Не все задачи Рома такие драматические. Бывают сборы средств – например, Альма делает для них брошюры, а он бродит от двери к двери, чтобы все были в курсе. Как вчера: Ром весь день потратил на то, чтобы сообщить о делах Альмы в яслях глубокому концу дна – «медвежьему рынку» души, как говорит Ром. Зато на свежем воздухе чувствуешь себя здоровым как бык, а преодоление множества лестничных пролетов в многоквартирниках должно идти на пользу сердцу. Покоряя высотки, он проведывает некоторых давних жильцов. Выставка их вряд ли заинтересует, но это какой-никакой повод убедиться, что у них все в порядке. У Башенной улицы Ром видит Бенедикта Перрита, отбывающего на алкогольный маршрут дня, а потом притворяется, что не замечает местного наркоцарька Кенни Нолана, аморального говнюка, который опускает район, хотя даже не состоит в управе; даже не получает за это денег. Пересекая Банную улицу, Роман восходит на обшарпанный зиккурат ступенек, чтобы проведать молодую Марлу Стайлс – она одновременно на краю, на наркоте и на панели. Когда та открывает дверь, ее голодные лемурьи глаза так и бегают. Она не слушает спич Рома о галерее Альмы, но он хотя бы видит, что она еще живая. Надолго ли – ну, тут уже будущее туманно. Он проходит по центральной дорожке многоквартирника, чтобы посетить другие поводы для беспокойства в Доме Святой Катерины, а на пути назад закладывает небольшой крюк вокруг свежей собачьей какашки, отдаленно напоминающей знак доллара. Забавно, чего только не замечаешь?
Экономика как искусство начинается с символизма, уходит в абстракцию, но только в двадцатом веке становится настоящим сюрреализмом. Британия начинает отказываться от золотого стандарта в 1918 году – по совпадению, именно тогда стартует пятидесятилетняя ликвидация Боро. Уже к концу шестидесятых сносят почти все террасы, тогда же входят в игру фискальные инновации того десятилетия. Ром слышал, что в одной газете в начале семидесятых публиковали новые уравнения, чтобы рассчитать стоимость деривативов на основе товаров. Теоретически благодаря расчетам подобные сделки становятся куда безопаснее – а для денежных рынков это как клетчатый флажок. Математические задроты вдруг становятся спасителями индустрии. Теперь куда больше способов делать деньги – если бы только не всякие законы. В конце десятилетия к власти приходят Тэтчер и Рейган – два либерала свободного рынка в духе восемнадцатого столетия, которые разделяют убеждение мистика Адама Смита, будто рынок каким-то образом сам себя регулирует, и потому начинают убирать все ограничения – и как раз поспевают к компьютерному буму 1980-х. Компьютеры могут следить за акциями и зарабатывать или терять состояния в миллисекунду, усиливая волатильность системы. Приходят и уходят кризисы и обвалы, разрушая жизни бессчетным тысячам, но большие игроки только дальше зашибают большие прибыли. Затем в 1989 году рушится Берлинская стена – и тут как плотину прорвало. Почуяв кровь с внезапной кончиной единственного крупного конкурента, капитализм срывается с поводка.
Когда Рома застают собственные кризисы, экономические аналогии уже не работают. В бизнесе «оказаться в черном» значит спокойно жить без доходов, но для Рома это просто черная полоса. Черные голуби, черное мороженое, черная свадьба, черное Рождество – он маринуется в соку собственных проебов, но только закусывает удила и живет дальше, топает по цветовому градиенту от кромешной черноты до терпимого нейтрально-серого. Том Холл называет это «черным псом», в честь выражения Уинстона Черчилля для этого феномена. В первые дни знакомства со своей будущей женой Дианой Том часто залегает на дно у «Ипподрома», когда испытывает ее терпение – то есть часто. Через полузакрытые веки он видит черную гончую, что спокойно сидит рядом на желтой летней траве. Роман скучает по Тому – но кто не скучает по этому человеку-планете, вокруг весомости таланта и невесомости характера которого вращался город? В ту ночь в «Черном льве» после стычки Романа с армией нового образца, когда Роман заскакивает стибрить ключи от авто Теда Триппа, Том играет в брэг; почти наверняка видит, как Роман их подрезал, но только хмыкает про себя и продолжает игру. Ром оставляет друзей и, прихватив еще кое-что нужное из задней комнаты, забирает машину со стоянки у паба. В яростном спокойствии он едет до Абингтонской улицы и останавливается у входа в «Гросвенор-центр» с выключенными фарами, ждет. Очевидно, сейчас, когда улица открыта только для пешеходов, это повторить не получится. Охрана труда и здоровья во вред.
