ДЖОН КЛЭР: Мы сами не вполне уверены. Если бы мы держали пари, я бы объявил, что они ссорятся из-за случая неверности.
ЖЕНА: И когда?
МУЖ: Что? Когда – что?
ЖЕНА: Ты сказал: «По крайней мере, в начале». Когда все началось?
МУЖ: Это важно?
ЖЕНА: О, сам знаешь, что важно. Отлично знаешь, что важно, когда начались твои делишки. Смотри мне в глаза и отвечай. Когда?
МУЖ: [Неловко.] Ну, какое-то время назад.
ЖЕНА: Какое-то время. Сколько? Два года назад?
МУЖ: Не помню. [После паузы.] Нет. Больше.
ЖЕНА: Грязная ты дрянь. Грязная ты тварь. Сколько? Сколько ей было, когда все началось?
МУЖ: [Страдальчески.] Ты же знаешь, я не запоминаю дни рождения. [ЖЕНА смотрит на МУЖА со злобой и отвращением, и они снова замолкают.]
БЕККЕТТ: Очень похоже на то, что неверный муж встречался с молодой девушкой. Даже, пожалуй, девочкой.
ДЖОН БАНЬЯН: А в ваше время лета производили разницу великую? Ужель неверности и измены самих в себе недостаточно для объяснения их несчастья?
БЕККЕТТ: Это зависит от того, сколько конкретно лет второй стороне. В наше время обычаи отличаются от ваших. Теперь есть такое понятие, как «возраст согласия», и если о нем забудешь, то напросишься на проблемы.
ДЖОН КЛЭР: [Вдруг с тревогой.] И какой это возраст?
БЕККЕТТ: Кажется, обычно шестнадцать. А что?
ДЖОН КЛЭР: [Слегка уклончиво.] Без особой причины. Будучи поэтом, я обыденно стараюсь вникать в суть вещей.
ДЖОН БАНЬЯН: [После паузы.] Что ж, пора мне и честь знать. Граф Питерборо не станет вечно волокититься с оглашением эдикта, а тропа моя трудна и конца не имеет. Беседы с вами просветили мой ум, и ежели завтра уготовано проснуться мне в казематах в Бедфорде, смею уверить, что нынешний курьез послужит мне забавою великой.
ДЖОН КЛЭР: Не скрою, мне было чрезвычайно отрадно познакомиться с вами, пускай и в столь туманных обстоятельствах.
БЕККЕТТ: Да, счастливо. И между нами: что вы на самом деле думали о своем Кромвеле?
ДЖОН БАНЬЯН: Ах, славный человек. [Не так уверенно, после паузы.] Хотя бы попервоначалу. И все же, вопреки всем его антиномическим убеждениям, не сомневайтесь, святым он не был. Ах, что ж. Оставлю вас наедине в сем боро Души. Доброй вам ночи, добрые люди. [БАНЬЯН устало уходит со сцены СЛЕВА.]
ДЖОН КЛЭР: И вам.
БЕККЕТТ: Ага, берегите себя.[КЛЭР и БЕККЕТТ наблюдают, как удаляется БАНЬЯН, а потом возвращаются к созерцанию пары на ступенях.] Ну, для круглоголового он вроде ничего. А ваши впечатления?
ДЖОН КЛЭР: [С легким разочарованием.] Он показался мне не столь высоким, как то выставляют иллюстрации. [После паузы.] Итак, говорите, в ваше время обо мне благосклонно отзываются. Всем пришелся по душе мой «Дон Жуан»?
БЕККЕТТ: Нет, то был Байрон. Вас уважают за стихи – за «Календарь пастуха» и отчаянные поздние вещи вроде «Я есмь». Дневник, который вы вели на пути из Эссекса, считается одним из самых душераздирающих документов английской литературы, и вполне заслуженно.
