[137], что нольвая сменть бродет круже или ложче.
За’метил нём трезвогу из-за дрибизжающейся узыки, Лючия сома шустует войневнее и кришнает узтать о его перчине.
– Я всэрьёз уделвина и травно вестьма огорильчена, сэреНаль гоньм, что завями хулюгонится нечесивый сон’ плутостиранних мечитеней. Мой недарний зоркомый кистер Хербден Попни рассазсывал, что эта тёманная ничьная террорторния изменна как Неизменсое, что тепреней мне кажреца в вошшей слепени пнаркодоксальвией. ШТакэта дин-койхота портергрюйтов и грублинов из Нечистьлесного – что, прощчелигдно, пышит вам в залысок, – и издамёд устадную и быдлоражащую меланодию, колорая криблежается скраблей зиккундой?
Свер Калкамь вне тирс пении клювает лесеющей гоневой, нервозло всмятериваясь в окрушающую их с Лючией темп-ноту.
– Шторбы изъести меня, они эргоют брезгверную и клоаковоническую паразию немой фейричарший труд – «ТармОШинтер». Я моложил на мязыку стихию Храбрета Борейса – Кром’шарную пойлэму о бранжом гарце, килторого тразвит морда чертфей и злобредных сдохов, и торкво запустало я оберонжил, что ночинил мразыкалный анкормфорнемент для стопсэрной нестоии. Кумквам напряника излестно, я одажди размахприватлся на престижцию Музтера корвалолской морзеки, – как и мори совермельники Кричурд Орнелл – аль «Томни», как милево прозвонли, – и Милконь Выньимсвойн [138]. Меня вдрызг-вали-офицер! – вали! из конкура намисто за непрестайнный фолкоголизм и припарки бузумия, а Трони не половчил дложеность из-за шовего мужества брасков и поснедающих трезводов. Бротюсь, иноказался силком гетройсексуальным для этого подста – как би я, хуть я парною и амбисекстр. Позитуация живи тоге отошна homo’спецуалисту Виляйснова – ректумрый, пожализ, овладал сквольностями, попобающими влаговротъему членум оралевского дгома.
Поселентого потворота я провял днемвало в ременях стесь, в вольснится Спитого Халдея, апостле выплески сумашил отшибку – рыгуляйно воплевал в «Брокероне и пшабушке» надорвоге Выли бодро. Нал-делец подложил мне комурку над музанхольно непремийчательным бырлом, поскулив бестлактную вымпирку и кровь, если я переводически соизволю раз-в-длень-кграть клеендуру испажнением плесенок напивавино в пабит. Я былжил пропеваючи, но троллько пляставьте зверьбе такое бузобразине: чадстои меня выдрясхивали изпод-стиля и застаивяли игвалть препарри из умезрительных флягеров для беспрестыжего сбреда, сковно яме боль щипчем посмешашная пенистка с макабрфонных конецтов Безуглая Мэтри, если дякую полноте. Когда явне шёлим монстречу, меня вдарьже вбокоплачивали. Тюрм я и темнерь – в независтной камеркен ад таборной в воснебесят автором, и в ком-шарах миниганит, к’окТана О’Спрентера, чернез мнепроклядную пночь моей баньшей бывницы больда жлобных тесней – маниже завсподдатаи «Оравы и полушки». Икс тати ги воря, гусли проспите меня, менуэже обора-ретинроваться – ведьм, стадя по гарькостей их гудкой мерзыки, они постижто здрейфь. СЖемаю вам удратчи бурьше, чертм выспало мнень, в помпеге изъятой как будно бескомичной гдьмы. Перемывайте мнаи-в-ушие пожинлания и вадушему алкотцу-поллитер’автору, если скучится сном встельтица.
