, особенно когда речь заходит о демонизации ее происхождения. Она может бесконечно нудеть на эту тему, обычно в двух-трех интервью для СМИ, которые дает каждую неделю, а иногда в более перманентных формах. Нет уж, извинения ей не сдались.
Вернувшись на Абингтонскую улицу уже под весом двух сумок, она спускается к кофейне в ее основании – «Кафе Неро». Зачем называть кафе в честь такого человека, как Нерон, удивляется Альма. С тем же успехом можно было назвать «Кафе Калигула» или «Кафе Гелиогабал». Или «Кафе Муссолини», если уж на то пошло. Кофеин Европы.
Кафе стоит приблизительно на месте предыдущей ратуши – промежуточной модели, служившей переходным этапом между первой Гильхальдой на Мэйорхолд и нынешним роскошным Гилдхоллом на углу улицы Святого Эгидия. Именно на этом месте уже почти десять лет назад Альма пересеклась с будущим премьер-министром Тони Блэром на его обходе местных жителей перед разгромной победой на выборах: вместе с телохранителями в пиджаках на манер «Бешеных псов», с перекошенной улыбкой и крашеными глазами куклы чревовещателя, которая больше не хофет в яфик. Когда Альма поднималась, компания как раз спускалась по улице, загорая в почтительном внимании, которое в своем воображении вызывала среди погруженных в себя пешеходов. Так и было видно, что в своих мыслях они вышагивают по недавно перекрытому для машин району в красивом замедленном движении, пока слабый ветерок привлекательно ерошит их уложенные волосы.
Выискивая на лицах прохожих что-нибудь кроме равнодушия, глаза Блэра наконец встретились с серой и желтой аварийками Альмы. Конечно, в тот момент она еще не знала, что он втянет страну в безысходную и катастрофическую войну, задружившись с американцами, чтобы обеспечить себе безбедную пенсию, но она все-таки слышала о нем многие годы и догадывалась, что он почти наверняка учинит какую-нибудь пакость. Она наблюдала, как он со своей партией лаконично поддерживал репрессивное законодательство тори вроде статьи 28 [95] или Билля об уголовном правосудии. Она наблюдала, как он «модернизирует» партию лейбористов, отсекая последние остатки основных ценностей, в которые верили ее родители и прародители; наблюдала, как в том же бесконечном оппортунистском угаре продал бедных, обездоленных и даже профсоюзы, благодаря которым его партия появилась на свет. И в день встречи, несмотря на то что его еще не избрали, она решила отомстить заранее. Они не метала в него глазами молнии – сразу авиабомбы, причем со взглядом такой мощности, как будто хотела взорвать луну. Если бы повод так на него посмотреть Альме дало какое-нибудь поле, то там бы сотни лет ничего не росло. Она поддерживала зрительный контакт, пока не убедилась, что он замечен, подождала, когда ухмылка Блэра застынет, а его испуганные глаза испытают момент «что это за создание», и уже тогда подвернула губу и пренебрежительно отвернулась, продолжая подъем по Абингтонской улице.
Теперь, зайдя в кафе за чашкой горячего черного чая и долькой тирамису, она поговорила с полячками за стойкой и переместилась в окосевшее кожаное кресло у окна, все еще размышляя о короткой встрече с человеком, который теперь держится за власть с отчаянным упорством выловленного омара, цепляющегося за декоративный замок в аквариуме ресторана. Этот человек, по его собственным словам, все эти годы с утомительной частотой чувствовал на плече тяжелую руку истории – и при этом так и не понял, что она приклеивает бумажку с надписью «зарежь меня».
Поднося полную вилку пирожного с заварным кремом и кофе к парной команде ярко-красных мексиканских рестлеров – ее губ, она думает о двух местных – бывших членах партии лейбористов, которые из-за запретительного приказа больше не могут покидать Англию и разговаривать друг с другом. Один из них, чиновник по имени Дэвид Кио, проживающий рядом с Маунтс, был начальником отдела внешних связей в Форин-офисе в 2005 году. На этой должности Кио получил транскрипцию разговора Блэра и президента США Джорджа Даблью Буша, в которой пахан и его подстилка обсуждали целесообразность бомбежки гражданской арабской телестанции «Аль-Джазира». Понимая, что речь идет о без пяти минут военном преступлении, Кио запаниковал и передал информацию земляку-нортгемптонцу и приятелю-лейбористу, бывшему политологу Лео О’Коннору, тогда – ассистенту нортгемптонского депутата правительства из Южных лейбористов и некогда футбольного болельщика из «Интер-Сити Фирм» Тони Кларка. Альма всегда питала слабость к Кларку, который казался достойным и приличным человеком. Впрочем, чтобы не оказаться в числе заговорщиков, у любого члена правительства при обнаружении служебной записки не оставалось выбора, кроме как сделать то, что тот сделал, – то есть позвонить в Спецслужбу.