ДЖОН КЛЭР: [Пораженно.] Право, а мне казалось, я его выбросил! Так значит, в народной памяти отложилась моя дорога из тюрьмы Мэттью Аллена в лесу к дому моей первой жены Мэри в Глинтоне. Ах, какая тонизирующая одиссея, сколько подвигов я совершил, сколько мест повидал. [Пауза, пока КЛЭР недоумевающе морщится.] Еще раз, как все кончилось? Не припоминаю…
БЕККЕТТ: Вы о своей первой жене? Плохо. Когда вы пришли к ее дому – ну, скажем так, ее там не было. Но к этому времени вы уже нашли, как вы говорите, вторую жену, Пэтти, и она-то в итоге отправила вас в лечебницу здесь, на Биллингской дороге, где вы и умерли. Простите, что я так резок[165].
ДЖОН КЛЭР: Нет, это ничего. Теперь я помню. Некоторое время я жил с Пэтти и нашими детьми в так называемом Коттедже Поэта, в Хелпстоуне, но меня не могли снести, и вот… вам, очевидно, известно остальное. Впрочем, я нисколько не виню Пэтти, хоть она и испытывала ревность к моей первой жене, которую я любил больше.
МУЖ: Ей было пятнадцать. Ей было пятнадцать, когда все началось, эти делишки. Вот. Можешь рассказать полиции, если так хочется. Я снял камень с души.
ЖЕНА: Тебе никогда не снять его с души. Пятнадцать. Вот когда все было прекрасно, вот когда ты был довольнее всего. Пятнадцать.
ДЖОН КЛЭР: Ну, не такая уж и молодая.
БЕККЕТТ: Нет?
МУЖ: Да! Я был счастлив! Один ее запах, ее вкус – как утро в саду! И ее ощущение – она невесомая, не больше чем пушинка или капелька воды. Селия, это было великолепно.
ДЖОН КЛЭР: В общем порядке вещей. Пятнадцать – не очень рано, если смотреть широко. Не в деревне.
ЖЕНА: Ты мне отвратителен. Ты не лучше ползучей уховертки в грязи.
БЕККЕТТ: Вот это неплохо. Эту фразочку я запомню, хотя наверняка, когда проснусь, все покажется какой-то чепухой. Так обычно и бывает.
МУЖ: Это были не односторонние отношения, Селия. Вот и все, что я могу сказать.
ДЖОН КЛЭР: Начинаю испытывать к нему симпатию. Женщины положительно вздорны в своих обвинениях.
ЖЕНА: Больше ни слова. Не смей больше со мной разговаривать.
БЕККЕТТ: Не уверен, что это справедливая оценка. Я был знаком со многими страдалицами.
ДЖОН КЛЭР: С этим не стану спорить, но суть остается неизменной – трудна жизнь романтика. Не вы ли сами обмолвились, что приезжали сюда ради не одного только крикета, но и ради женщины?
БЕККЕТТ: Обмолвился. И признаю, эта женщина была трудного романтического характера, по крайней мере сперва… а может, она всегда относилась к категории страдалиц. Это не так просто различить. Мне даже кажется, между этими двумя категориями есть пересечение.
КЛЭР: Может быть и так. Может быть, обычно так оно и обстоит. Как же ее звали, вашу женщину?
БЕККЕТТ: О, вы ее не знаете. Она родилась намного позже вашей смерти, уже в XX веке. Мисс Джойс…
ДЖОН КЛЭР: [Потрясенный, почти испуганный.] Нет, только не она! Вы хотите со мною пошутить? Это же моя Мэри, Мэри Джойс из Глинтона…
БЕККЕТТ: А, нет. Это совершенно другая девушка. Она дочь Джеймса Джойса.
КЛЭР: [Возбужденно.] Но это же имя отца Мэри! Не может быть иначе: ваша женщина и моя первая жена – одно и то же лицо! Как она? Поведайте мне новости.
БЕККЕТТ: [С мягкостью и сочувствием.] Нет. Нет, это не она.
Мисс Джойс, о которой говорю я, зовут Лючия. Она была выдающейся танцовщицей в Париже 1920-х, но пострадала из-за болезни. Простите, если я вас огорчил.
ДЖОН КЛЭР: [Тяжело вздыхает.] О, я сам виноват. Когда вы безумны, знаете ли, весь мир вращается вокруг вас. Пора встряхнуться и прийти в себя. [Пауза.] Какой она была, ваша личная мисс Джойс? Юной, как моя?
