[163] и теперь подводит глаза карандашом и носит тартановые барсетки в стиле группы Bay City Rollers. Эпоха врывается в город во вьюге пайеток, оставляя на обочинах сугробы блесток. Щеголяя в фантастической одежде от «Биба» и люминесцентной шипастой прическе, она заигрывает с братьями, наконец соблазняя сбежать из дома и присоединиться к цирку. Как только они подрастают и больше не нуждаются в одобрении и благословении отца, которых все равно не дождешься, они переезжают в Лондон. Это уже совсем не то место, нерадушно встретившее Джойс и Бернарда, когда они впервые прибыли в Брикстон двадцать лет назад, а черный цвет чуть ли не в моде. Мир, о каком раньше и мечтать не приходилось, принимает Дэйва и Энди так, как не мог Нортгемптон, дарит им и жилье, и работу. Дэвид устраивается в магазине одежды, который сейчас на языке у всех в области черного шоу-бизнеса, и вот уже рекомендует наряд для Лаби Сиффре, учится кунг-фу под Карла Дугласа и открывает благоухающий мир девчонок так, как просто немыслимо в Кингсторп-Холлоу – под бдительным оком Бернарда в золотой оправе, в карантине однополой грамматической школы. Дэвиду кажется, что он зажил только сейчас – одевается как хочет, впадает в фанкаделику, когда нравится, но все же проходит весь бурный период, ни разу не поддавшись на соблазны дредлоков или афро. Он с Эндрю иногда заскакивает в Нортгемптон, просто проведать маму и поболтать с Альмой, но атмосфера и колючая тишина вокруг отца оборачиваются тем, что интервалы между визитами становятся все дольше. Даже за Альмой уже не уследить, когда террасу на дороге Андрея сносят последним взмахом метлы в генеральной уборке Боро, длящейся с конца Первой мировой войны. Семейство Уорренов переезжает в Абингтон, потом Альма отделяется и в одиночку сменяет череду бойфрендов, гостинок и адресов без телефона. Медленно, но верно они теряют связь, но Дэвид уже начал встречаться с Натали – прекрасно сложенной девушкой из нигерийской семьи, с которой он уже не расстается. Его жизнь набирает обороты, и вот он уже летит по годам, словно на велосипеде «Райли», а восторг слегка умаляет только тот неоспоримый факт, что в жизни, похоже, тормозов не бывает. Не остановишься и даже не замедлишься.
Удача и самого Генри, и места, где он живет, иссякла, коли вообще была, – и он это знает. Суставы и петли скрипят, глаза и окна заплывают, все на последнем издыхании. Исчезли некоторые улицы и множество людей, что были ему как родные. У Мелового переулка, где всё рушат и все съезжают, он встречает знакомых женщин, что просто стоят и плакают, а одна говорит: «Ну, вот и конец нашего знакомства». Ему жаль павших зданий и жаль, что на месте, что-то для кого-то значившем, теперь только пыль да щебенка. Но это твердый камень – а люди не из камня, им достается сильнее. Связи между ними, хрупкие, создававшиеся годами, рвут одним росчерком чьего-то пера в ратуше. Друзей и семьи рассеивают без толку и логики, будто бильярдные шары, которые раскидывают по четырем углам Нортгемптона, и у всех жизни пошли наперекосяк, и Генри не может не думать, как же это обидно. По тому, что он слышит, недолго простоят и Банная с Замковой улицы и его собственная Алого Колодца, и он знает, что придет время, когда уничтожат даже Деструктор и застроят какими-то там большими современными жилыми домами, что ему совсем не по душе. Он не спорит, что после перемен в округе станет чище и гигиеничней, но схемы и чертежи, напечатанные в вечерней газете, вовсе не такие дружелюбные, и он сомневается, что там найдется место для смертоведок или сумасшедших вроде Турсы Верналл; для попрошаек вроде Фредди Аллена или того же Джорджи Шмеля; даже для Черного Чарли с забавным велосипедом с тележкой. Теперь он чаще скребет деревянными брусками по кривым переулкам – из страха, что наберет такую скорость, что на ухабах развалится на запчасти вместе со своим транспортом. Однажды, покуда Генри отдыхает на травке у остова старого замка, он вступает в разговор с приятным молодым человеком, который кажется благовоспитанным и подкованным в древней истории. Паренек затрагивает тему кожи Черного Чарли, но с нервным видом, кабы не обидеть, и говорит, что эти упавшие старые камни не первый раз повидали черного. Тогда Генри спрашивает, что бы это значило, а тот рассказывает про одного малого – Петра Сарацина, цветного родом из Святой земли или Африки, который проживал здесь в тыща двухсотом году и строгал арбалеты для какого-то Плохого короля Джона, годков за семьсот до того, как в эти края прибыл сам Генри. С одной стороны, Генри не станет скрывать разочарования, что оказался не первым человеком своего цвета окрест, но это же только тщеславная гордыня, и, с другой стороны, он рад, что у него появился новый герой для общения в грезах, наряду с Уолтером Туллом и Бриттоном Джонсоном. Он представляет, как везет всех троих на своем изобретении с веревкой вместо шин, доставляет арбалетчика, футболиста и ковбоя до самого дома в Теннесси шестьдесят лет назад, чтоб они спасли народ Генри красивой стрельбой, смертоносными бесшумными болтами и игровыми способностями. В эти дни он спит дольше, так что и времени на полеты фантазии больше. Между тем под его окном на Алом Колодце, в основании, сносят склады и дома, и остается только узкая полоска домов на дороге Святого Андрея. Чуть выше по холму закрыли и заколотили «Фредли Армс», чтобы со временем исчез и паб. От кого-то Генри узнает, что мистер Ньютон Пратт заболел пневмонией и умер несколько лет назад – так уж ему сказывали. Что приключилось с легендарным зверем Пратта – Генри так и не узнал, и в конце концов едва не убедил себя, что наверняка его вовсе выдумал, ведь его существование кажется менее правдоподобным, чем существование Уолтера Тулла, Петра Сарацина и Бриттона Джонсона вместе взятых. Генри дремлет, а за его порогом разваливается мир.