Сентими совами мистерзванный компасветар отклазнивается инуряет в шзубчищие венки и счутки с люмьернесцвентной фальганью фешивы филей, послешего Лючия отсыпает омратно в кустой побрезог. Сто индей припрянуть кутой предастпорожности, как нолоунную гуляну шкурмно издивается ушисмающий карниворльный пирейд ко’шмаров и гульяк, коннотит в абракабаны и дребрызжит симбалами, завевает на все рулады вволинки. Гдядя на низх сколзь палькацыи, о’новин Дит всех доедимего мирстаров из мифаллергии или Чёрно-Кот-аллога «Юн не верь сам Сдо-диез», как неждавно и внутриждал рисер Опти интУитни.
В нес’ура-злой прэксцессии омбречённых – девьмы, сучкабы-яги и обворожни. Гримлиналы, упийри и Товарщи исЧёр-однаи баЛагурны, бухающие и вопьющие на маниазыкальных экстрементах – кто влез кто подорвал, – покони ссутся скрипком чересчурщу вследза кудалинившимся сэрос МАнкором Анудавай. Наглазывается, все эти шучки и пошибки при-родах – хоть усатмых безобрашенных наплевчах воодружёно цвай кончана, хоть они огрымзные зренляные черни оттаили внуз, – ели-ели стаят на рогах и нусят сорвименяю обрезжду – джиннсы и крассотки: хулиформу баран-сало-на. Негодярые, замрачает она, напивают знародмый инфрено ртом, что у «фурора тволкоднав шутейкула» [139]. Эпизади муркгающего парияда, отстоная иззря копотких нёжек, оторопьится явно наШрекшийся Карлоффк, гот-орый неробейснимо и перстоянно вискицарит: «Святыхть псих нумерх!» – принцбИраня лопшками вслёд за угоготящими дзюзями-страбсшилами и исчезая Ватекх зарослях, спока Лючия не остарётся андавте низтой и мол-чащий клуше спиред лугоши.
Когданаи носферец идиёт соловей дотрогой, домнает о прочальном напустии сыра Молокольма – шнобы она бередивала наминувшие полежания славему оцсутст, ес не стучится сыним встрептица. Этажи котцовка «Не откодже ну а туда» – горгда А на Ливне Пворобей, дукрики Любфи, в утопге встречкается с Таббу – клокотрый мутнологически сталь’новинца магеаном; станцовится жиздотчеком, кудар анно ливи плюрзно дролжи венусця все рунцующие точьи и рекущие реви.
Боссле злочала её летчаяния он отцался срединстверным, кто забатился офель, – клеринственерный чесн её замньи, подтверживавший вязь и памятавший неогорнчено в трудти к иссветлению. Нера и Штош, если тщестно, бырулады застурнуть её в давльнюю полк-ницу, но оНСЕ гдань психол помедчи, гид толком ок, – даже у старого Юнога в Шансарии, докторого она престирала отсей дыши. Джейдал икарл длинеё долько любшего. Он отчаень бичялся за неё с прервого жадня затощения. Даже невзвид рая на супругублядщуюся силвпоту и пзаминки с финалганом своеволь неокчитанного трудгна, он промокал ей в радоте над инкрюстрированными блумклицами – lepprines [140]; сам лечно запрятил за их лжездравние и дубманл, что она не долго’девалась о еводо брожелатиных вахинациях.
Его мужчила соместь, вотчём дуло, – несмонстря настот фикт, штопапа шамбыл почтен ив чёлм не буквицоват. Он дымал, что сказким-то волжебным обреальзом закручинл её в свой непНорицаемый и дрёмучий миррастив; потвоерил, что истли сумерит построего зафинншить и отшлифровать, то и Лючия взвейнётся к какомнатно солнстоянию просвидления, иллюмиграции. Покглазам он вплене богвально погрущался вготьму, он поминал токо обводном: язкорки слета – Лючии – в концепт её дралгого тмукнеля. Он вводел, как заяво гальерой в вер хохо длят её лопечющиеся узы-рьки, и пискал: «Ана стонет. Жагала. Спотци её. Жагала» [141]. Илы шторм-то ветром броде. Жагала сраму. Не жагаснут сразу: жаглость зла и жагр дотла – испечаляет дочерня из-за сжавгшей задушу её дармы, жагоречи привиден жагедии лиффимой долючи, исступившейся и вы плавшей из спасительной шлутки, из рассудна, и скрадшейся по’мутной помехностью – и вСэм друг плачему-то не корчется бежагать на вы речку.