БЕККЕТТ: Все они сперва юные, все мисс Джойс.
ДЖОН КЛЭР: Да, правда ваша.
БЕККЕТТ: Моя была красавицей, но страдала от страбизма одного глаза и считала, что он ее погубил. Сами знаете женщин и их низкую самооценку.
ДЖОН КЛЭР: Знаю.
БЕККЕТТ: Как я понимаю, в молодости у нее были какие-то трудности с братом, и это могло повлиять на ее расстройство в дальнейшем. Так или иначе, в результате у Лючии зашли шарики за ролики.
ДЖОН КЛЭР: [Недоуменно.] Не уверен, что понял этот оборот.
БЕККЕТТ: Слетела с катушек.
ДЖОН КЛЭР: Нет, лучше не стало.
БЕККЕТТ: Улетела с фейри.
ДЖОН КЛЭР: А! А, теперь я, кажется, уловил мысль. Не из тех ли она, кого зовут истеричками?
БЕККЕТТ: Что-то в этом роде. Ее отправляли в разные санатории и к разным психиатрам. Сами знаете порядок. В конце концов она оказалась в больнице Святого Андрея у Биллингской дороги в Нортгемптоне, где остается и по сей день.
ДЖОН КЛЭР: Там же держали и меня, хотя ранее место носило иное название.
БЕККЕТТ: Точно-точно. У этой институции интересная литературная родословная.
ДЖОН КЛЭР: Знаете, кажется, я имел удовольствие познакомиться с девушкой, о которой вы говорите. Если она та, о ком я думаю, намедни мы потешались с ней в чаще рядом с сумасшедшим домом.
БЕККЕТТ: Нет, боюсь, в вас опять говорит сумасшествие. Да, вы оба попали в одну и ту же лечебницу, но хронология не совпадает. Вы родом из совершенно разных периодов.
ДЖОН КЛЭР: Позвольте, то же можно сказать и о нас с вами, и все же мы говорим лицом к лицу. Нет, у сей девицы были темные волосы и длинные ноги, не самый пышный бюст и косоглазие.
БЕККЕТТ: Признаю, очень на нее похоже.
ДЖОН КЛЭР: В блаженный миг она весьма голосит. Впрочем, и самого меня так здорово разобрало, что из ушей полетели буквы алфавита.
БЕККЕТТ: Что ж, вы меня убедили. Это точь-в-точь Лючия, хотя меня и ставят в тупик обстоятельства вашей встречи. Вы же не метафорически выражаетесь?
ДЖОН КЛЭР: Вроде бы нет.
БЕККЕТТ: Тогда это загадка. Во время моего последнего визита она об этом не упоминала.
ДЖОН КЛЭР: Возможно, ей было стыдно. Меня не назвать презентабельным человеком, я думал, что она девушка лучшего сорта.
БЕККЕТТ: Может, и так. Подумала, что вы ниже ее.
ДЖОН КЛЭР: Тогда она решительно права. Таковой и была наша конфигурация во время забавы.
БЕККЕТТ: Ну хватит. Вы уже действуете мне на нервы.
ДЖОН КЛЭР: Тогда приношу свои извинения. Вы до сих пор испытываете к ней чувства?
БЕККЕТТ: Не плотской натуры, нет, хотя когда-то было и так. Говоря откровенно, когда-то у меня были только плотские чувства, но вот она этого не понимала. Теперь я посещаю ее как можно чаще. В каком-то смысле я ее люблю, но не в том, в каком хочется ей. Если быть до конца честным, сам не знаю, зачем приезжаю так часто.
ДЖОН КЛЭР: Часом, не из жалости ли?
БЕККЕТТ: Нет, не думаю, что все дело в жалости. Ведь по-своему она счастлива. Вполне возможно, что даже счастливее меня. По крайней мере, точно не наоборот, так что нет, дело не в жалости. Похоже, мне кажется, что я ей остался должен. Когда мы познакомились, я был черствым человеком и не смог разглядеть, что она тонет на глазах. Я бы мог сделать больше, вот и все. Или меньше. Так или иначе, уже поздно.