Всего в пяти-шести декадах оттуда Дэвид легко влетает в 1980-е, уже женатый на Натали и благословленный двумя хорошими детишками, Селвином и Лили. Научно-фантастические наклонности детства приводят к тому, что, когда в магазинах появляются первые коммерчески доступные компьютеры, он с радостью набрасывается на них – на сказочные устройства, прежде неизвестные за пределами Бэт-пещеры. Будучи умнее, чем можно подумать по табелю потока «С» из Грамматической школы, он быстро осваивает новую технологию – едва ли не единственный во все еще ошалевшем мире, как будто еще не пришедшем в себя. Он словно какой-то исследователь на далекой дикой планете, который покоряет благоговеющих туземцев зеркалом и коробком спичек: Дэвиду так легко дается норовистая машина, что это кажется чудом всем свидетелям, и скоро он уже работает высокооплачиваемым кибернетическим траблшутером в Брюсселе, а домой возвращается на выходные. Когда выпадает случай, он поддерживает связь с Эндрю, который сам женат, с двумя детьми и тоже поживает неплохо, но, хоть у Дэвида и намечается сближение с папой, он по-прежнему посещает Нортгемптон через раз. Как следствие, его представление о переменах города – бессвязная серия снимков в небрежном фотоальбоме, где пропущены целые годы истории. Взять для примера приезд в 1985 году, когда он обнаруживает, что черное сообщество города, в основном ямайское, оккупировало викторианский форт Армии спасения, стоящий на отшибе, на пустыре у Овечьей улицы – рядом с эстетическим вариантом топора в лицо в виде автовокзала «Серые монахи». Дэвиду кажется, что красивую старинную постройку не иначе как охраняет какой-то статус исторического памятника, пока все вокруг беспрепятственно сносят. Его новые обитатели, со втиснутыми в банданы из эфиопских флагов дредами-гусеницами, переделали заброшенный форт в энергичный улей афро-карибской активности. Здание переименовывают в клуб «Матта Фанканта» – как понимает Дэвид, на ямайском это значит что-то вроде «место, где делятся», – и присматривают там за дошколятами, предоставляют площадку и оборудование местным музыкантам для репетиций и поддерживают огонь под вечным рагу в столовой на втором этаже. Зданию с фасадом из розоватого кирпича и изящными лепными рольверками подарили новую жизнь, и оно сияет. Когда он проезжает через Нортгемптон всего пару лет спустя, его уже сровняли с землей бульдозеры – и не осталось ничего, кроме желтеющей травы и слухов о ненадежных организаторах, сваливших домой в Кингстон со всеми фондами, о молодежи с колоритными уличными кличками, толкавшей ганжу, и, в конечном итоге, полицейских облавах после того, как на стоянке здания стали замечать слишком много БМВ. Вот тебе и статус памятника, если он вообще был. В той же поездке Дэвид с облегчением видит, что невероятно старый бук, который он едва-едва помнит из младенчества, все еще стоит и процветает на дворе чуть дальше по Овечьей улице, ну и, конечно же, никуда не делась такая же древняя махина церкви Гроба Господня – их с буком, похоже, просто нельзя выкорчевать с места, как и Альму Уоррен, с которой он снова налаживает контакт. Поддерживая ослабевающую комиксовую привычку нечастыми посещениями магазина в Ковент-Гардене под названием «Комикс шоукейс», Дэвид впервые узнает, что его старая подруга неплохо поживает, когда слышит, как другие покупатели с тихим пиететом обсуждают ее недавнюю обложку. Он сам покупает пару журналов и вынужден признать, что впечатлен жутким реализмом, с которым Альма подходит к дурацким персонажам тридцатилетней давности, словно относится к ним куда серьезнее, чем они того заслуживают. А потом, пару недель спустя, в том же самом магазине Дэвид встречается с Альмой лично, пока катает там на плечах свою дочку Лили. Оба до невозможности рады друг друга видеть, им есть о чем поговорить, и с тех пор он уже не пренебрегает поездками в Нортгемптон. Он бы ездил чаще, но ситуация у папы и Эндрю по-прежнему натянутая и неловкая. После того как попытка Бернарда помочь одному сыну за счет другого уперлась в нежелание Дэвида участвовать в подобном соревновании, старик перенес свой незваный и дискриминационный фаворитизм на новое поколение – души не чает в Селвине и Лили, даже не глядя на двух мальчишек Эндрю, Бенджамина и Маркуса. Чем поведение папы огорчает Дэвида особенно – тем, как оно ранит Эндрю; намного больнее, чем когда Бернард обделял только его самого. Энди не брал это в голову, но уже не может видеть, как то же самое происходит с его ребятами. Его охватывает одержимое желание добиться, чтобы его потомству достались те же преимущества, которые, по его мнению, сыплются на детей Дэвида, он гонит их в школу и колледж в упрямой уверенности, что дедушку вынудят заметить внуков хотя бы их академические успехи. Дэвид советует Эндрю не переживать из-за отца, но видит, что это легче сказать, чем сделать, когда у тебя на глазах третируют твоих собственных детей. Дэвид видит в лице брата горечь и обиду и не знает, чем все кончится, но подозревает, что ничем хорошим.