Это привело к небольшому скандалу в Форин-офисе, приведенному на страницах недавнего «Прайват Ай». Оказывается, пока один департамент этой августейшей организации заявлял, что разговора об «Аль-Джазире» Буша/Блэра вообще никогда не было и что это зловредная диффамация Кио и О’Коннора, совершенно другой департамент объявил в ответ на запрос, что, хотя и обладает транскрипцией разговора, опубликовать его не имеет права. Альма удивляется, как же они обвинят парочку лейбористов в нарушении Закона о гостайне, так никому и не напомнив, что это была за гостайна. Ей кажется, что они потянут несколько месяцев, пока новая катастрофа или скандал не затмит данный вопрос и не сделает свое дело обычная амнезия общества. Тогда дело в суде замнут с уведомлением «Д» для СМИ [96], не позволив прессе и телевидению передать детали изначального преступления в каком-либо виде. Так бы сделала она на месте какого-нибудь розовощекого Мастера Игры в недрах Уайтхолла.[97]
Промакивая маскарпоне с багрового места преступления своих губ, она негодует, что этот повтор Кафки происходит с людьми из ее города, причем один из них живет на Маунтс, сразу за северо-восточным углом Боро, ее возлюбленного района. Душа – здесь сам очаг войны.
Она звякает дверью на прощанье полячкам и покидает «Кафе Неро», переходит рудиментарную асфальтовую культю Абингтонской улицы, что все еще выпирает на розовую плиточную мостовую, и направляется на рыночную площадь. Альма помнит, что собиралась уплатить налог управы, но понимает, что забыла квитанцию дома. Ну, подумаешь. Какая разница? Разберется в понедельник, когда закончится предварительная выставка. Учитывая, как Нортгемптон отвечал на протяжении столетий на требования подушного налога, она сомневается, что один просроченный платеж станет такой уж проблемой. После того как Маргарет Тэтчер прыгнула выше головы, вернув этот налог в восьмидесятых, разгневанные жильцы Восточного района Нортгемптоншира гнали фургоны бейлифов до самых депо, а потом разнесли штаб агентства коллекторов. Банда протестующих захватила офис управы, продержав персонал в осаде целый день. Конечно, это ерунда по сравнению с четырнадцатым веком, когда в замке на южном конце дороги Святого Андрея ввели первый в истории подушный оброк и спровоцировали мятежную оргию под названием Крестьянское восстание. Нет, пусть уж перебьются за выходные и считают, что им повезло, раз она сразу не спалила Гилдхолл. Хотя…
Переходя пологий уклон рынка наискосок, петляя между деревянными стойками недавно разобранных лотков или ныряя под вечно мокрые навесы, Альма все еще думает о Кио и О’Конноре, свободе воли, Герарде ‘т Хоофте, Бенедикте Перрите и своем прыжке с крыши через мусорную пропасть в одиннадцать лет. Ей кажется, остальные люди, пересекающие площадь в разные стороны, точно так же поглощены собственными специфическими мыслями. Это и есть реальность – мельтешение иллюзий, воспоминаний, страхов, идей и гаданий, неумолчное в шести миллиардах умов. Сами события и обстоятельства мира – всего лишь потный и материальный кончик огромного призрачного айсберга, и отдельному человеку не под силу охватить весь его объем. У Альмы в связи с этим встает вопрос, для кого или для чего реальность вообще реальна. Приходится постулировать гипотетическое существование какого-то абсолютного всеведущего разума извне человеческого мира, постоянно занятого знанием всего и потому не успевающего действовать лично, – неподвижная и инертная точка совершенного понимания, совершенного восприятия.
Ближайшее, что кажется Альме похожим на такого единственного неподвижного зрителя реальности, – каменный ангел на вершине Гилдхолла, где-то позади нее, пока она шагает через рынок к северо-западному углу. Архангел Михаил, которого безнадежно путают с Михаилом, покровителем корпораций, стоит над городом с щитом и бильярдным кием, слышит каждую мысль, но никогда не разомкнет забрызганные птичьим пометом уста, чтобы озвучить предупреждение или выдать секрет. Слышит несколь