После падения Стены финансисты устраивают эпический триумфальный запой. Без препятствий к размножению капитализм быстро мутирует. Это даже не безумие свободного рынка в годы Тэтчер – Рейгана – это что-то совершенно новое, хотя и со старыми лицами. Алан Гринспен, руководивший Минфином США под Рейганом, Джорджем Бушем, Клинтоном и Бушем-младшим, – большой фанат либертарианки Айн Рэнд, и это в его смену волшебники из «Джей Пи Морган» в 1994 году изобретают свопы кредитного дефолта. Это, если кратко, страховка. Одалживаешь кому-нибудь кучу бабла под хороший процент, но увы – они деревенщины с детишками-циклопами, и ты переживаешь, что денег больше не увидишь. Тогда платишь третьей стороне, чтобы застраховать долг. При условии если деревенщина заплатит, в выигрыше все. А если их детишкам однажды придется поступать в свои циклопские колледжи и заем станет плохим – так не беда. Страховщики отслюнявят неустойку, а при условии, что ты одалживаешь не только циклопам, страховщиков это тоже не сильно заденет. Получается, уходит последнее препятствие на пути к серьезным деньгам – то есть риск. Банки и компании теперь могут поступать, как душеньке угодно, раз за их ошибки обязан расплачиваться кто-то другой. Предсказуемо, они уходят в раж; и зашибают рекордные прибыли. После того как те же тори, только в профиль (теперь известные как новые лейбористы), приходят к власти в 1997 году, – когда Ром и уходит из партии, – они передают Банку Англии контроль над процентной ставкой, а значит – и всей экономикой. С такими прибылями они уж явно знали, что делают.
После долгих торгов Дин и Роман разменивают свою квартиру на Нижней Хардингской улице на целый муниципальный дом в Делапре. Там куда уютнее, хотя на них и жалуется новый сосед, когда Дин выскакивает однажды ночью во двор перекурить, случайно влезает в садовый прудик и громко кроет мир многоэтажным матом. Вот этот случай управа и пытается раздуть до ASBO, думая добраться до Рома через Дина, через его геркулесову пяту. Забавно: в их старую хату в Доме Святого Луки в итоге переезжает CASPAR – общественная группа поддержки со смехотворным бюджетом, на чей счет можно отнести все скромные улучшения в округе. Ром узнает это только прошлым вечером, когда приходит с Бертом Рейганом в ясли собирать Альме выставку и встречает Люси, которую подрядили заниматься организацией и которая получит по шеям, если что-то пойдет не так. Оказывается, она работает в CASPAR, трудится там, где они с Дином впервые пошли на риск – занимались любовью, а потом готовили завтрак. Они с ней болтают, пока Ром и Берт вешают картины и притаскивают огромную скульптуру – или как это называется – на сдвинутые вместе столы посреди комнаты. Они сближаются благодаря неудобному крошечному туалету в его бывшей квартире, пока их окружают ошеломительные изображения речных чудовищ, высящихся над Спенсерским мостом, мелькающих на пустошах угольных детей в многократной экспозиции и бушующих великанов в ночнушках с описывающими дуги бильярдными киями, выбивающих друг из друга золотую кровь, как пламя.
Теперь экономический лозунг – не осторожность, а инновация; то есть новые способы навариться, еще не проверенные и не продуманные. «Энрон» углубляется во фьючерсы таких областей технологии, которые еще не изобрели, – типа акций на далеков или лучи телепортации, – но, оказывается, почему-то не таких уж солидных. Как только в 2000-м в Овальном кабинете усаживается Даблью Буш, пузырь «Энрона» лопается – худшая денежная катастрофа в истории США, и когда все факты выплывают на свет, никто не может поверить в перечень безумств, предвещающий ужасы для всей экономики. Люди требуют жесткой регуляции, но ведь это помешает делать деньги, так что дело «Энрона» списывают как статистическую аномалию – некоторых боссов отправляют в тюрьму, и все идет по-старому. Теперь главный рынок в Великобритании и США – недвижка, а свопы кредитных дефолтов означают, что банки могут предлагать ипотеку почти кому угодно – миллионам сельских циклопов, – в полной уверенности, что можно гулять вовсю, раз страховщик платит. Если только, конечно, вся деревенщина не уйдет в дефолт разом. Рому кажется, что распухшие финансовые рынки мира покоятся на самой ненадежной и самой бедной части общества – людях, которые почти гарантированно проебутся. Людях вроде жителей этого самого района. Схемы, предназначенные уменьшить риск, взамен разгоняют его по всей системе, как древоточца, и люди от Беверли-Хиллс до Бермондси, которые и не думали захаживать в такие места, как Боро, обнаруживают, что это Боро пришли к ним.
У Рома есть способности к насилию, но не склонности. А без него просто никуда: потасовки с копами в переулке или перед американским посольством на площади Гросвенор – прямо как на денежных рынках с самых времен их беспокойной юности. Когда Бакалери ди Норан разжигают экономические протесты в 1263 году, Генрих Третий послал войска, чтобы порасшибать кое-кому бошки. Когда вспыхивают бунты против подушного налога в конце 1980-х – тоже экономические протесты, – Тэтчер посылает порасшибать кое-кому бошки спецназ. Ром полагает, что когда придет очередь нашего технологического двадцать первого века, то власть предержащие наверняка пошлют роботов-убийц Atari, чтобы – ну вы поняли. Насилие – или хотя бы его угроза – всегда рядом, отсюда и давняя ассоциация Рома между финансами и криминалом. Без нанятых головорезов не обходится – рэкетиров или бейлифов, или самураев особого назначения, или солдат. Ром сидит в темноте машины, взятой напрокат у Теда Триппа, и ждет, пока полдюжины армейцев проковыляют на заплетающихся ногах из подвального бара, завывая песни, и ввалятся в мини-бас, который, очевидно, вернет их на базу. Они трогаются с Абингтонской улицы, наверняка направляясь к улице Моста, Южному мосту и дальше по шоссе. Ром ждет пару секунд, затем заводит машину Теда, следуя за солдатами из ярких огней города туда, где вокруг Нортгемптона собирается тьма, словно злая и чересчур опекающая мать.