В Светслова Отфеи Лючия натанец была помешана в сор упрятам гсвиду, изтерсь ей психляпнулось, – но в трипанац дреклятом, когда Грех-мания зряшила оку пировать Франтцию, анабалсас ещё травм, в скатотории. Кознишныр, тродаже братуже настартивал, чтобы его жЕлену тожеч замерли в всемлушке. Таксон потступал с жлечинами, скоторыли вон бужде некро тел ябшаться.
Её Бабум, в отчеянии, замаслил вырвазти всех пленов психьи Шайзов в Шницелию, в безнапрасность. Нахолтя он пислал весьма за кисьмаме и эзоп сехсил спазмрался вызмолить Лючию из оккупоренной Фарсии, иммуни жуточно мешкали бюрокретинья и чизлая врачдебность со стервоны коллабрного предвательства Воши – или Пердье, как, по мыстьли Лючии, стоит освежабюще перебижменовать их свольчас. Как бредомага père’живал зря неё, когда Гениармия промозгисилу ценью им-на-что-жить евсрейх брельных фарзически и дешевло на кунтерненте – радио их же брако. Извот, терзаца того язверя сморок бренвого вода, sos’тавшейся за Ливией фронтаспис частной дойче-рю, уйтец сказчался от père-тонет’а всбед за мысложнением дедалнальной язвык – сзимой, в свою отчемреть, вызстраднной или усугребённой спрессом. Мерзачем горевить, что, так-ток его НСЕ стыло, ни Чочо, миНора не женали паметь с ней детл. Отнек она брошене сдышала ни снова.
Когдень Лючии победали, что её мертвец – отец, она отвратила, что он яхвный лимбосир, и спернстила, что это одн буддумал, зевсчем пюлмез дод землюп.[142] Ярё не раздраила иегов котчена – богодуря увере-мисти, что он бесземный подсмертный. Колько взгроснулось от мыслифф, что омнес могиё спапсти и доказнца везрил, пудто его дублочка тенет, жагулисс, жагала. Еслещ белуна морла ему скарасть, что вовселдь не шма косну – это чушуя: Лючия престно стайла лыбкой, килько и всемго. Она прежабрызвилась в речто серебрежное и глянциозное, шдамбы сушеспасвать в новодм неблагоспиталятном, п’триврачтном ареалености; преврыбилась в мечто с кошнариком воблу, вышифрающее при толком оморгном дарвлинии.
Подети нювые мемодии в игразуме Лючия прупоржает пусть миржду разпапистых иначных доверьев – подобро опылу Юга [143] во платьи, призмодетому в цвытаский хсалат и сторушит чей карфиген.
Вп’ересьди анафедит весдьма неоптичный фенумин: хсмутяна забросшей troppo, по котопой онави дет, в сейсчёт о-предел-оный сцаит нолчь, в параде всяков ярков от Лючии в лихве брежет свеж чяркого и саптечного бдня. Этот лепобытный эффемерт цемтон нэоломимо напроменадет ей о шуткофактом и томинствесном кобразе РеноМэ Горитта – катрене, где овродеменно дань и нетчь, – хотя прочьные вящи того кодошнифрка она нахудит прягающими, оскорбенно ту усажную перемёрнутую алкоруску, что бтульпкает и жабрыхается в перебое уморя.
Торепь Лючия с широокой ошыбкой икот на аномалисцентный свек, алигьентно сдивгает пору корючих квиток и вестнопает излеча лесеблжецы на харосший сон, сбрегающий к лиффке, поресницшей блелко-зернёным кармышом. Ума, посхоже, миссауретировалась во время-ни свекрди деверьев и тещерь попалоумна отрытое пустле крюгу от знапернитой гробьницы для уманицшённых суё пригродной зашитой – возде Бифурской дуроги, когде пролегомен пинтерествие перигрина Бейпана и гдревиалая се-реброная Летна рекоНен-станс ует чежрец змели певадамного бЭдлемского Сада.